– Этот негодяй свалил все на Эмму, – бормотала она. – Моя детка не была такой.

Фердинанд Лавиолетт вместе с внуком и зятем стали разрабатывать дальнейший план действий. Необходимо было пресечь неизбежные пересуды, презрительные взгляды, порицание честных жителей Сен-Прима. Для выигрыша в этой битве у них был идеальный союзник – кюре. Начиная с воскресенья, когда святой отец будет подниматься на свою кафедру, он должен будет рассказывать прихожанам о случившемся с точки зрения Клутье, а не редакторов газет.

Оторвавшись от этого воспоминания, Сидони нащупала лежащую на одеяле руку сестры и сжала ее в своей.

– Может быть, ты и права насчет ребенка. Ведь эта трехлетняя малышка – наша племянница. Завтра попробуем подумать об этом. Сегодня, я уверена, никто не поверил в эту историю. Даже Лорик в конце концов засомневался. Но как ее найти? Это как искать иголку в стоге сена!

– У меня хорошее зрение и бесконечный запас терпения, – ответила Жасент. – Если эта малышка еще жива, я найду ее.

Альберта из осторожности задернула льняные занавески цвета слоновой кости. Вследствие мрачных предположений, высказанных Лориком накануне, она опасалась нежелательного визита полиции или журналистов. Молодой человек убирал во дворе, все еще заваленном светло-коричневой грязью. Так он немного успокаивал свои расшатанные нервы, заодно наблюдая за окрестностями. Шамплен, надев черный костюм и воскресную шляпу, отправился поговорить с кюре.

– Сегодня нам следует отдохнуть, мама, – сказала Сидони за мытьем посуды после завтрака. – Хоть теперь нам еще тяжелее, мы должны вернуться к привычной жизни.

– И как это сделать? – ответила ей мать, меряя шагами просторную комнату. – Мне хочется выть; я мечтаю о том, чтобы броситься в озеро!

– Мама, умоляю тебя, не говори так! – воскликнула Жасент, которая только что вернулась из деревни. – Подумай о нас, о дедушке!

На рассвете она побежала к Матильде, чтобы поведать ей правду о гибели Эммы. Но внезапный визит какого-то соседа помешал ей рассказать больше, в частности, о ребенке, якобы брошенном покойной сестрой.

– Ты должна набраться мужества, – добавила Жасент, – и я согласна с Сидони: даже спрятавшись от всего мира, мы можем заниматься обычными домашними делами.

– Мне уже давно нужно погладить белье, – уступила мать.

– Я займусь этим к полудню, как только лучше разгорится печь, – пообещала Сидони. – Еще мы испечем блины. Лорик обрадуется.

Сидони устало улыбнулась. На ней было темно-зеленое платье, поверх которого был повязан домашний передник. Ее каштановые волосы были собраны на затылке, высокий лоб оживляли непослушные кудри; из-за ярко-розовых губ и красивых зеленых глаз, обрамленных черной бахромой ресниц, создавалось впечатление, что она накрашена.

– Какая ты сегодня красивая, детка! – вздохнула Альберта. – У тебя такие утонченные черты лица! У Эммы был не такой точеный нос, как у тебя, но цвет кожи был более румяный… Господь побаловал меня: он подарил мне троих красавиц дочерей и красавца сына.

Жасент устроилась за столом, подготовив перо и бумагу. Она хотела написать Пьеру, чтобы рассказать ему о том, какой печальный четверг ей довелось пережить. Ее потрясение было слишком велико. Перед тем как увидеться с Пьером, девушка хотела сначала прийти в себя, немного отойти от этого кошмара. «Как безболезненней объяснить любимому, что ему придется повременить с приездом сюда? – спрашивала она себя. – Если бы подобное довелось пережить Пьеру, я бы хотела находиться рядом, чтобы ему помочь и утешить его».

Находясь в таком состоянии неопределенности, совсем побледневшая Жасент задумчиво покусывала ноготь мизинца.

– Мама, присядь ты уже, наконец! – взмолилась Сидони. – Ты только то и делаешь, что вглядываешься в дорогу. Если подъедет какая-нибудь машина, мы обязательно услышим.

