Пробежав первый раз, я зашел на вторую петлю, стараясь дышать ровно и не слишком глубоко. Солнце начинало подниматься из-за туч, освещая тропинку золотистыми лучами.

Ай!.. не зря я бегаю каждый день, результат очевиден: сначала боролся с одышкой, а теперь летаю, как ветер, без малейших усилий. Пора задуматься о том, чтобы увеличить нагрузку…

Вон за тем деревом ягодный куст. Надо притормозить и сорвать ежевики. Мне нравилась эта дикая, слегка терпкая ягода. До ягодного куста оставалось не больше метра. Я замедлил шаг, наслаждаясь моментом. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев и пением птиц. Подойдя ближе, я протянул руку и сорвал несколько ягод.

— РРРРР! ГАВ! — из кустов с треском выбрался черный тяжеломордый пес, отдаленно напоминающий нашего. Он внезапно бросился на меня и ударил лапами в живот. Я отшатнулся, пытаясь удержать равновесие. Не скрою, я испугался.

Медленно подняв руки, я показывал, что не собираюсь нападать. Собака все еще гавкала, рычала и прихрамывая на одну ногу, крутилась вокруг меня.

— Тише-тише, — пытался успокоить его. Пес юлил, вертелся волчком, скреб лапами землю. Я присел рядом с ним на корточки и взял его мокрую от крови лапу в руки. — Где тебя носило?

Пес продолжал рычать и лаять, его внимание было приковано к кусту. Я осмотрелся, пытаясь понять, что могло так взволновать его.

— РРРРР! ГАВ! — пес не унимался, его лай становился все громче. Я попытался его успокоить, поглаживая по спине и тихо говоря:

— Спокойно, парень, все в порядке. С тобой случилась плохая история, верно?

Пес не отрывал взгляда от куста.

— Ладно, зачтем как “да”, — сказал я, решив не тратить время на дальнейшие домыслы. Трусцой побежал за собакой, которая уже скрылась в зелени.

Я старался не отставать, пробираясь через густую растительность. Пес мчался вперед, зная, куда направляется. В голове крутились мысли о том, что могло так взволновать его.

Ночью прошел дождь, и пришлось бежать местами по маленьким лужам грунтовых тропинок. Влажная земля прилипала к кроссовкам. Вскоре я увидел, как четвероногий остановился у большого дерева, продолжая лаять. Сделав еще несколько шагов — и я замер от ужаса. Краски, наконец, проступили сквозь мрак хмурого утра, и трава приобрела цвет. Нехороший, темно-красный цвет.

Слова вырвались сами:

— Вот же черт!

На мокром, глинистом скате, широко раскинув руки лежала девушка. Пересилив страх, я заставил себя подойти еще ближе. И тут меня ждало новое потрясение. Я знал ее! Глаза были закрыты, и я не понимал, жива ли она.

— Эй, ты меня слышишь? — рука взметнулась к ее лицу, похлопала по щеке и уловила у носа слабое дыхание.

Олеся не реагировала, и это пугало.

Время тянулось медленно, словно вязкая патока. Прошел час, затем другой. Тусклый свет энергосберегающей лампы холодным оттенком делал бледными окрашенные в бежевый цвет стены помещения, придавая им мертвенный вид. На каждой двери был номер, который казался единственным признаком порядка в этом месте.

Старшая медсестра за стойкой принимала документы у молодой привлекательной женщины, которая постоянно оглядывалась с беспокойством в глазах на худощавую и истощенную старушку, сидящую на стуле и тяжело дышавшую. На ее морщинистом лице застыло выражение страдания, словно каждая морщинка рассказывала свою историю боли и переживаний.

— Сейчас, бабуль! — время от времени говорила женщина, стараясь придать своему голосу уверенность и спокойствие. — Все будет в порядке! Потерпи!

Она нежно погладила старушку по руке, пытаясь хоть как-то облегчить ее страдания. Вокруг них суетились другие пациенты и медперсонал, но для молодой женщины и ее бабушки весь мир сузился до этого маленького уголка больничного холла.

