До Москвы осталось всего 3700 километров. Если бы я ехал по России, то был бы сейчас между Красноярском и Новосибирском. А это уже значит — почти дома.

За ночь никто меня, спящего у кромки поля под деревом, не побеспокоил. Я вышел на дорогу. Автостопилось довольно кисло. Но все же наука всегда побеждает. Вот знакомый автобан и новостройки Аданы. А вот уже Аксарай и трасса на Анкару.

В сотне километров от турецкой столицы трасса Е-90 идет вдоль берега большого озера Туз. Я ехал в очередном грузовике, по мере возможности общаясь с водителем на смеси турецкого, арабского, персидского и английского языков, и меня охватило чувство полноты и завершенности всего минувшего путешествия. Все наши приключения, весь наш путь от батумской темницы до африканских пустынь, выстроились в ровную, цельную последовательность событий, из которой не выкинуть ни черточки. Я чувствовал, что любая последовательность событий всегда правильна, а если нам кажется что непонятным — значит, мы просто не добрались в цепочке событий до конца.

И весь наш мир, и вся наша жизнь имеют свой смысл и свою цель, и если мы пока чего-то не понимаем — значит, поймем завтра, или в момент смерти, или в день, когда завершится существование этого мира.

Тысячи людей встретились нам на дороге — и тысячи встреч нас еще ждут, тысячи миль остались позади и тысячи нам еще предстоят, и когда-нибудь мы все придем к пониманию того, зачем и для чего в нашей жизни все это было.

Я вспоминал месяц, проведенный нами в Судане, и думал о том, что эта простая, первобытная вера и доброта, с которой мы повстречались в этой стране, и есть древняя религия Авраама и ветхозаветных патриархов. Суданский образ жизни, представленный в тамошних деревнях: глиняные дома и хижины как жилища, ослы как транспортные средства, неторопливость и отсутствие времени… Так мы совершили путешествие не только на тысячи километров, но и на тысячи лет.

…Объездная Анкары была подобием нашей Московской кольцевой, только еще мощнее и шире. Вечерело; водитель, обладающий знанием арабского языка, взял меня в попутчики по трассе Е-89 почти до самого Стамбула. Перед Стамбулом, уже в ночной темноте, я стоял на платильнике (пункте, где водители оплачивают свой проезд по автобану) и высматривал машины с номерами из европейской части Турции. Тут меня и высмотрел сам русскоговорящий водитель грузовика, живущий в турецком поселке под названием Черкеской.

Водитель рассказал, что и в самом деле в их поселке издревле живут выходцы из Черкесии. Сам он долгие годы жил, учился и работал в Союзе и знал язык очень хорошо. Трасса проходила прямо через десятимиллионный Стамбул; вот и пролив Босфор, отделяющий Европу от Азии. Между этими континентами проложено два моста, и мы ехали по одному из них. На одной стороне моста висела вывеска «ASIA», на другой — «ALUPA», что означает по-турецки «Европа». В четыре часа утра я распрощался с водителем уже в европейской (вернее, алуповской) части мира, у поворота на турецкий поселок Черкеской, преодолев более 1100 километров за минувшие сутки.

Я проспал всего пару часов, с четырех до шести утра. Пора в путь! Трава вокруг меня была влажной от росы. Я вышел на начинающую просыпаться трассу — и тут же меня подобрал водитель-иранец на очередном грузовике, совершающем хождения из Ирана в Восточную Европу. Приятно было пообщаться, вспоминая все известные нам языки: мое знание персидского соответствовало его знанию русского, да и познания в турецком и арабском у нас оказались вполне сопоставимы (а вот английского водитель не знал).

Быстро проехали последние километры турецкой территории. Вот и таможня. Иранский грузовик задержался здесь надолго (была большая очередь грузовиков), а я продолжил путь.

Турки легко выпустили, а болгары легко впустили меня. Болгария, как и многие из стран Восточной Европы, является безвизовой для россиян — необходим только загранпаспорт. Мне поставили въездной штампик, и я оказался в Болгарии, в новой для себя стране.

