— Давай!

Додоро выстрелил из ружья, как условились с Лико. Тут же загремели пять крепостных орудий форта. Следом раздался ружейный залп. Стреляли вслепую, но попали метко. Горцы, не успев добраться до рва, откатились на исходные позиции, унося убитых и раненых. Растерялись. Поняли, что внезапной атаки не вышло, что их предали. Несколько десятков разозленных черкесов кинулись в сторону, откуда прозвучал сигнальный выстрел. Другие потянулись в лагерь, провожаемые ужасным обстрелом. Лишь немногие смельчаки снова бросились в атаку. Установили лестницы и полезли на стены, поражаемые штыками. Многие из них были пьяны: напились спирту, захваченном в Вельяминовском укреплении.

— Уходим! — приказал штабс-капитана Варваци.

Коста. Окрестности Михайловского укрепления, 19–22 марта 1840 года.

Штурм провалился. Горцы не выдержали шквального ружейного и картечного огня. Несмотря на свою многочисленность, они отступили. В этот раз торжество штыка над кинжалом было неоспоримым.

Нам с Додоро не составило труда присоединиться к толпам отступавших в сторону аула Тешебс, чтобы незамеченными проникнуть в лагерь черкесского ополчения. Для конспирации я, преодолев брезгливость, обмотал лицо бинтами в чужой крови, подобрав их с земли. Такого добра на берегу речки хватало. Русская картечь и свинцовые «приветы» от гарнизона знатно потрепали отряды штурмовиков. Многотысячная орава волокла трупы и раненых.

Настроение у отступавших варьировалось в диапазоне от «все пропало!» до «отомстим за наших!» или «смерть предателям!» Кого только не обвиняли: старейшин, командиров, поставленных во главе отрядов, главных военных вождей, братьев Цаци-ок, подлых шпионов урусов и тех, кто с ними якшался. Так себя распалили, что при входе в лагерь набросились и зарубили семерых, о которых знали, что они часто ходят к русским. Начались межплеменные стычки: убыхи обвинили в трусости шапсугов, и ссора чуть не дошла до рукопашной. Почтенные старики, тамада, метались между своих людей, пытаясь их успокоить.

Среди тех, кто призывал к спокойствию, я заметил Кочениссу. С ней были бойцы, вооружённые штуцерами — мой бывший отряд. От этой группы я постарался убраться подальше. Додоро нашел кем-то сооружённый шалаш. Заняли его в надежде, что хозяин не вернется. Нас никто не прогнал до вечера. Видимо, владелец шалаша встретил свою смерть под стенами Михайловского укрепления.

На окраине лагеря я заметил огромный — тысячи на полторы голов — табун первоклассных скакунов, хотя все нападавшие на форт возвращались на своих двоих. Мы же оставили своих безотказных лошадок в укреплении.

— Нужно будет о конях побеспокоиться, — сказал я Додоро.

— Украдем! — беспечно отмахнулся салатаевец.

Он с интересом лупил глаза на все происходящее. Черкесские нравы были ему в новинку. Особенно его впечатлили расправы над своими соратниками.

— У нас так не принято! — поделился он со мной.

Я пожал плечами. Сам удивился.

— Ожесточились черкесы за последние годы. Мечутся между двумя крайностями: или принять русских как неизбежное зло, или биться до конца за сохранение старых порядков.

Рядом с нашим хлипким укрытием уселась на землю в кружок группа из стариков, вооруженных с ног до головы. Они слушали рассказ одного из предводителей отрядов. Мне показался его голос знакомым. Я не решился высовываться наружу. И так все было хорошо слышно.

— Мы разделились на восемь групп. Две должны были приближаться к крепости с северо-востока, одна — с востока и две — с севера. Три группы должны были следовать за ними сзади и помогать тем, которые окажутся в самом тяжелом положении. Со мной было более тысячи прекрасных молодцов. Я уже раньше учил их не рассчитывать на ружье, но, выстрелив только один раз, быстро всунуть его в чехол, положиться всецело на пистолет и саблю и последней рубить вокруг себя. Мы только что двинулись, все шли тихо, как вдруг сзади нас на горе раздался выстрел и на этот сигнал блеснули все пушки крепости сразу.

— Предатель среди нас! — закричали старики.

Знали бы они, что тот, кого они назвали предателем, сидел практически за ними, скрытый тонкой стенкой шалаша!

