Он резко приветствует меня, оправдывая каждый стереотип про итальянского отца. Оливковая кожа, копна некогда черных волос, постепенно переходящих в серые, карие глаза с оттенком безумия, смешанного с умом, потускневшие от многолетнего курения. Подпоясанные коричневым ремнем рабочие штаны удерживают синюю форменную рубашку на животе, который лишь слегка округлился от многолетнего употребления больших тарелок макарон и хлеба. На кармане рубашки нанесен логотип «Строительные услуги Д & К» — дань уважения двум его дочерям. Я удивлена, что мы родственники, потому что мы с папой мало похожи. У моей мамы должна быть какая-то видающаяся ДНК или, может быть, я приемная. Или потерянная принцесса. В общем, фантазировать можно много.

Мы находим свободную кабинку и снимаем пальто. Чувствуя необходимость в порядке, я раскладываю соль, перец, чеснок и острый перец по прямой линии. Придвигаю бумажную салфетку поближе и убеждаюсь, что все концы столовых приборов выровнены.

Отец улыбается.

— Не могу поверить, что ты выпускаешься в июне.

— Это безумие, да? Я пришлю тебе билет на выпускной, когда получу его.

— Тогда я буду один.

Я не знаю, что ответить.

— Уверена, мама не будет возражать, если ты сядешь рядом с ней, — говорю я, на минуту забыв о судебном запрете.

— Я не сяду рядом с ней и ее новым мужем, — злобно рычит отец, и я вздрагиваю. — Я хочу послать твоей сестре денег. Она написала, что хочет купить квартиру, но после развода и выкупа дома, я не знаю, сколько смогу дать. Надеюсь, она потянет плату.

— Уверена, что она сможет, — говорю я. — Кэти хорошо зарабатывает, работая управляющей в отеле. Как она? Я давно с ней не разговаривала.

— Хорошо. Прислала мне рождественскую открытку.

— Мне тоже. — Я вспоминаю открытку с рождественской елкой и яркими звездами, сияющими в атриуме сверкающего золотом казино. Это был ее способ показать мне свою идеальную и яркую жизнь.

Послание было простым и безличным: «Счастливого Рождества, сестренка».

— Если бы Норма и ее семья не пытались меня погубить, все могло бы закончиться иначе. — Антонио с силой ударяет рукой по столу. Как обычно, когда он сильно взвинчен, то ищет повод разозлиться.

Я смотрю на его густую шевелюру, уложенную средством «Виталис», и задаюсь вопросом, всегда ли у него было так много глубоких морщин на лице. Он такой старый.

— Мама и Боб не хотят иметь ничего общего с прошлым. Они двигаются дальше и кажутся счастливыми.

— Они все лгут тебе. Боб такой же плохой, как и твоя бабушка и мама.

— Действительно? — безразлично спрашиваю я.

— Это правда. Послушай меня. — Он достает сигарету из пачки и кладет ее в рот.

— Здесь нельзя курить.

— Я знаю, — говорит отец, а затем берет и просматривает меню.

«Пожалуйста, не кричи и не угрожай убить чьего-то мужа или жену или кузена бейсбольной битой или ножом для стейка» — я молча молюсь, глядя в меню. Мой взгляд прикован к блюдам с пастой.

Паника нарастает, маленькие стреляющие торнадо собираются уничтожить трейлерный парк моих эмоций. К счастью, часть моей молитвы сбывается. Отец говорит тихо и не угрожает никому убийством. По крайней мере, пока.

— Норма и ее новый муж пытаются сглазить меня.

Я прищуриваюсь.

— Что ты подразумеваешь под «сглазить тебя?»

— Не имеет значения. Я не забыл, как она уговаривала соседей выгнать меня из города. Но это не сработало, не так ли?

Я использую лучшее средство, которое знаю: отвлечение.

— Что ты думаешь заказать? Хочешь пиццу?

Конечно, папа игнорирует мой вопрос.

— Помнишь, как она пыталась меня отравить? — он понижает голос, будто это наша общая тайна. — Я не ел ничего из того, что она готовила последние полгода до развода.

