Когда свечу снова зажгли, Аня увидела, какие уставшие у всех лица.

Драгана, машина которой была припаркована на Таковской, напротив дома того ялтинца, довезла Аню через мост Газела почти к подъезду. Притормозила возле суда:

– Никому не говори. Руслану не говори. Или тебя замешают в это.

– Да во что «замешают»? Против чего хоть демонстрация была?

Аня отряхивала пыльные колени.

– Против жестокости, – Драгана нарочито спокойно красила губы, смотрясь в зеркало заднего вида. – Хорошо, что у тебя паспорта не было. Но книгу эту лучше не таскай с собой.

– Откуда ты вообще меня знаешь?

– В окно видела. Ты ушла на Новый год, Андрей ушел. Мы с Русланом деньги считали.

Аню кольнуло это «мы с Русланом».

Крошечная пауза перед «деньги считали».

Платиновые волосы, красная помада.

– Телефон верни.

Схватив мобильный, Аня выскочила из машины и постаралась не хлопнуть дверью.

Визаран. Визаранить. Релоканты легко собирают новый словарь, думала Аня, торопясь следующим утром на свой «рейс».

Машина ждала за автобусной остановкой на выезде из Белграда. Впереди над низкорослым городом громоздилась высотка с вывеской «Zepter» – две серые башни, соединенные наверху переходом и куполом. Идеальная площадка для рекламы бриллиантов и шуб.

Вдруг день притих, замер под свистом с неба. Над башней пронеслись два острых хищных истребителя. Застыла на светофоре женщина с коляской, мужик с пузцом над узкими джинсами замолчал в телефон, пассажиры застряли в дверях автобуса.

У грязно-белой легковушки с длиннющим сербским номером Аня сверилась с сообщением от администратора «визарана», кивнула курившему водителю:

– Здрасьте, а чего самолеты разлетались? Из-за вчерашнего?

Заметила, как тот заозирался. Сказал без акцента:

– К параду готовятся.

– К параду?

– Тут много всякого проходит. Смотры молодых офицеров, – водитель резко дернул заднюю левую дверь. – Садись, садись, дорогой поболтаем.

– Я бы хотела вперед, меня укачи… А вы здесь откуда?

Вопрос был глупый: конечно, этот мужчина с набережной – такой же релокант, как и она. Возможно, они на одном самолете в Белград прилетели, потому по истечении тридцати дней вынуждены пересечь границу в ближайшей Боснии и вернуться обратно. «Три часа на всё про всё. Один разок съездить придется», – успокаивал Руслан; до получения ВНЖ он трижды визаранил. Аню смущала незаконность, подпольность этой поездки. Особенно после сходки, куда ее затащила Драгана. День-два стоило дома побыть…

Мужчина ей кивнул. Его лицо посветлело, может, глаза чуть шире распахнулись. Или Ане хотелось верить, что он ее помнит.

– Дама с собачкой, – бросил он.

– Аллергик с попугаем, – парировала она.

Хмыкнул.

– Я вообще-то Суров.

– Аня.

– Дима.

Руки жать не стали.

На переднем царила тучная пассажирка в дорогом сером пальто. Из тех, кто всю дорогу говорит с водителем. Боится, что он уснет, или сама не выносит тишины? Один раз обернулась, когда водитель спросил, все ли пристегнуты, – и продолжила болтать: внуки; жареный карп; ой, коршун, что ли?; город Пума (водитель поправил: «Рума, это ж кириллица»); стол для компьютера, дорогой, но ладно; уже закат, ну надо же; в Копаоник на лыжах кататься поедем, есть там снег? Когда она поправляла укладку, салон наполнялся духами. Терпкими, сладкими.

Аня жалела, что не вымыла голову. Глянула на Сурова, будто смотрит в его окно. Там за степью с редкими домиками, огороженными хлипкими плетнями, катилось за горизонт изжелта-рыжее солнце. Вдруг, прорезая соломенный простор, помчался вдоль шоссе поезд. Паровоз, напоминающий черный самовар, дымил пепельными, фактурными клубами. Прогудел.

