Конец неуместным мечтаниям прервал бортик фонтана, в который я уткнулась. Он был довольно высокий, чуть выше середины бедра, поросший по низу буклями пушистого изумрудного мха, весь в трещинках и сколах. Постамент в центре, слегка зеленоватый, венчала такая же зеленоватая дама, изображающая, должно быть, ту самую водную нимфу, что когда-то прокляла Статчен отсутствием дождей — больно вид у пышнобедрой красотки был суровым. В завитки мраморных волос набилось листьев и цветочных лепестков, и не хмурь она свои мраморные брови, выглядела бы вполне милой, несмотря на трещины на щеках и чуть искрошившийся круглый подбородок.

По поверхности темной воды, почти полностью ее закрывая, плавало множество листьев и лепестков, как те, что украшали статую. Не похоже, чтобы фонтан чистили, потому вода и была такой. Наверняка на дне полно мусора и сгнивших растений.

Вода, даже темная, особенно в такой яркий солнечный день, все равно что зеркало, и льет в фонтанную чашу, скорее всего, только с неба. Осознав это, я спешно шагнула назад, ногу подняла, чтобы шагнуть, но коварный ветер, будто ждал. Он, неожиданно холодный, подло пнул меня в спину. Я пошатнулась. Чтобы не упасть, пришлось упереться руками в бортик, почти нависнув над оголившейся поверхностью воды. Не этот ли темный омут мерещился мне во время встречи в столовой? Черное зеркало, полное страхов и ночных кошмаров.

Когда я, совладав с собой, отступила, в ушах снова был мерзкий звон, и руки, которыми я обнимала себя за плечи, чтобы успокоится, дрожали.

Хрупнувший гравий заставил меня едва ли не подпрыгнуть — рядом со мной переминались две тонкие черные лошадиные ноги. Еще одна нога, в узком сапоге, покоилась в поблескивающем стремени на лошадином боку.

— Вас будто специально тянет куда-нибудь свалиться в моем присутствии: с обрыва, в обморок, в фонтан, — сказал вернувшийся из города Эдсель и спешился.

— Не специально, — я осмелилась возразить, но не повернуться, и он снова говорил, в основном, с моей спиной, так как стоял слева и чуть позади, держа лошадь за поводья.

Руки без перчаток. Сам не носит, а мне советует…

Мысли были неуместные и так и зудело повернуться и посмотреть, та ли на нем маска, что прежде, но я не шелохнулась. Наверняка, та же, ведь перед отъездом он только плащ взял.

— Вы все время подкрадываетесь и заговариваете внезапно, — добавила я, глядя вниз, на дорожку и пробивающиеся сквозь мелкие камушки упрямые травинки.

— О чем таком можно думать, чтобы не услышать въехавшую во двор лошадь? Любовались своим отражением?

Вот уж что нет, то нет.

Но вслух говорить не стала, продолжив рассматривать гравий, свои испачкавшиеся в пыли домашние туфли и острые мыски сапог лорда Эдселя, украшенные металлическими уголками и набивным рисунком по краю вдоль подошвы.

— Знаете, мисс Дашери, это довольно обидно. Даже если опустить, что вы на меня работаете, всякий раз не смотреть на собеседника очень грубо, а вы выглядите вполне воспитанной молодой особой. Да и тетушка Лексия вряд ли стала бы общаться с грубиянкой. Причина во мне? Я настолько вам отвратителен? Куда исчезло любопытство, с коим вы заглядывали мне под капюшон в саду и в тень, где я таился в вечер нашего почти что совместного ужина, который вы успели попробовать, а я только посмотрел?

Целая речь и все для меня. Я оставила дорожку и посмотрела.

— Но вы же не лю… — начала я.

Эдсель сжал губы. Дернулась щека, из-под края маски показалась странная бугристая кожа. Шрам от ожога?

— Извините, — теперь я смотрела практически в упор в его жутковатые светло-серые глаза.

А маска была все та же. Она у него одна, что ли?

Капюшон лежал на плечах. Неприлично короткие волосы с молниями седины блестели на солнце.

— Вы все время извиняетесь, — с ноткой недовольства проговорил Эдсель и снова сжал губы ниткой.

— Думаете не стоит?

Вот сейчас было грубо, но плотно сомкнутые губы дрогнули в скупой улыбке, будто он, как и я, не особо в улыбках практикуется.

