— Что же из этого следует? Следует жить, — пропелось как-то само собой.

— Лика! Лика!

Лика резко, рывком, враз очнувшись, повернулась на голос, столько в нем было неподдельной тревоги.

Соседка махала ей из-за забора, нетерпеливо, как-то даже сердито тряся коротко остриженной седеющей головой.

— Да подойди же ты скорей! Ты слышала?

— Что?

— Власть переменилась. Горбачев в Форосс, то ли болен, то ли арестован.

— С чего бы это ему болеть? — недоверчиво спросила Лика. — Он же всегда как огурчик.

— То-то и оно. Болен — это официальная версия.

— Чья?

— ГэКаЧеПе, — внятно и раздельно произнесла соседка, вбивая эти буквы, как гвозди, в разделяющий их забор. — Государственный комитет по чрезвычайному положению.

— Погодите, не так быстро, — попросила, нахмурившись Лика. — Я ничего не понимаю.

— А я, думаешь, понимаю? По телевизору только их заявление читают: Горбачев не дееспособен, поэтому мы берем управление страной на себя.

— Да кто мы?

— Янаев, Павлов, а самое главное, Пуго, Язов и Крючков.

— Наши три богатыря, — подхватила Лика, вспомнив обложку журнала «Столица», где оба министра и Председатель КГБ были изображены на конях, как на известной картине Васнецова.

— Ты вес чирикаешь, — укоризненно сказала соседка. — А дело, по-моему, нешуточное. Телевидение уже свернули, теперь газеты твои прихлопнут и — прощай, гласность! О чем тогда писать будешь, журналистка?

Лика училась на факультете журналистики МГУ. и оставалось ей учиться ровно два года, а потом… Она уже сотрудничала в одной из московских газет, присматривалась, заводила контакты. Перо ее было бойким, язык и глаз — острыми, в общем, Лика не случайно выбрала профессию.

— Слава КПСС, — машинально повторила Лика слова, выложенные плиткой на стене поселковой котельной.

«Хитрая реклама, — подумала она, — не сорвешь и не смоешь. КПСС всегда с нами».

Лика гнала своего старенького «жигуленка» к Москве. Радужное утреннее настроение давно улетучилось. На смену ему пришли злость и страх, угнездились где-то под ложечкой и теперь грызлись между собой.

«Господи, а что, если снова? — думала Лика. — Нет уж, фиг вам! Не выйдет».

Лихо вырулив на Садовую, Лика вдруг увидела… колонну танков. Это было так неожиданно, что Лика даже на секунду зажмурилась. Танки на Садовой! Не в Уругвае, не в Чили, а здесь, в Москве, на улице с таким милым, уютным названием.

Преодолев первый шок, Лика подрулила поближе и осмотрелась. У ближайшей машины стояли два молодых солдата и курили. Репортерский азарт решил дело. Лика выскочила из машины и подошла.

— Ребята, а что это вы здесь делаете? — спросила она.

Один из солдат, худенький белобрысый паренек с щедро забросанными веснушками щеками, мрачно посмотрел на нее исподлобья. Где-то в глубине его блеклых голубых глаз сквозила растерянность, которую он изо всех сил маскировал под угрюмость бывалого воина.

— Курим, — ответил он.

— А другого места, что, не нашлось? — спросила Лика, пристально глядя ему в глаза.

Он передернул плечами и полез на башню. Лиха поймала за рукав его товарища:

— Что здесь все-таки происходит? Почему вы здесь?

— А я знаю? — дрогнувшим голосом ответил он. — У нас приказ.

— Какой?

— Пес его знает, — ответил парень устало. — По машинам — и вперед.

— И все?

— Все.

— А если прикажут, будете стрелять?

Парень промолчал, на круглом лице его отразилась такая мука, что Лике даже стало жаль его.

— Так будете или нет? Вот в меня, например.

— Ну что ты ко мне привязалась, ей-богу! — Лицо eго скривилось, стало видно, как задрожали губы. — Не знаю я. Не хочу ни в кого стрелять.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Что ты в этом понимаешь?! — вспыхнул он. — Я ведь присягу принимал.

— А в ней, наверное, говорится, что надо Родину защищать?

— Да.

— А от кого ты ее собрался защищать, ты подумал?

