– С меня довольно, Валлас, я ухожу. Валентина говорила, куда поведет Уилфреда?

– Они гуляют вдоль озера и в порту. Останки «Перибонки» привлекают всех любопытных.

Речь шла о судне, севшем на мель в порту Роберваля. Оно мужественно перевозило пассажиров и товары из Роберваля в Перибонку, откуда и пошло его название. Когда после многих лет курсирования по озеру его сняли с эксплуатации, майские паводки превратили судно в щепки.

– Я найду их, где бы они ни были.

– Мальчику – ни слова.

– Господи, я не настолько глупая, хоть и кажусь такой! – огрызнулась Эльфин, удаляясь.

Оставшись один, Валлас решил узнать, как дела у Фелиции. Взволнованный и настроенный не слишком оптимистически, он не спеша поднялся по широкой лестнице с выстланными красным бархатом ступенями.

«Мюррей мог бы подумать о жене и сыне! – размышлял он. – Этот тип определенно все разрушил: жизнь семьи Клутье, жизнь своей собственной семьи».

Люсьен и Корали Ганье отнеслись к суициду доктора как к невероятно трусливому поступку, однако они плохо скрывали явное облегчение. Не будет ни развода, ни судебного разбирательства, а прессе скоро наскучит эта история. «Еще немного – и родители, пытаясь успокоить Фелицию, заведут с ней разговоры о втором браке, о лучшем будущем!» – с презрением подумал Валлас.

Он вспомнил ужасающую сцену, которая последовала после ухода Альфреда Кардена. Полицейский, по обыкновению холодный и методичный, удалился, детально оговорив, какие меры необходимо принять для того, чтобы забрать тело покойного.

– Я хочу его увидеть, я хочу его обнять! – стонала его кузина – Фелицию всю трясло, ее взгляд обезумел.

Повинуясь жесту хозяйки, молодая горничная поспешила отвести малыша Уилфреда в сад, где мальчик часто катался на качелях под ее присмотром.

– Теодор! – взывала Фелиция, смутно отдавая себе отчет в том, что и сын исчез из ее поля зрения.

Все призывали ее к спокойствию и благоразумию, но несчастная вдова начала метаться по комнате и, задыхаясь, выкрикивать непристойные оскорбления в адрес Эммы и своего супруга. Она рычала, хрипела, рыдала, кашляла. Неожиданно Фелиция согнулась вдвое. И на глазах у обезумевших членов семьи по ее раздвинутым ногам потек ручеек красноватой жидкости, быстро образовавший на паркете целую лужу.

– Мама, папа, у Фелиции пошла кровь! – закричала Эльфин.

Люсьен сразу же позвонил Ивану Гослену, чтобы объяснить тому сложившуюся ситуацию. Спустя десять минут приехал доктор в сопровождении одной из больничных медсестер. Молодую женщину отвели в ее комнату на втором этаже.

– Началось! Проход хорошо открыт, – заявил Гослен. – Ребенок крупный, но она сможет родить его здесь.

Это было несколько часов назад.

Валлас прошел по коридору, не обращая внимания ни на позолоченные рамы картин, ни на латунные и медные настенные светильники. Крики и стоны не прекращались. Наконец он дошел до двери, за которой тянулся этот страшный спектакль, когда из комнаты вышла его мать – ее побагровевшее лицо было искажено и не предвещало ничего хорошего.

– Боже мой, как страдали ее тело и ее душа! И все еще не закончено, Валлас! Ивану удалось достать ребенка, но мальчик родился мертвым. Пуповина трижды обвила шею.

– А как Фелиция? Она вне опасности?

– Теоретически – да. Только представь себе ее горе! Она обожала Теодора, вопреки всему! Воспитание второго его ребенка могло бы помочь ей это пережить. Но Господь не захотел этого.

Потрясенный Валлас тихо произнес:

– Господь или дьявол, мама! Прости, я уже не понимаю, что говорю.

С этими словами он пожал плечами и убежал.

Две одетые в черное красивые молодые женщины стояли на палубе парохода «Перро» среди двадцати других пассажиров. Девушки поднялись на борт за полчаса до отправления, обе выглядели серьезно и ни на секунду не отходили друг от друга. Какой-то матрос, очарованный их красотой, сообщил им, сколько будет длиться переправа.

