Чашка с остывающим кофе. Мерцающий экран компьютера. Слова, которые никак не хотят складываться в связный текст. Такое с ней, пожалуй, впервые. Взгляд увязает в хаотичных переплетениях веток гигантского алоэ, которое, своевольно разросшись, заняло уже почти полкомнаты. Это растение, которое даже уже не просто растение, а реинкарнация какого-то древнего и вечно молодого мистического существа, получило уважительное имя Алоизий.

— Алоизий, у меня будет ребенок.

Голос ее прозвучал в тишине комнаты, как в пещере. Алоизий остался невозмутим, как бы говоря: «Тоже мне событие. Было бы о чем говорить».

— Он уже сейчас растет у меня внутри и будет расти дальше так же быстро и мощно, как и ты. И все будут ахать-охать и качать головами от изумления. Но больше всех изумляться буду я. Это же не может происходить со мной, правда? С кем угодно, но только не со мной.

Как странно начинать жизнь с чистого листа, когда тебе уже почти тридцать лет. Жизнь была отлажена и катилась по хорошо накатанным рельсам. Была стабильная интересная работа, которая к тому же и прилично оплачивалась. Был друг, или, вернее, бойфренд, как сейчас модно говорить. А ведь в самую точку, подумала она. Именно френд, друг мужеского полу. Никаких сантиментов, по крайней мере с ее стороны, в этих отношениях не было. Один сплошной рациональный расчет удобно, комфортно, интересно, приятно, цивилизованно. Что там еще? Да, пожалуй, все. Вполне современный вышел бы брак. И возможно, они прожили бы в любви и согласии много лет, состарились бы вместе и умерли в один день. И все говорили бы, что это была идеальная пара.

Но Господь послал ей искушение, и она не выдержала. Все развалила своими собственными руками, с каким-то мазохистским наслаждением. И теперь сидит без работы, без идей, без запала и вдохновения, да еще слегка беременная. Шикарный компот!

О ребенке она узнала только сегодня.

— Поздравляю вас, — сказал врач, стягивая резиновые перчатки — У вас будет ребенок.

Она резко села, не веря до конца услышанному.

— Это точно? Ошибки быть не может?

— Нет.

Она спрятала лицо в ладони. Такого шквала чувств, который взметнулся в ней, она не ожидала. Итак, это произошло с ней, как с миллионами других женщин до нее и миллионами после. У нее будет ребенок. Она провела пальцами по животу, легко-легко, еле прикасаясь к молодой, упругой коже. У нее будет ребенок. Где-то там, в глубиннее тела, зародилось чудо жизни, своевольно, не спросив разрешения, и растет там теперь, и что-то уже чувствует, и думает… Или еще слишком рано?

— Скажите…

— Будете оставлять или как?

Доктор говорил о чем-то своем Она не сразу поняла о чём.

— Что вы сказали?

— Будете оставлять?

Холодный ужас охватил ее, даже свело пальцы ног. В вопросе явственно слышалось дыхание смерти, хотя он и прозвучал вполне буднично. Для склонившеюся к ней человека, это было привычное дело — задавать вопросы, от которых разит смертью. Не хотела бы она быть врачом. Нет, нет, определенно не хотела бы.

Она крепко обхватила руками свой живот, как бы защищая своего детеныша от опасности, и храбро вздернула подбородок:

— Буду.

И только тут заметила теплые искорки в глазах врача и поняла, что он ей вовсе не враг и ничем не угрожает. «Что это со мной? — подумала она, выдыхая с видимым облегчением — Веду себя как полная идиотка».

Видимо, все ее переживания и мысли были так явственно написаны на лице, что врач, смущенно крякнув, отошел и стал с преувеличенным тщанием мыть руки над слегка потрескавшейся раковиной.

Но пациентки давно уже перестали для него быть женщинами, так, абстрактные существа со своими достаточно типовыми болячками. Но эта тронула его чистотой реакции, незамутненностью природного инстинкта. Редкая штука в наш извращенный век. Как волчица или тигрица готова перегрызть горло любому, кто приблизится к детенышам, так и эта… Только что клыки не оскалила. И тонкие руки перехлестнулись вокруг не существующего еще живота. Жест древний, как мир, принадлежал еще, наверное, прародительнице Еве.

