Траншеи были пусты. Солдаты в недоумении крутили головами. Куда подевались гололобые?
— Зачищайте завалы! — приказал Лабынцов.
Кабардинцы рассыпались по верхней площадке Нового Ахульго. Быстро сломили сопротивление небольших засад. Но в самом ауле завязалась жаркая битва. Мюриды с яростью обороняли каждую саклю. 200 смельчаков под командой Ахверды-Магомы пытались изо всех сил задержать подольше урусов, чтобы дать возможность жителям спуститься к мосту. Им помогали даже женщины и дети, бросавшиеся на гяуров с кухонными ножами и камнями. Те, кто не успел или не захотел уходить в Старый Ахульго, выбрав смерть или плен.
Аульцы плелись, наступая друг другу на пятки, по трудной узкой тропе. Тащили даже свое самое ценное имущество. Детей несли на спине, стариков поддерживали за руки. Иногда кто-то неловко оступался и с криком падал в пропасть. Быстро перебраться в Старый Ахульго не вышло. Слишком много мирных жителей оставалось на горе к моменту штурма. Мало женщин и детей вышло к русским, пока была такая возможность.
С первыми лучами солнца открылась невиданная картина. С утеса к мосту над сорокаметровой пропастью спускалась плотная тонкая человеческая лента. Точно такая же поднималась вверх к Старому Ахульго. Артиллерия немедленно открыла огонь. Орудия 10-й батареи могли удачно класть картечные гранаты на спуск от Нового Ахульго. Тела женщин, детей, стариков и мюридов вперемежку с домашним скарбом и скальными обломками посыпались вниз со страшной высоты в воды Ашильтинки, уже отравленной разложившимися трупами. Апокалипсис! Крушение мира! Порождение безумного воображения Босха наяву! Это зрелище было настолько жестоким, настолько отвратительным в своей беспощадности, что многие русские офицеры отворачивались, чтобы не смотреть.
Но не солдаты! Припомнив гибель своих товарищей, издевательства над ранеными, они бросились вслед за отступающими, не желая брать пленных. Им навстречу кинулись безоружные женщины в тщетной надежде спасти своих близких. В исступлении хватались за ружья. Ногтями пытались добраться до безбородых лиц гяуров. Их кололи штыками, забыв о милосердии. «Солдаты, озлобленные упорством горцев, выказывали часто большую жестокость», — написал позже в своих воспоминаниях Милютин со слов очевидцев.
Куринцы не отставали от кабардинцев. Вместе с ними начали спуск к канатному мосту, надеясь ворваться в Старый Ахульго на плечах отступающих. Вася побежал вместе со всеми, но, когда началась резня женщин, опомнился и замер. Забытые картины гибели мирняка в Миатлы, как живые, только еще более жуткие, встали перед его глазами. Вой, детский плач, взрывы снарядов и крики сражавшихся вонзились стальной иглой в мозг. Он задрожал и закричал исступленно:
— Остановитесь!
Никто его не слышал. Бой продолжался все с тем же ожесточением. Все с той же беспощадностью действовали его товарищи. Все с той же обреченностью гибли женщины, бросившие своих детей ради спасения чужих. Водопад из человеческих тел в Ашильтинку не прерывался ни на секунду.
Вдруг Васин взгляд зацепился за странное. В скальной трещине, на расстоянии вытянутой руки от тропы, на аккуратно подложенной бурке лежали два ребенка. Оцепеневшие от ужаса, брошенные матерью или родственниками, практически голые и дрожащие. Один — годовалый, второй — постарше, лет пяти. Оставалось лишь диву даваться, как они уцелели в этом аду — в грохоте рушащихся скал, визге картечных пуль и лязге стальных клинков.
Милов сместился с тропы, уступая дорогу товарищам. Плотно пристроил ноги на крохотном скальном выступе, вроде небольшой ступеньки. Ружье пришлось выпустить из рук. Оно полетело вниз, стукаясь о камни ущелья. Одной рукой Вася крепко схватился за горизонтальную трещину, вогнав в нее поглубже пальцы. Другую протянул к детям.
— Идите ко мне! — хрипло позвал он.
Мальчишки испуганно пялили на него глазенки и не двигались с места.