— Думаю, извиняться стоит, когда действительно чувствуете вину и раскаяние. Но это явно не о вас сейчас, — сказал он, шагнул ближе к лошади, потянулся к седельной сумке, достал оттуда шуршащий сверток и протянул мне.

Взгляд у Аларда Эдселя при этом был странный, будто он знал что-то, связанное со мной, но не говорил, хоть ему и хотелось.

— Это еще зачем? — по вполне понятным причинам воспротивилась я. Подарки от, как он сам сказал, работодателя, да еще и без повода, вроде именин или новогодия, неуместны так же, как грубость в общении.

Про грубости я умолчала, а про неуместное не стала, чем вызвала очередную кривоватую улыбку.

— Вас знобит в жаркий день, — Алард кивнул на мои покрытые цыпками руки, которыми я все еще обнимала себя за плечи. — Вы либо умудрились каким-то невероятным образом простудиться, либо перегрелись на солнце, поскольку продолжаете игнорировать головные уборы. Значит, вещь будет кстати в обоих случаях.

— Что это?

Я позволила себе толику любопытства. У меня не так уж часто случаются подарки, даже те, что я делаю себе сама, потому хрусткая бумага, перетянутая витым синим шнурком, будоражила воображение.

— Шаль, — ответил Эдсель. — Та, что вам понравилась. Жемчужно-розовое кружево. Она теплее, чем выглядит.

Я продолжала упорствовать. Правда, сражение шло теперь уже с моим собственным любопытством.

— Вы нарочно заставляете меня стоять с протянутым свертком, будто неугодного кавалера? — раздраженно проговорил мужчина. — Тогда я воспользуюсь своим хозяйским правом приказать вам взять этот дурацкий пакет. Нет. Я поступлю иначе.

Эдсель мгновенно сократил расстояние, отодрал от плеча мою руку и ею же прижал сверток к моей груди. Отпустил запястье, резко развернулся, дернул за болтающийся повод всхрапнувшую от рывка лошадь и ушел вместе с нею за дом, где располагался хозяйственный двор, каретный сарай и конюшня.

Я какое-то время таращилась на лоснящийся черный лошадиный зад с помахивающим хвостом и прямую, как воротный столб, спину Аларда Эдселя, но бумага под рукой похрустывала и шуршала. Отвлекала от мыслей о непристойности подарка, от ощущения от пальцев Эдселя на запястье и его же чуть шершавой ладони, которая несколькими минутами назад касалась моей кисти. Всего мгновение, но я умудрилась снова покрыться цыпками.

Я вернулась обратно в гостиную тем же путем, что вышла, и тщательно заперла окно, проверив задвижку несколько раз, как привыкла, и только потом с замиранием, хотя уже знала, что внутри, развернула бумагу.

Шаль действительно была очень красива. Не чета так и пропавшей моей. Буду носить, когда никто не видит, и никаких непристойностей не случится. У девушек должны быть красивые вещи, даже у таких как я, иначе жизнь станет совершенно невыносимой. А представить, как я в ней выгляжу, можно и без зеркала. На недостаток воображения я никогда не жаловалась.

Накинула шаль на плечи, крутнулась вокруг себя в танцевальном па, чуть раскинув руки в мерцающем в солнечных лучах кружеве, замерла и снова себя обняла — мягкая и, действительно, теплее, чем кажется. Какая-то магия? Поэтому стоила дороже, чем я предположила, когда ее увидела?

Почудилось, что на меня смотрят, и я обернулась к окну, но солнце мешало. Я сдернула шаль, сложила и спрятала обратно в шуршащую бумагу. Разворачивать подарок — тоже удовольствие.

Вернувшись к себе в комнату, сложила шаль прямо в обертке в свой чемодан с травяными оберегами. Нужно будет поспрашивать у служанок или у кухарки, где здесь лекарская лавка или, может, есть травница. Некоторые пучки не мешало бы обновить. Травы, особенно собранные для оберегов, со временем теряют свою силу.

Затем настало время обеда. Стоит ли говорить, что посуду в столовой я расставляла немного нервничая?

Мое состояние заметили, когда я вернулась на кухню.

— Тоже чуете? — спросила Рин.

— Что? — спохватилась я, неловко звякнув пустым подносом по столу.