– И куда поместили ребенка, ведь Эмма вернулась в Сен-Прим стройной, жизнерадостной и горящей желанием обучаться в Эколь Нормаль в Робервале.

Нескончаемые размышления, которым предавались сестры, оказались замечательным лекарством против скуки и меланхолии. Обе втянулись в эту игру, строя самые безумные теории, особенно касательно того, кто мог быть отцом их племянницы. Даже после того как они, закрыв озаренное голубоватым светом сумерек окно, улеглись спать, они все еще пытались вычислить виновного.

– А если это мэр? – предположила Жасент. – Он отправил мадам Лагасе телеграмму с рекомендацией для Эммы. В 1924 году ему было сорок. И он красивый мужчина.

– Нет, – отрезала Сидони. – У мэра есть деньги. Чтобы избежать скандала, он бы помог Эмме в финансовом плане.

Они перечислили имена большинства деревенских парней, которыми могла заинтересоваться капризная Эмма.

– Валентен Руа плакал во время мессы, – уточнила Жасент. – Матильда наблюдала за реакцией молодых людей.

– Завтра вечером ты к ней пойдешь, – воодушевилась Сидони. – Пусть проклятые карты послужат хорошему делу!

– Надо же, ты вступаешь в сделку с дьяволом! Заметь, я намереваюсь все ей рассказать и попросить помощи.

– Главное – не пропустить, когда судно отчалит, – взволнованно ответила сестра.

– Мы не рискуем опоздать. Готова поспорить, что мы проснемся еще до восхода солнца.

Была уже глубокая ночь, когда Сидони, прижавшись к сестре, решилась заговорить о том, что не давало ей покоя.

– Если я выйду замуж, то в день свадьбы буду оставаться невинной. Ты меня знаешь, подруг у меня нет. Для того чтобы поболтать, поиграть в шашки, помечтать о моделях платьев, которые я любила рисовать, как только оставалась одна, мне хватало тебя и Эммы. Но в последние годы мы проводили время вместе только на каникулах. Ты обручилась с Пьером, а Эмма крутила интрижки. Жасент, ты призналась мне в том, что у вас с Пьером была связь. Больно ли это в первый раз? Действительно ли испытываешь счастье, занимаясь этим?

Темнота способствовала признаниям и позволяла спросить прямо, скрывая румянец на щеках.

– Мне больно не было, ну или совсем немного, – ответила Жасент. – Но одна из учащихся в Монреале медсестер утверждала, что ее жених не смог в нее проникнуть, потому что она чувствовала сильную боль. Должно быть, подобное случается крайне редко. Думаю, что, как правило, эта боль совсем незначительна. О ней быстро забываешь.

Невзирая на свою стыдливость и привычную сдержанность, Сидони осмелела:

– А что при этом чувствуешь? К тому же близость, прикосновения мужчины к твоему телу – все это, наверное, не очень приятно.

– Моя дорогая, когда люди сильно любят друг друга и разделяют одно желание, их переполняют настолько волнующие ощущения, что уже ничего не кажется шокирующим или неприятным. В сущности, это естественно, и это восхитительно, невероятно. Однако я могу представить, насколько это тяжело, когда ты не испытываешь искренних чувств, настоящей потребности в человеке. Меня возмущало, когда ко мне прикасался доктор Гослен. Я могла бы оттолкнуть его, даже ударить. А в остальном…

– Бедная мама! Как мне ее жаль. Может быть, то, о чем писала Эмма в своем дневнике, – справедливо и мне было бы лучше уйти в религию. Я бы работала в монастырской рукодельне, шила бы альбы и сто́лы для епископа.

Жасент легонько ударила сестру локтем:

– Играть в монашку, чтобы не познать ночей любви! Ну ты и дурочка, Сидони! Ты закончишь, как сестра Сент-Блондин, – снимешь одежды послушницы и сбежишь.

Жасент внезапно застыла и, прерывисто дыша, произнесла:

– Я только что подумала… а вдруг Анатали осталась у Леонид Симар? Там, где экс-монахиня могла скрыться, у нее, возможно, была семья. Еще она могла выйти замуж, и теперь малышку воспитывает супружеская пара. Я напишу в епархию, в приют в Шикутими… всюду.