Позже, когда все закончилось, Вася так и не смог припомнить, как у него вышло, зависнув практически над пропастью, завернуть детей в бурку и, прижав драгоценный сверток к груди, выбраться наверх сквозь плотный поток наступавших кабардинцев. Его толкали, пихали, ругали — он не реагировал. Лишь пер, злобно огрызаясь, как медведица, защищающая своих медвежат, готовый отбросить любого, вставшего на его пути. Его узнавали, окликали, что-то спрашивали — он не отвечал, уверенно шагая в направлении рва, а потом и дальше, через залитый кровью перешеек между двумя перекопами…
Так и шел, как робот, выполнявший единственную заданную команду, пока не уперся в генерал-майора Пулло, следившего за боем на гребне Сурхаевой башни. Ему было поручено командовать сводными силами отрядов, назначенных для штурма Нового Ахульго. Он как раз отправлял роту ширванцев под командованием поручика Варваци в подкрепление отряда майора Тарасевича, действовавшего в ущелье Ашильтинки.
— Ведите своих людей, Константин Спиридонович, к подъему на Старый Ахульго. Там должны быть тропы, по которым лезгины шастали за водой. Момент решительный. Можем с налета захватить и второй аул, пользуясь суматохой, — тут его взгляд зацепился за Васю с большим свертком в руках, из которого торчали детские головки. — Девяткин! Ты совсем офонарел⁈ Где твое ружье⁈
Вася замер. Наконец, вышел из своего ступора, в котором находился с момента, как замер на тропе.
— Дети! — прорычал он, протягивая Пулло свернутую бурку.
— Какие дети⁈ Ты в армии служишь или в приказе общественного презрения⁈ Где ружье, спрашиваю⁈
— На горе оставил, — признался неохотно Вася.
— Под суд захотел, каналья⁈
— Александр Павлович! Он же детей из боя вынес! — вмешался неизвестный Милову поручик. — Потребно не карать, а миловать. Даже наградить!
— Если все из аула побегут с детьми на руках, кто воевать будет? — сварливо ответствовал генерал. — Ладно, черт с тобой, Девяткин. На первый раз прощаю. Ты вот что… В картах разбираешься?
Вася неуверенно кивнул. Топографических карт он еще в этом мире не встречал. Предчувствие его не подвело. То, что ему показал генерал, походило скорее на цветную схему в коричневых тонах.
— Мы здесь, — ткнул Пулло пальцем в надпись «Сурхаева башня». — На противоположной стороне, за рекой, стоят караулы ширванцев. А справа никого нет, — Пулло сместил палец вправо и поднял его вдоль двойной линии — условного обозначения реки Андийское Койсу. — Если Шамиль вздумает бежать, то некому его здесь встретить. Пойдешь в лагерь. Детишек сдашь маркитанту. Сам же заберешь в моей палатке свой штуцер, вернешься ко мне и вместе с полувзводом куринцев отправишься вот к этой точке, — Пулло показал на карте нужное место. — Сухарей с собой забери на три дня. Будете там сидеть в секрете. И отстреливать всех, кто попытается сбежать.
Генерал-майор промолчал о своих истинных мотивах. Его, конечно, волновала судьба Шамиля. Но куда больше его интересовало золото Ахульго — казна имама, которая, по слухам, могла быть в ауле. Как показали пленные, на широкие полотна бязи были пришиты золотые русские монеты, большей частью доставшиеся Шамилю после разграбления сокровищницы аварских ханов Гамзат-беком. Заманчивый куш! Пулло всем сердцем желал им завладеть.
Коста. Ахульго, 22 августа 1839 года.
«Девяткин, Девяткин… Знакомая фамилия. Где-то я ее слышал, — думал я, напрягая память. — Неужели это тот самый чемпион Черноморского флота, про которого мне говорил Раевский? Вряд ли… Больно далеко от кавказского побережья».
Я стоял перед входом в ущелье. Ладони были влажные, хоть отжимай. Волновался. А как не нервничать?
— Вы, Ваше Благородие, не извольте волноваться, — «успокоили» меня солдаты. — Коли убьют вас, вынесем тело и маменьке вашей отправим.
— Нету маменьки, только жена.
— Значица, супружнице вашей передадим.
Первый мой бой, да еще какой! Взобраться на почти отвесную кручу по незаметным козьим тропам под огнем противника на сорок метров — на тринадцатиэтажный дом! Сверху сыплются сплошным потоком камни. И человеческие тела, ковры, лохани… Черте что наверху творится! Бой уже идет почти над самой головой: кабардинцы почти прорвались к висячему мосту. Хорошо хоть отвлекают на себя мюридов! Но и нам придется попотеть. Все удобные площадки на подъеме перекрыты завалами общим числом десять штук. Столько насчитали апшеронцы, когда вчера лазали на противоположный склон, пока моя рота скучала в резерве. Баррикады на речке, доставившие столько неприятностей при первом штурме, мюриды бросили. Не выдержали трупной вони. А нам выбирать не приходилось: терпели, подавляя с трудом рвотные позывы.