Болгария повеяла на меня чем-то знакомым, советским. Дороги российского качества — с плохим асфальтом, перемежающиеся участками булыжных мостовых, на которых машину трясет и громыхает. Советские не новые «Жигули» и «Уазики».

Болгарский язык очень похож на русский. В каждом болгарском городе можно встретить очень понятные, но смешные для нас вывески и объявления, например:

ЗАЛА НА СМЕХА. Супер криви оглядала! (Уже смешно, можно в саму комнату смеха и не заходить.)

ПСИХБОЛЬНИЦА — ГРОБИЩЕ. (Маршрут автобуса.)

ХЛАДИЛЬНИЩИ. Втора употреба.

АВТОЧАСТИ.

ВИСОКО НАПРЕЖЕНИЕ. ОПАСНО ЗА ЖИВОТА!

ИСТИНСКИТЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИ ГЛАСУВАТ ЗА ОЛС!

Почти все люди понимают русский язык, если говорить медленно и с выражением, а многие даже могут разговаривать по-русски, вставляя смешные болгаризмы.

Я въезжал в Болгарию и Румынию, не имея ни карт этих стран, ни малейшего представления о маршруте, которым следует ехать. Поэтому, когда на трассе Стамбул — София я обнаружил поворот направо с указателем Pyce/Ruse, я с радостью направился туда, подумав, что это и есть дорога в Россию. Мне повезло: хотя Русе означало вовсе не Россию, а городок на севере страны, на границе с Румынией, — именно по этой дороге, как выяснилось, шли многочисленные транзитные грузовики, турецкие в основном.

Болгарских дальнобойщиков почти не было, да и легковые машины, как мне показалось, ездили здесь только между соседними деревнями. А сами деревни и городки были поразительно советскими. Дома — бетонные типовые коробки, как у нас. Заброшенные и полусгнившие строения, коровники и амбары, вероятно, бывших колхозов. Деревенские домики с огородами, крыши, крытые глиняной черепицей (это как в Турции). Водители местных легковушек, проезжая передо мной, почти все показывают пальцем, как в России, что едут в следующую деревню или куда-то поворачивают. А вот турки перестали так хорошо останавливаться, как они делали сие у себя на родине.

Ни болгарских, ни каких-либо иных денег у меня не было ни копейки. Хлебные лепешки, купленные на выезде из Сирии, кончились. Проходя каким-то винным болгарским городишком, я зашел в бар-столовую и объяснил продавцам свою хлебную нужду на русском языке.

Мне презентовали хлеб и кипяток; я заварил каркаде (подарок суданского народа), набросал в котелок болгарского белого хлеба и обильно засыпал сирийским сахаром. Получилась розовая, сладкая каша. Наелся, поблагодарил хозяев заведения и продолжил путь.

Очередные старые «Жигули» довезли меня до въезда в следующее село. Старый, давно не чиненный асфальт; деревенские дома с огородами, коровами и курами; весеннее южное солнце. Я уже знал, что населенные пункты в Болгарии длинные, и решил высидеть перед селом дальнюю транзитную машину. Но обильно проезжающие турки опять делали вид, что автостопа не существует, а все болгары, как один, притворялись едущими прямо в это село. Простоял часа полтора — никакого результата.

Вот бродит вокруг меня здоровый жирный петух. «Наверное, это дух дороги, — предположил я, — надо его подкормить». Угостил его остатками болгарского хлеба. Петух поклевал и ушел, но никакого трассового эффекта это не дало. Пришлось идти и через эту деревню пешком.

«За что такое торможение?!» — недоумевал я. Ближе к вечеру миновал город под названием Новая Загора. Где он находился, я не знал, но, вероятно, я еще не проехал и половины Болгарии.

В вечерней темноте, добыв кипяток в еще одном придорожном кафе, я решил прекратить малоэффективное автостопное занятие и пристроил свой тент в придорожных лесопосадках. Накрапывал дождь, началась гроза, машины на ночной трассе почти прекратились, было сыро, хорошо и тепло. Уходили последние часы апреля 1999 года. Я отправился в мир сна.

Ночная гроза и ливень никак не повредили мне, спящему под тентом. Я неторопливо собрался и вышел на трассу; на часах — начало седьмого.