— Э-э, ладно. — Он махнул рукой. — Приказы не обсуждают, а выполняют.

— Вот-вот, прямо как в той песенке: «А если что не так не наше дело. Как говорится, Родина велели. Как славно быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом».

— Если каждый начнет сомневаться в приказе, это уже не армия будет, а бардак. Самое интересное, что в принципе ты прав.

— А не в принципе?

— Сам думай.

— А ты что считаешь, что мы не думаем ни о чем? Все мозги себе сломали, ничего понять не можем. Кто. зачем, за кого… Вот ты можешь объяснить?

— Могу.

По машинам! — раздался чей-то зычный голос.

Солдат заторопился.

— Во, видишь, не успели, — сказал он, качнув головой.

— В другой раз, — убежденно ответила Лика. — Тебя как зовут-то?

— Леша.

— Ты, Леша, не забудь, о чем мы с тобой сейчас говорили, ладно? Подумай об этом, с ребятами поговори, а то, как бы не случилось непоправимого. Тогда уже поздно будет печалиться.

Танк дрогнул, оглушительно лязгнул гусеницами и, обдав Лику горячей волной выхлопа, тронулся вслед за передними машинами в сторону Смоленской площади.

Четверть часа спустя Лика припарковала своего «жучка» под аркой высокого серого дома на Малой Бронной. Народу вокруг было малo, машин и того меньше. Казалось, шумная, беспечная Москва притихла, затаилась, втянула голову в плечи, изготовившись к ответному удару. Каким он будет и будет ли, вот вопрос.

Не дожидаясь лифта. Лика одним махом взбежала на третий этаж и нетерпеливо нажала кнопку звонка.

За этой высокой, обтянутой черным дерматином дверью обитал ее однокурсник Дмитрий Холмогоров. Его квартира в силу местоположения и габаритов — пять комнат, огромная кухня, длинные коридоры, кладовки и темные углы — органично превратилась в место общих встреч и сборищ.

Митя, как называла его Лика, в отличие от общепринятого Димон, происходил из старинной московской семьи. Его дед, который и был, собственно, парным владельцем этой сказочной квартиры, был известным профессором Московского университета. Как с изрядной долей юмора любил вспоминать Митя, лед удержался на плаву в период громких процессов и беспощадных чисток только благодаря, так сказать, неформальной поддержке курса академика Лысенко. Умело лавируя, он ухитрился и не попасть «под нож», и не особенно подпортить себе репутацию «честного ученого и наставника молодежи».

Его сын, отец Мити, пошел еще дальше и дослужился до члена-корреспондента. В доме у них всегда царила легкая фронда, так сказать, для внутреннего употребления.

Митя унаследовал от отца иронический склад ума и высокую изящную фигуру, а от матери — мечтательные карие глаза, темные вьющиеся волосы и бледный цвет удлиненного тонкого лица.

Он был великолепно воспитан, в старом московском стиле, выдержан и немногословен, умел повергнуть любую компанию в состояние полуистерического веселья, сохраняя при этом полную невозмутимость, и ни черта на этом свете не боялся.

Единственным человеком, который мог заставить его смутиться, была Лика. При виде ее глаза его затуманивались и он на полуслове замолкал. Наблюдательная, как вес женщины, Лика подозревала, что имеет на него какое-то особое влияние, но ей все некогда было всерьез задуматься над этим Ровные дружеские отношения ее вполне устраивали. Пока.

Лика трезвонила и трезвонила своим особым звонком, хотя за дверью уже гремели засовами и что-то бормотали. Дверь распахнулась, и опа увидела взволнованное лицо Мити, вмиг осветившееся радостной улыбкой.

— Лика, ты! Как здорово, что пришла! А мы тебе тут обзвонились.

— Правда?

— Еще бы. Ты уже в курсе?

— А как же? С чего бы мне еще срываться с дачи?

Митя схватил ее за руку и потянул за собой:

— Идем. Все уже в сборе, вырабатывают тактику борьбы.

Лика хихикнула. Митя в своем репертуаре.

— А где родители?

— Проветривают на югах свои утомленные гласностью мозги. И, слава Богу, а то не было б конца дискуссиям о целесообразности оказания сопротивления властям.