Он продолжал мыть руки, поглядывая на нее в зеркало. Кажется, этому маленькому мышонку, который растет сейчас у нее в животе, несказанно повезло. Неизвестно, кто его папаша, но мать у него будет отменная.

— У меня будет ребенок, — повторила она, словно пробуя слова на вкус и звук.

— Что ты сказала? — спросила» заглянув в комнату, мать.

— Да так, ничего. Болтаю с Алоизием.

— Ну-ну.

Статья явно не клеилась. Сегодня не хотелось даже вспоминать о том, что произошло с ней в Болгарии, не то, что сочинять об этом статью. Хотя материал, спору нет, убойный. Бомба! Она прошла по краю, по канату над пропастью, ни разу не покачнувшись. Можно развернуть эту историю в целую серию статей, за которую будут биться все известные ей журналы. А она будет выбирать самое-самое из заманчивых предложений. Она ведь теперь опять фриланс, свободная журналистка, и должна извлечь из своего положения максимальную выгоду.

Но то, что происходило сейчас внутри ее, перекрыло то, что снаружи. Внешние событие потеряли всякое значение. Ее тело воспринималось как вселенная — вместилище таинственного НЕЧТО, священный сосуд, в котором плещется божественное НАЧАЛО. Но это НЕЧТО не принадлежало ей одной, как ей этого ни хотелось. Оно точно так же принадлежало еще одному человеку, мужчине, который подарил ей великое наслаждение и великие муки, которым ходит сейчас где-то, разговаривает по телефону, крутит руль машины и не подозревает о том, что он натворил, или сотворил, как угодно. Он ничего не узнает, она так решила, но все равно он навсегда в ней и с ней. И ничего изменить уже нельзя.

А все началось давным-давно. Было легко и приятно играть с ним, как кошка играет с мышью, наслаждаясь своей властью, упиваясь свободной силой, потому что он ее любил, а она его нет. Или тогда ей так казалось.

1991 год

Раннее утро на даче… Что может быть пленительнее? Солнце только взошло. Оно еще молодое, неспелое, как кисловатое яблочко. Ты выходишь в сад и подставляешь солнцу лицо, жмурясь, как кошка, от щекочущего прикосновения солнечных лучей.

Первый глубокий вдох терпкого утреннего воздуха. А-а-ах, блаженство! Вместе с ним в тебя вливается предвкушение радости, непременно радости, и еще ожидание чуда, которое обязательно произойдет, стоит только сойти со ступенек крыльца и пробежать босиком по росе.

Но солнце потихоньку разгорается, теряя свою непорочную свежесть, роса высыхает, а чуда не происходит. Если, конечно, не считать чудом саму жизнь.

Лика сбежала с крыльца и прошлась по траве. Земля с ночи была холодная и влажная, и Лика почувствовала, как тяжелая вязкость сна уходит через босые ступни в эту землю, а оттуда возвращается уже что-то совсем другое, упругое, будоражащее, яркое. И называется это: еще один день из жизни Лики.

Когда тебе девятнадцать лет, у тебя хорошенькая, незатертая мордашка, большущие желто-зеленые глаза под длинными темными бровями и куча сумасбродных идей в голове, конечно же, кажется, что мир вращается вокруг тебя. Для тебя восходит и заходит солнце, для тебя поют птицы и распускаются цветы, для тебя живут другие люди, для тебя, для тебя, для тебя.

— Здорово, правда? — вполголоса пропела Лика маленькому паучку, который вдруг закачался перед ней на серебряной паутинке.

Она, то вспыхивала, то исчезала, и тогда казалось, что паучок сам собой свободно парит в воздухе. Лика дунула на него, и паучок, смешно перебирая лапками, быстро-быстро полез вверх.

Две бархатные малинищи растаяли на языке ароматной сладостью. «Хризантемы скоро начнут цвести, — подумала Лика, рассеянно глядя на мамину клумбу. — Значит, лету конец. Ну и что, будет осень, потом зима, ничуть не хуже».