Сиенна прикусывает губу, прежде чем спросить:

— Что случилось с твоим отцом?

Блядь. Я действительно, действительно не хочу думать об этом. Я потратил годы, пытаясь изгнать воспоминания о последних минутах жизни моего отца, пытаясь сохранить только счастливые моменты. Те, где он улыбается, смеется, подбадривает меня.

Я никогда ни с кем не делился подробностями смерти Папы. Ни с моими друзьями, ни с Хлоей, ни даже с Сиенной. Все, что она знает, — это то, что Десятый был рядом, когда умер его отец.

Но по какой-то причине я хочу рассказать ей об этом сейчас. Она хочет знать, и, может быть, если я расскажу ей об этом, она наконец скажет мне, зачем она на самом деле здесь.

Я ерзаю на скользкой скамейке, упираясь локтями в прохладный сухой бетон. — Он вез меня на хоккейную тренировку. У него начались боли в груди, и он потерял управление, виляя машиной по дороге. — Мой желудок сжимается, когда воспоминания снова окутывают меня. — Я схватил руль и рывком вывел пикап на обочину. Мне удалось остановить машину и позвонить в 911. Он потерял сознание, пока диспетчер говорил мне, что парамедики уже едут. Но они не успели приехать вовремя.

Папа?

Папа. Папа!

Я тряс его. Ждал, что он придет в себя, что его глаза откроются в любую секунду.

Но они так и не открылись.

Я рада, что ты был последним, кого он видел. Так сказала мне мама на его похоронах. Как будто я должен был быть благодарен за то, что стал свидетелем смерти отца. Что я был рядом, держал его за руку и все равно не спас его.

— Когда парамедики наконец приехали, он уже умер.

Сиенна придвигается ближе, в ее зеленых глазах читается беспокойство и, возможно, даже боль. Как будто она чувствует мою боль, как свою собственную. Она протягивает руку, как девушка, привыкшая утешать, но опускает ее. У нее всегда так хорошо получалось утешать меня. Лучше всех.

Она никогда не узнает, сколько раз спасала меня.

— Мне очень жаль, Люк, — бормочет она. Я едва слышу ее из-за журчания воды. — Это ужасно.

Я киваю.

— Это отстой.

— Держу пари, ты действительно скучаешь по нему.

Я вынужден отвести от нее взгляд и поднять его на одинокую полную луну в темном небе, прежде чем она заметит слезы, щиплющие мои глаза.

— Каждый день.

Она снова наклоняется на дюйм. Если она пододвинется еще ближе, ее голая нога коснется моей, и я не уверен, что смогу сдержаться от того, чтобы не вогнать в нее свой член и не прогнать все болезненные воспоминания прочь.

— Десятый тоже потерял отца. Так что я знаю, как это больно.

Я прочищаю горло, и наконец-то снова могу встретиться с ней взглядом.

— Что между вами двумя происходит?

— Между мной и Десятым? Мы просто друзья.

— Ты уверена?

Она закатывает глаза, но на ее щеках появляется румянец.

— Я даже не знаю, как он выглядит. И он живет в Калифорнии.

— А что, если бы он переехал сюда ради тебя? Ты бы встречалась с ним? — Я не уверен, каким должен быть ее ответ. Мы — один и тот же человек, но она этого не знает. Какую версию меня она бы выбрала?

— Я не знаю. — Она прикусывает губу. — Наверное, я была бы слишком напугана, чтобы разрушить нашу дружбу.

Разочарование сжимает мне грудь. Даже если бы я сейчас признался, она все равно не захотела бы меня.

— Люк. — Сиенна снова нерешительно придвигается ближе. — Что случилось с Хлоей?

Мой позвоночник напрягается.

Хлоя. Откуда, черт возьми, она знает о Хлое? Вайолет, должно быть, рассказала ей. Я никогда не упоминал Хлою при Сиенне. Я вообще не могу вспомнить, когда в последний раз произносил ее имя вслух. Конечно, с тех пор, как появилась Сиенна.

Она не узнает о Хлое, если все еще так много от меня скрывает. Я во многом признался Сиенне сегодня вечером. Теперь ее очередь.

— Почему ты на самом деле здесь? Почему ты уехала из Уэйкфилда?

Ее рот приоткрывается, пока она раздумывает, сказать ли мне наконец правду.

Мелодия звонка пронзает безмолвную тьму вокруг нас.