– Если поднимется ветер, мадемуазели, вы сможете зайти внутрь. Там есть бар и лавочки для сидения, – добавил он.

В ответ он получил лишь тихое «спасибо».

Покидая порт, судно лавировало, и из дымохода тянулась струйка черноватого дыма. Преемник старого парома «Норд», этот крупный пароход был назван в честь министра Колонизации Квебека Жозефа-Эдуарда Перро. Он был спущен на воду в августе 1920 года, в Робервале, с большой помпой, под бурные аплодисменты явившейся поглазеть на торжество толпы. Однако освятил судно кюре из Перибонки.

В пасмурном утреннем небе, развернув свои белоснежные крылья, то крича, то затихая, проносились чайки.

– Боже милостивый, мы отъехали! – восторженно воскликнула Сидони.

Она перегнулась через поручень палубы, чтобы следить за скольжением воды вдоль корпуса судна. Жасент любовалась внушительной архитектурой своей бывшей больницы и окрестных зданий – всем этим знакомым пейзажем, который постепенно уходил вдаль.

– У меня такое чувство, будто я ушла из больницы сотни лет назад, – призналась Жасент сестре. – Я не могу поверить, что целый год жила там, на улице Марку. Так много всего случилось за столь короткое время!

Сидони посмотрела на сестру с укором. Этим туманным утром ей хотелось обратить свои мысли к будущему. Ее пьянила сама перспектива простого путешествия в Перибонку и обратно: этот край представлялся ей далекой неизведанной землей.

– Я пытаюсь об этом забыть, Жасент, – сказала она. – Прошу тебя, давай поговорим о наших планах, в частности, об Анатали. Вчера вечером я так переживала по поводу нашего путешествия, что не могла заснуть. Есть один вариант, о котором никто не подумал – ни мама, ни ты, ни я. Кто-то мог ее удочерить. Ребенок мог бы заинтересовать какую-то бездетную пару. В таком случае найти ее будет сложно или даже невозможно.

– Будем надеяться. Нет смысла строить какие-либо предположения, пока мы не узнали больше. Я представляла себе худшее.

– Замолчи, она жива, – отрезала Сидони.

Вскоре «Перро» уже плыл вдоль берега острова Кулёвр. Жасент указала на него Сидони и рассказала ей, как они с Пьером спасались здесь десять дней назад и что последовало вслед за этим. Естественно, все интимные подробности она опустила, но ее слов было и так достаточно, для того чтобы смутить сестру.

– Боже милостивый, это кажется мне немыслимым, – тихо ответила Сидони. – Ночью, на природе… Я так наивна!

– Почему?

– Супружеский долг я всегда представляла так: в постели, за плотно закрытой дверью и с выключенным светом.

Внезапный шквал ветра заставил Сидони замолчать, сдувая с ее головы черный платок.

– Господи, какая тоскливая фраза – супружеский долг! – вздохнула Жасент. – Что касается меня, то я еще не замужем, и это не имеет ничего общего с долгом, поверь мне.

– Ни слова больше! – испуганно ответила сестра, отворачиваясь от Жасент. – Нас могут услышать!

Рядом с сестрами устроилась какая-то женщина с мальчиком приблизительно десяти лет, у каждого из них на плече было что-то наподобие серого холщового свертка. Оба они молча всматривались вдаль. Немного поодаль стояли в кругу мужчины в картузах. Некоторые с озабоченным видом курили, сидя на прочно закрепленных ящиках. Временами они бросали на девушек в трауре любопытные взгляды.

С шести утра Альберта занималась туалетом своих дочерей. Им велено было надеть темно-зеленые шелковые блузы и серые трикотажные костюмы. Волосы были принудительно убраны с их лиц и заплетены в косы, закрепленные на затылках.

Воспоминания о материнских наставлениях заставили Жасент улыбнуться. Она взяла сестру за руку и вполголоса произнесла:

– Если бы Эмма нас увидела, она бы наверняка над нами посмеялась. Или же подумала бы, что мы отправляемся в монастырь.

– Тем лучше, – ответила Сидони. – По крайней мере, нас никто не побеспокоит.