– А телефонный справочник в почтовом отделении? Там указаны все носители фамилии Симар в округе.

– Только те, у кого есть телефон, а значит, совсем немногие. С другой стороны, если Леонид вышла замуж, нам никогда не угадать фамилию ее супруга. Господи, я бы уже хотела оказаться у Матильды! Засыпаем скорее! А ты не мечтай об одеждах урсулинок или августинок. Думай лучше о помощнике начальника полиции, таком обаятельном молодом человеке!

Сидони не ответила, но в интимной темноте комнаты на ее губах заиграла улыбка.

-Ну что, карты рассказали тебе об Эмминой малышке? – во второй раз спросила Жасент.

Сидящая возле нее Сидони тоже упорно всматривалась в изображенные на картах таро разноцветные фигуры.

– Нет, голубушка, я ничего не чувствую, а карты сердятся и молчат. Я тебя предупреждала, что получается не всегда, – оправдывалась Матильда.

– Попробуй еще раз, прошу тебя! Сегодня утром я обзвонила с почтового отделения с десяток семей Симар. Никто не был знаком с Леонид.

Матильда с досадой встряхнула головой. Что-то ее беспокоило. Она подозревала, что причиной могло быть присутствие не очень дружелюбной Сидони. Хозяйка поднялась и принялась что-то искать в своем шкафу, затем вынула оттуда какой-то кожаный футляр.

– Давай вернемся на ферму, Жасент, мы теряем время, – прошептала Сидони за спиной Матильды.

– Да замолчи же! – ответила ей сестра.

– Да, так будет лучше, моя хорошая, – согласилась целительница. – В чем ты меня упрекаешь? Мой разум затуманен твоими дурными мыслями. Не нужно было приходить, если ты думаешь, что я не могу вам помочь.

Ошеломленная надменным тоном Матильды, Сидони бросила на Жасент отчаянный взгляд. В быстром ответном взгляде сестры она прочла неодобрение.

– Простите меня, – пролепетала Сидони. – Я не хотела вас обидеть.

– Хм, не продолжай! – проворчала Матильда. – Ты – красивая роза, но очень колючая. Мне жаль твоего будущего мужа. Ладно, не будем злиться друг на друга. На этот раз я буду использовать обычную колоду карт. А вам, девушки, нужно будет изо всех сил думать об Эмме и ее девочке, повторяя ее имя – Анатали. Но тут есть еще одна проблема. Если какая-то семья удочерила или приняла к себе эту крошку, ее могли назвать по-другому.

Матильда бережно сложила таро, вынула из кожаного футляра карты среднего размера и принялась ловко их тасовать. По завершении нескольких манипуляций, оставшихся для обеих сестер загадкой, хозяйка, полуприкрыв веки и учащенно дыша, произнесла:

– Анатали жива, в этом я могу вас заверить, но ее окутывают тени. Все смутно, мне сложно объяснить вам, какое послание я получила.

Жасент не решалась больше задавать вопросов, Сидони – тем более. Они выполняли указания Матильды и делали это так усердно, что звучание имени Анатали вскружило им головы. Внезапно они увидели, как Матильда начала дрожать и прикрывать лицо руками.

– Ничего, я не вижу больше ничего. Все смешивается. Позже, когда я останусь одна, я попробую еще раз погадать. Я устала.

– Мы оставим тебя, – сказала Жасент.

Однако интуиция подсказывала ей, что ее пожилая подруга скрывала от них что-то важное. Сидони едва слышно попрощалась и вышла первой, с облегчением глядя на ясное небо, на фоне которого вырисовывался церковный колокол. Она прошла своим легким шагом те несколько метров, которые отделяли ее от входа в храм.

Жасент в это время умоляла Матильду:

– Я не приведу больше сестру, но скажи мне, что произошло. Я готова услышать худшее. Если у тебя плохое предчувствие, я предпочитаю знать об этом.

– Ты выдумываешь, детка. Возьми меня за руки! Они ледяные, не так ли? Я очень хотела найти выход и ответить на твои вопросы, но злоупотребила своими силами. Мне нужно ненадолго прилечь, чтобы согреться. Через час господин кюре будет ждать меня с супом. И больше не приводи ко мне Сидони, мы друг другу не нравимся. Такое отношение вызывает разрушительные волны.