— Что будем делать дальше?

— Нужно отправиться к крепости Ту. Нас там не ждут. Захватим внезапным налетом.

Я знал, что так называли небольшое Николаевское укрепление, расположенное вдали от побережья между Геленджиком и Абинским фортом. Совершенно бестолковое со стратегической точки зрения. Неужели его не эвакуировали, когда пришла весть о всеобщем восстании в Черкесии?

— Если мы уйдем отсюда, люди решат, что все пропало и разбегутся.

— Мы дали священную клятву сражаться или умереть!

— У нас заканчиваются продукты. Люди из аула Тешебс пригнали нам 60 коров, но на такую орду — это капля в море.

— Они не могут нас кормить. Сами скоро будут голодать!

— Нет больше веры уоркам, братьям Цаци-ок! — закричал какой-то уздень в богатой одежде и с дорогим оружием в руках.

— Вас, дворяне, не спросили! Зачем вы полезли с шашками к вождям⁈

Несколько человек схватились за оружие. Их остановила Коченисса, подъехавшая на белой лошади.

— Какие же вы мужчины, если испугались первой неудачи⁈ Юбку вам подарю! — вмешалась в свару черкешенка. — Вашим детям нечего есть. Ваши женщины ходят полунагими. Турки не хотят к нам плыть из-за богопротивных урусов. Нет соли, серы, полотна, продуктов. Скоро помрем с голоду.

Ее послушались. Решили продолжить беспокоить русский гарнизон. Выматывать его. Не давать спать и принимать горячую пищу. Обычная тактика, освоенная горцами в совершенстве.

Три дня ложными атаками держали в напряжении Михайловское укрепление, но ничего не добились. Росло недоверием к братьям Цаци-ок. Им уже приходилось опасаться за свою жизнь. Черкешенка верхом носилась по лагерю и уговаривала, бранила и взывала к чести. Бесконечные споры, обвинения, ссоры, поиски предателей не прекращались.

Наконец, прибыл князь Берзег. Потребовал созыва совета тамада. Его послушались. Составили круг у священного дерева.

— У каждого воина был с собой запас продуктов на 20 дней. Еще неделю мы продержимся. А дальше… — начал сложный разговор один из самых уважаемых стариков.

— Пойдем к другой крепости, где нас не ждут, — предложил другой. — И хватит командовать Али и Мехмету. Нет к ним больше доверия!

— Я, джубгский князь Алибий Зиги-ок, — представился самый молодой вождь из допущенных на совет. — Мою семью вы должны знать. Брат геройски погиб при штурме крепости у Псезуапе. Сам же недавно прибыл из Константинополя и вот какую весть принес. Египетский паша объявил войну России и, желая овладеть Крымом, двинул 40-тысячную армию к Дунаю. Паша этот признал черкесов никому никогда не принадлежавшими и теперь независимыми, поэтому мы должны воспользоваться благоприятным для нас случаем к уничтожению всех береговых укреплений урусов.

— Хочешь за брата отомстить нашими руками? — закричали стоявшие вокруг совета натухайцы, прибывшие из-под Анапы.

— Сделаем так! — вмешался князь Берзег. — Ни к какой другой крепости мы не пойдем. Тот, кто не хочет дальше воевать, пусть уходит. Но на закате окружим лагерь караулами из моих людей. Сразу предупреждаю: любой, попытавшийся сбежать после вечернего намаза, будет расстрелян на месте.

Поднялся страшный шум. В предводителей два раза выстрелили. Тысяча человек покинула лагерь. Но большинство, порядка восьми тысяч, осталось. Их вдохновила речь Мехмета Цаци-ока. Он взобрался на коня и громко, чтобы все слышали, закричал:

— Мы дали священную клятву взять именно эту крепость. Если вернемся с пустыми руками, женщины не пустят нас в дом, обозвав клятвопреступниками. Русские ослаблены и притупили бдительность. Наверняка, среди тех, кто ушел, были их шпионы. Они доложат, что мы пойдем к другой крепости. Увидят, что люди двигаются на север, решат, что мы отказались от своего намерения. Нашего нападения они не ждут. Сейчас или никогда. Летом придут корабли урусов. Привезут новых солдат. Нам тогда не взять это или другое укрепление. Если адыги так глубоко пали, что не почитают более священный Цава-карар, то я один со своим родом его выполню. Даже ценой смерти всей моей фамилии.