— Про карму не слышала? Все, что мы думаем, делаем, чувствуем, собирается, как в копилку, и формирует нашу судьбу. И не только нашу, но и детей и даже внуков. О сыне бы подумала. И помогла бы мне отсюда потихоньку смыться, а?

— Э-э, блин, об этом ты и думать забудь. Здесь все так обложено, что и мышь не проскочит. Ладно, что-то мы с тобой заболтались. Пора собираться. Клиент ждет.

После душа и легкого массажа с ароматным маслом Светка усадила Лику перед зеркалами и принялась над ней колдовать. Высушила волосы, сделала маникюр и педикюр, покрыла ногти легким бесцветным лаком.

— Как думаешь? — нарушила она вдруг повисшее в комнате молчание. — Не будем особенно наворачивать и сделаем из тебя не женщину-вамп и не секс-бомбу, а юную деревенскую простушку. Лет этак семнадцати. — Она повернула Лику перед зеркалом туда-сюда, пристально всматриваясь в ее отражение в зеркале — Если ограничиться розовой и бежевом перламутровой гаммой, эффект гарантирован.

— Думаешь, наш новоиспеченный папаша… — Лика многозначительно подняла брови. — Спасибо на этом. Слушай, Светка, что ты еще узнала про эту Виолетту? Может, фамилию или где жила в России?

— Ладно, блин, пользуйся, пока я жива. Вдруг и правда пригодится, хотя я немного успела узнать. Как это… меньше знаешь, лучше спишь. Зовут ее Виолетта Полякова, жила в Москве, в Чертанове, на Балаклавском проспекте. Там еще Битца рядом, парк, верховая езда и все такое. Потом мать ее умерла от сердечного приступа, и девонька подалась к отцу в Болгарию. Да вот только показалось мне, что она не очень-то и счастлива от такого поворота в судьбе. Одна как перст, ни друзей, ни тусовки, все одно, что в тюрьме.

— И чем она спасается, интересно?

— Рисует. Слушай, рисует, блин, классно. За три минуты набросала карандашом мой портрет — как живой вышел. — И. подумав, добавила: — Ты с Георгием поговори, ной, проси. Мне кажется…

Но закончить она не успела. Их прервал стук в дверь. Провожать Лику до машины Светка, естественно, не пошла, только обняла неловко за плечи и вытолкала на лестницу, где ее ждал один из охранников. Ей опять завязали глаза, посадили в машину и повезли.

День стремительно угасал. В распахнутые окна струился одуряющий аромат роз. Свежий ветер с моря не принес облегчения. Наступило самое нелюбимое им время суток. Сумерки, серая обволакивающая муть, когда в каждом звуке чудится что-то зловещее, а каждая тень таит угрозу. В такие минуты он старался не быть один, но сегодня сама мысль о том, чтобы пару нарушить уединение, казалась ему невыносимой.

Произошло то, что никогда не должно было произойти. Она все видела. Виола. Тиминушка. Дочь. Он как раз почувствовал приближение долгожданного оргазма и судорожно вцепился в волосы стоящей перед ним на коленях обнаженной девицы. Другая, извиваясь, трясла перед его лицом гигантскими грудями размером с хорошую дыню, а он все пытался поймать губами ускользающий пунцовый сосок. Откуда-то сзади доносились неистовые стоны. Атанас в своем репертуаре.

Он скорее почувствовал, чем услышал прерывистое: «Папа!» Она стояла в дверях, такая хрупкая, беззащитная. В широко открытых глазах цвета лесных фиалок стояли ужас и боль. Но он ничего уже не мог изменить. Извержение вулкана, раскаленная лава, захлебывающаяся девица у его ног. Когда он пришел в себя, дочери в комнате уже не было. Он отпихнул от себя ставшее сразу же ненужным тело и, на ходу натягивая халат, бросился за ней. Наверху, в комнате дочери, щелкнул замок.

Он нерешительно подергал ручку ее двери, вполголоса позвал:

— Тиминушка, девочка моя!

Тишина. Ни звука. Да и что он может сказать ей сейчас? Что все в жизни повторяется? Что двадцать лет назад точно в таком же недвусмысленном положении его застала в подсобке бара ее мать? Он тогда потерял ее навсегда. Она уехала, чтобы никогда больше не вернуться. Теперь он этого не допустит. Дочь слишком дорога ему.