Сотрудница же отделения, напротив, реагировала на эту картину отстраненно, словно происходящее не касалось ее лично. Она смотрела на старушку и ее внучку с холодным, почти безразличным выражением лица.

— Сейчас прямо здесь сделаем вашей бабушке уколы, и ей станет легче. Потом будем искать ей палату. Надеюсь, она сможет доковылять до второго этажа.

Ее слова звучали жестко и бездушно, как будто она говорила о каком-то рутинном деле, а не о страданиях живого человека.

Загремели колеса каталки, и в приемное отделение ввезли сильно пьяного мужчину с отверткой, торчащей из его плеча. Несмотря на серьезность ранения, он пытался встать, громко ругался и явно не испытывал неудобств от совершенно лишнего предмета в своем теле. Его лицо было красным от алкоголя и гнева.

— Уберите от меня эту чертову штуку! — кричал он, пытаясь вырваться из рук санитаров, которые с трудом удерживали его на каталке. — Я сам могу идти!

Санитары переглянулись, понимая, что перед ними не просто пациент, а настоящая проблема.

Беспокойные звуки, окружившие меня, не давали покоя: резкие вздохи, стоны, хрипы, шорохи и приглушенные разговоры. Каждый звук, казалось, проникал в самую глубину моего сознания, вызывая тревогу и беспокойство. Пока я переводил взгляд с одного пациента на другого, мой мозг воспринимал их телесные ощущения, словно я сам переживал их боль и страдания.

Я несколько раз ловил на себе косые взгляды, словно присутствие здорового человека в этом месте вызывало у окружающих недоумение или даже раздражение. Часы на стене равномерно тикали, отсчитывая время.

Появление элегантной и респектабельной пары в возрасте вызвало искру интереса в глазах сотрудников больницы.

— Ну, наконец-то, — я вскочил на ноги. — До Тимура, как всегда, не дозвониться. Я оставил ему пять голосовых!

— Клим, что происходит? — быстро метнул в меня вопрос отец, его глаза искали ответы на моем лице.

— Хотел бы я знать.

— Все, что ты сказал по телефону правда? — строгим голосом спросила мама, уперев руку в бок и вопросительно уставившись на меня.

Открываю рот, но не успеваю сказать ни слова. В этот момент из-за двери вышел врач в бирюзовом костюме и колпаке того же цвета. На его лице была маска, скрывающая черты, но видны были густые белесые брови и ярко-зеленые глаза, которые сразу привлекли внимание. На форменном кармашке были вышиты буквы: “Соболев А. Б.”. Он снял маску, обнажив серьезное лицо.

— Зайцева ваша? — спросил он, оглядывая нас.

В едином порыве мы махнули головами, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

— Да, — ответили мы хором, не скрывая волнения.

После недолгой паузы, вероятно, выбирая выражения, он осторожно и размеренно произнес слова, которые помню по сей день:

— Видно, родилась она в рубашке. Ей была оказана специализированная медпомощь. Час назад ее перевели из реанимации в палату. Она очень слаба. Кто отец ребенка? — спросил он, внимательно глядя на нас.

Ладонь матери, удерживавшая меня за предплечье, ослабла, и я почувствовал, как она слегка дрожит.

— Ребенка?…

Отец раздраженно потер лицо руками, его выражение стало еще более напряженным.

— Интере-е-есно, — протянул он, явно пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. — Мы не знали, что она беременна. Это… это неожиданно.

Врач кивнул, понимая наше замешательство.

Мама, наконец, нашла в себе силы заговорить:

— Мы можем увидеть ее?

— Да, конечно, только есть еще кое-что, что вас не обрадует…

ОЛЕСЯ

Сначала нужно было выстоять. Выстоять, выбраться на поверхность существования. Хотя бы преодолеть слабость, почувствовать свое тело прикованное к больничной койке: в правой руке — игла капельницы, в левой — еще что-то столь же “чудесное”, голову от подушки не поднять.

Где я? Сознание возвращалось медленно, по каплям, подавая слабый импульс векам открыть глаза. Тут только стало ясно, что яркий свет и звуки вокруг причиняют невыносимые страдания, усиливая пульсирование крови в висках.

— Она проснулась, да? — послышался голос.