– Мне так стыдно! – призналась Альберта, присаживаясь на край скамейки, где обычно сидят мужчины. – Я любила Эмму всем сердцем, я ее обожала! Она поступила плохо, но я не могу держать на нее зла за это. Эмме дорого обошлись ее ошибки, она поплатилась за них своей бесценной жизнью. Мне не дает покоя и ребенок, да, ребенок моей девочки, моя внучка. У этой малышки где-то есть отец, наверняка кто-нибудь из местных.

Жасент отказалась от идеи писать письмо. Она поднялась, разожгла печь и добавила дров.

– Я приготовлю обед, – сказала она, наполняя миску картошкой. – Я найду следы этой малышки, мама. Может быть, подумаем о том, когда же Эмма могла родить так, чтобы мы об этом ничего не узнали! Вчера мы с Сидо были настолько измотаны, что у нас не было сил думать об этом. Что происходило в нашей семье в течение всего 1925 года?

– Кажется, в начале января ты уехала в Монреаль, – начала Альберта. – Поездка на поезде заняла почти трое суток, так сильно тогда замело. Мы вновь увидели тебя только на Пасху. Ты рассказывала нам о больнице, о пациентах, о жизни в городе…

– Ты запомнила это? – удивилась Жасент.

– Конечно! Ты была так далеко от дома! Это не давало мне покоя.

– А я работала в школе ведения домашнего хозяйства в Робервале, как и некоторые другие выпускницы, – заметила Сидони. – Но по пятницам, вечерами, я возвращалась сюда. Эмма ждала, пока откроется школа сестер-урсулинок в Робервале. Она была решительно настроена преподавать. Тогда она еще училась в старших классах школы при женской обители.

– Женской обители в Сен-Приме, правильно? – спросила Жасент.

– Конечно. Мы ведь ходили туда втроем.

– Зимой Эмма могла без проблем скрывать свою беременность. Она была такой миниатюрной! А обучаясь у сестер, мы все носили просторные блузы без рукавов, очень широкие: они просто свисали с нас, – объяснила Жасент.

– Минутку! Я кое-что вспомнила, – перебила сестер Альберта. – В январе Эмма бросила школу и по рекомендации мэра уехала работать в магазин Маргариты Лагасе, в Перибонке.

– Ты права, мама, – подтвердила Сидони. – Как и я в Робервале, она хотела подзаработать денег, чтобы помочь вам с папой. Папа тогда влез в долги, чтобы купить что-то из техники, уже не вспомню, что именно. Кажется, она вернулась в апреле… Да, я очень хорошо помню день ее возвращения. Погода стояла чудесная, и мы рассматривали модели платьев в женском журнале, который я до сих пор покупаю. Тогда она не была беременна: я снимала мерки с ее груди и талии.

– Должно быть, она родила в Перибонке, – заключила Жасент. – Нам следовало бы навестить Маргариту Лагасе.

Альберта знаком попросила сестер замолчать. Она услышала звук двигателя на дороге. Через мгновение в дом вбежал Лорик.

– Кажется, это полиция, – взволнованно сказал он.

Он побежал помыть руки в кухонной раковине и привести в порядок свои растрепавшиеся волосы. Затем он придирчиво посмотрел на мать и сестер, словно желая убедиться в том, что они подобающе выглядят. Спустя несколько минут в дверь постучали. Жасент бросилась открывать.

– Входите, мсье, – сказала она двоим полицейским, которых накануне видела в Робервале. – С моим братом вы знакомы. Это мои мать и сестра.

– Мадам, мсье, – проворчал начальник полиции Альфред Карден. – Сначала мы хотели бы поговорить с Шампленом Клутье.

– Мой супруг сейчас у кюре, но он скоро вернется, – смущенно пролепетала Альберта. – Присаживайтесь, мсье, прошу вас.

Она дрожала всем телом; ее осунувшееся лицо побледнело.

Сидони поспешила обнять мать за плечи, успокоить.

– Благодарю, мадам, не стоит. Мы ведем дело о гибели вашей дочери Эммы, – заявил Альфред Карден. – Ситуация не из простых. Судя по показаниям Теодора Мюррея, вышеупомянутая юная особа отличалась довольно свободным нравом, к тому же она несколько месяцев издевалась над доктором и его супругой.

– Мир сошел с ума! – проревел Лорик. – Вы еще скажите, что, убив нашу сестру, доктор совершил акт милосердия!