Да и нечего ему опасаться. Вилла надежно охраняется. Мышь не проскочит, не то, что девятнадцатилетняя девушка. А завтра он поговорит с ней, постарается ей все объяснить. Она уже не ребенок, должна понять, что ее отец еще не стар и зов естества еще силен в нем. Она поймет, должна понять, не может не понять.

Лоб налился свинцом, руки мелко задрожали. Он отхлебнул виноградной ракии прямо из бутылки и откинулся на спинку кресла.

Что-то серьезно разладилось в его жизни, и это что-то требовало немедленного анализа и переосмысления. Всерьез все началось с того злополучного вечера, когда дверь его кабинета открылась и Атанас ввел в комнату хрупкую девушку с двумя смешными косичками но плечам. Он не сразу понял, что это и есть та «ночная бабочка», которую ему настоятельно рекомендовал Матадор. «Он совеем уже выжил из ума и потерял чувство реальности, — раздраженно подумал Георгин, всматриваясь в полумраке в ее тонкое белое лицо с насмерть перепуганными глазами. — Скоро начнет вербовать свою клиентуру по детским садам. Такую может захотеть только законченный педофил. Бр-р-р!»

— Убери ее, Атанас, и скажи Матадору, что я не выношу таких идиотских шуток.

— Не будете возражать, хозяин, если я с ней чуток потолкую? По-свойски?

— Делай что хочешь.

Атанас осклабился и положил свою здоровенную, волосатую лапищу на тонкую беззащитную шейку девушки:

— Пошли, киска.

Она вдруг неожиданным гибким движением поднырнула под его руку и подбежала к Георгию. В зеленых глазах ее плескался страх, губы дрожали.

— Господин Столаров! Георгий! Выслушайте меня, пожалуйста. Только пусть он, — она мотнула головой в сторону Атанаса, — пусть он уйдет. Пожалуйста, прошу вас! Умоляю!

Столаров мотнул головой Атанасу — мол, выйди. Тот чуть замешкался у двери, но Георгий подстегнул его нетерпеливым жестом.

— Садись. — Он показал ей на кресло перед столом. — В ногах правды нет, так, кажется, будет по-русски. Ты ведь русская?

— Да, да! — Девушка затрясла косичками. — Произошла чудовищная ошибка. Я — подруга Виолетты, Тиминушки. Меня зовут Лика. Она меня пригласила погостить. Я приехала из Москвы и вот… — Огромные зеленые глаза девушки вдруг затуманились слезами, горло резко дернулось.

Георгий сидел как громом пораженный, не веря своим ушам.

— Тихо, тихо! Повтори, что ты сказала. Ты — подруга Тиминушки?

— Да. Мы в Москве рядом жили, вместе учились в школе в Чертанове. Ну, там, на Балаклавском проспекте. Вместе ходили кататься на пони в Битцу. Виолетка еще рисовать ходила в художественную школу. Она так здорово рисует, правда? — Лика тараторила без умолку, стремясь совсем уж сбить его с толку, чтобы никаких лишних вопросов. — Я так ею горжусь, всегда гордилась. Мы такие были две подружки, зеленоглазка, — она умильно посмотрела на Георгия и захлопала ресницами, — и фиолетовоглазка. В школе сидели за одной партой.

Лика остановилась, чтобы перевести дух. Не перебрала ли она?

— Почему она мне ничего не сказала? — спросил Георгий.

— Постеснялась, а может быть, побоялась, что откажете. Я не знаю, честно. Она мне прислала имейл через Интернет, что соскучилась до чертиков, что ей здесь немного одиноко, что не хватает старых подруг, а новых еще нет. И еще написала, что папочка очень часто занят.

Она очень тонко выделила слово «папочка», чтобы он получше понял, как его дочурка к нему относится и как ей бывает тяжело одной. Георгий среагировал именно так, как она и планировала. Взгляд его совсем растаял, улыбка смягчила резкую и жесткую линию пб. «По-моему, сработало, — ликуя, подумала Лика, на всякий случай, занавешивая глаза длинными ресницами. — Кажется, все переборы, и натяжки пока проходят незамеченными. Господи, помилуй!» Однако Столаров превзошел все сс самые смелые ожидания. Он снял трубку с одного из телефонов, стоящих на столе, и произнес несколько слов по-болгарски, которые Лика поняла как «Позовите сюда Тиминушку». «Держись, девонька, — сказала она себе. — Сейчас главное — точно сыграть».