Сиенна выпрыгивает из джакузи, и вода плещется вокруг нее. Моя промокшая футболка прилипает к каждому восхитительному изгибу ее тела. Она вытирает руки одним из полотенец, прежде чем обернуть им плечи и ответить на звонок.

— Привет, мам! Нет, я вообще-то не в общежитии. Люк привез меня в папин дом.

Она лишь мельком оглядывается на меня, прежде чем направиться внутрь.

Оставляя меня наедине ни с чем, кроме тишины, воды и луны. Ни с чем, кроме меня и воспоминания о тонущей девушке, которую я не смог спасти.

После того, как Сиенна поговорила с мамой по телефону, она делает снимок Бада и отправляет его Десятому.

Сиенна

Я знаю, что ты собачник. И сегодня я встретила милейшего щенка. Правда он милый?

Когда же она расскажет Десятому обо мне? Она никогда не признается в том, что мы сделали, когда встретились, или о своих фантазиях обо мне, но она даже не упомянула о моем существовании. Десятый знает обо всех остальных. Неужели я так мало для нее значу?

Я даю ей час побыть одной, прежде чем прокрадываюсь в ее комнату, закрыв лицо маской, и смотрю, как она спит.

В мягком свете ночника Сиенна не шевелится в постели. Ее глаза не открываются, чтобы обнаружить, что мужчина в маске наблюдает за ней. Часть меня надеялась, что она проснется в ту же секунду, как я проберусь сюда. Откроет свой милый ротик, чтобы закричать, и я смогу засунуть в него свой член.

Но она ничего не замечает. Грудь мягко вздымается с каждым глубоким, сонным вздохом. Может быть, сон — единственное время, когда она находит хоть какой-то покой.

Она могла бы найти его со мной, если бы позволила себе.

Мои яйца напрягаются, и каждый дюйм меня жаждет сократить расстояние между нами, сдвинуть маску и зарыться ртом между ее ног. Усердно поглощать ее, пока она медленно пробуждается ото сна, довести ее до оргазма, пока она все еще гадает, чья голова у нее между ног, и заставить ее кричать, прыгая на моем члене, когда она, наконец, поймет, что это я. Нет ничего на свете, чего я хочу больше, чем быть тем, кто заставляет ее стонать, улыбаться, смеяться и кричать.

Если Десятый разочаровал ее, то я должен сделать все возможное, чтобы компенсировать это. Стать таким парнем, каким она хотела бы видеть Десятого.

Я просовываю руку за пояс спортивных штанов и вытаскиваю член, а вена на его нижней стороне уже пульсирует.

Поглаживая его до самого основания, я представляю, как Сиенна моргает, просыпаясь. Глаза привыкают к темноте и обнаруживают, что ее сводный брат в маске дрочит на ее спящую фигуру.

Она бы запротестовала, приказала бы мне убраться. Но я бы этого не сделал. Я бы подошел ближе к ее кровати и с ухмылкой наблюдал бы за тем, как дергается ее горло. Ее глаза бы широко распахнулись, когда я запустил руку в ее волосы, чтобы удержать ее голову на месте, и ввел бы свой член между ее губ. Протест зародился бы в ее горле, но она не смогла бы его высказать, поскольку мой член заполнил ее рот.

Мой ствол прошелся бы по ее скользкому, мягкому языку, прежде чем ударился бы о заднюю стенку ее горла. Ее рвотный рефлекс вибрировал бы по моему члену до самых яиц. Мне приходилось бы бороться с быстро нарастающим оргазмом, отодвигая бедра назад, чтобы снова вогнать член в ее горло. Снова, и снова, и снова.

Затем я сорвал бы с нее трусики, положил бы ее на себя и принялся бы пожирать ее мокрую киску, пока она жадно сосала бы мой член, и мы оба отчаянно жаждали бы освобождения.

Ее бульканье заполняло бы мои уши, а затем ее крики, когда ее киска запульсировала бы, и я выливал бы каждую каплю горячей спермы в горло Сиенны.

Мои вздохи отдаются эхом под маской, пока я надрачиваю свой член. Я хватаю ближайший предмет одежды, который могу найти.

Шелковистое черное платье Сиенны.

Я обматываю ткань вокруг головки за мгновение до того, как сперма вырывается наружу. Сдерживая стон, я запрокидываю голову, поглаживая свой член во время каждой волны оргазма.