Я ни на секунду не верила, что мама пыталась отравить отца. По правде говоря, она не настолько искусна в кулинарии. Но она явно, что-то скрывала. Очевидно, между ними что-то было не так. Она осталась с отцом из-за меня, и из-за этого меня гложет чувство вины. Шутка! После того как я уехала в колледж, однажды утром мама собрала все свои вещи и бросила отца, что оставило меня единственным человеком, которому он доверял. Почувствуйте радость.

Подходит официант, и папа заказывает кофе. Я — воду. Когда приносят напитки, я смотрю, как папа берет кружку пальцами, которые пропитаны никотином. Из-за постоянного курения и растущей бедности его лицо покрылось морщинами, а волосы покрылись серебром. Он потерял способность нормально дышать, но снаружи его тело кажется сильным. Мускулы на руках остались с тех пор, как он был кровельщиком и строителем. Но то, что происходит внутри него, может быть действительно страшной картиной.

Вспоминаю несколько дней из далекого прошлого, когда я счастливо наблюдала, как отец укладывает фундамент дома, который он строил, камень за камнем. Воспоминания — блеклые и сказочные, картины, сотканные из облаков. Моя улыбка увядает, когда в памяти всплывают более недавние события.

Словно прочитав мои мысли, Антонио разражается тирадой:

— Это твоя проклятая мать виновата в том, что я борюсь за дом. Когда-нибудь он будет твоим, но закладная так высока, что мне придется заплатить Норме половину его стоимости. Ее семья разлучила нас. Черт бы побрал твоих бабушку и дедушку за их вмешательство. — Его голос повышается, и я оглядываю помещение, чувствуя, как мои щеки краснеют. — Твоя мать и ее семья нарушают мои права с тысячи девятьсот семьдесят пятого года.

— Это было до моего рождения. — Я резко возвращаюсь в реальность, расстроенная тем, что отец не может просто сидеть здесь, есть и вести себя нормально. Это Рождество, черт возьми. Я пытаюсь позвать официанта. Ерзаю, тошнота и беспокойство уже подкатывают к горлу. Я просто хочу заказать еду, поесть и уйти.

— Они начали создавать повсюду двойные, тройные проблемы. Все люди вокруг меня. Никому нельзя доверять.

Теперь я смущена и зла.

— Ты говоришь слишком громко. Успокойся, пока нас не вышвырнули.

— Извини, но они все время переходят мне дорогу. Твоя мать пытается убить меня. Она занимается этим уже много лет. Ее гадюки повсюду в траве.

— К счастью, в городе так много тротуаров.

Я встаю, расстроенная, что паранойя отца вышла из-под контроля, и я ничего не могу с этим поделать.

— Мне нужно в туалет.

Мои руки немного дрожат, когда я волочусь в туалет ресторана. В углу работает сушка, пытаясь собрать воду с пола. Видимо где-то постоянно протекает. Так что я аккуратно обхожу лужи.

С меня хватит, я хочу домой, но не могу уйти. Запираюсь в кабинке и делаю глубокий вдох. Смотрю на часы и напоминаю себе, что сейчас только час, и я навещаю отца всего несколько раз в год, так как живу при колледже. Я могу это выдержать. Мою руки, глядя на мутное отражение в зеркале.

Решаю быть сильной.

— Я вернулась, — говорю я чересчур бодрым голосом, — и умираю с голоду. Давай закажем что-нибудь. — Сажусь и смотрю в меню.

Папа бормочет что-то себе под нос так тихо, что я ничего не понимаю, да и не хочу понимать. Я отрываю взгляд от меню и смотрю в водянистые ревматические глаза отца, которые фокусируются на мне. Чувствую себя ужасно из-за своих недобрых мыслей и сжимаю кулак под столом, вонзая ногти в плоть ладони в качестве наказания.

— У меня для тебя рождественский подарок. — Папа осторожно протягивает мне плохо завернутый подарок, и мое настроение еще больше портится.

— Спасибо, папа.

Распаковываю и нахожу письменный органайзер с календарем, степлером, канцелярским ножом, держателем для карандашей и золотой ручкой. Я тронута его заботой, и мне хочется плакать. Не знаю, как справиться. Эта смесь гнева и любви к моему отцу, сидящему на публике и не справляющимся с ситуацией, приводит меня в состояние эмоциональной перегрузки.

— Я хочу спагетти, — объявляет он.

Мой телефон жужжит.

Сообщение от Шами: «Привет, как дела?».

Давно ничего о нем не слышала. Игнорирую сообщение.