– Смотрите! – Аня отстегнула ремень, придвинулась к Сурову вплотную, вытянулась, касаясь животом его острых колен.

– Вас там чего, уже тошнит? – водитель протянул пакет. – Парень, открой окно, да живее ты, господи, пакет, пакет ей дай.

– Да не тошнит меня.

За паровозом с толстой трубой и железными усами замелькали похожие на сундучки вагоны, потянуло чадом. Солнце пробегало по составу, подсвечивая шторки.

– Вы что, не видите поезд? – крикнула Аня.

Машина свернула в карман, резко затормозила. Аню отбросило на место. Суров смотрел в окно.

– Не знала, что тут такие ездят. Прямо Восточный экспресс, да? – спросила Аня Сурова.

Водитель вышел из машины, оперся на капот. Тетка спереди просто дверь открыла, вглядывалась в степь из-под козырька ладони. Суров смотрел на Аню с любопытством:

– Ты подкурила, что ли?

– Нет, почему. Ну такой поезд, девятнадцатый век, я просто удивилась.

Тишина.

– Вы же видели? – Аня умоляюще дотронулась до серого пальто впереди.

– Деточка, ты, может, беременная? У меня в положении бывали галлюцинации. Не поезд, конечно, но шапку за крысу приняла как-то раз. Шваброй лупила.

Аня съежилась, но потом выскочила из машины. Подбежала к водителю:

– Вдоль шоссе есть железка?

Солнце порозовело, сплющилось, впиталось в горизонт.

– Нет.

Швырнул окурок в поле. Шагнул к Ане – казалось, вот-вот ее обматерит. Но лишь молча развернул ее к машине, открыл дверь.

Завелись, тронулись в молчании; даже тетка притихла.

– Я же не сумасшедшая. Ну правда, вы хорошо все играете, но уже не смешно.

Водитель ее будто не слышал:

– Нам бы границу пройти нормально, у меня еще рейс после вас.

Тетка кивала ему: так в детстве, в старых автобусах, кативших по Серпухову, кондукторша, покоившая на огромной груди кошель с мелочью, оберегала шофера.

– Парень, ты за девчонкой своей присмотри? – водитель прищурился в зеркало заднего вида.

– Присмотрю, – ответил Суров.

Теперь ехали в темноте. Аня давно заметила: в Белграде сумерки падают резко, как на море. Фары выхватывали, серебрили знаки с непривычным зеленым фоном. На одном был застывший, словно подстреленный на скаку олень.

Аня огляделась: чужая рука дергает ручник, поблескивая металлическим браслетом часов, кругляш локтя женщины охвачен темным рукавом пальто, в ухе ее качается сережка в форме креста. Чужая, надоедливая.

Рядом, очень близко, мужчина в пуховике и джинсах, с прядью, падающей на лоб. Аня гладит обивку сиденья справа, пытаясь успокоиться. Обивка ворсистая, чужая, временная. Аня всхлипывает. Оказывается, она давно беззвучно плачет. Над верхней губой от слез горит кожа. Со словами «а то меня рубит» водитель щелкает кнопкой, из динамика бренчит гитара. Тоже временная. Аня утирает ладонями лицо, стараясь вспомнить поезд в мельчайших деталях, – и не может. Вдоль вагонов словно летят плавные ленты тумана.

Вдруг ее руку берут две ладони – теплые, шершавые, нечужие. Успокаивают, греют. В Сурове нет уверенности. Он кажется Ане слабым, одиноким. Но сейчас он ей нужен. И она ему нужна. Она отстегивает ремень безопасности, щелчок тонет в бряцанье рока из динамиков. Кладет голову Сурову на плечо. За окнами мелькает лес, машина виляет, объезжая ямку или мелкого сбитого зверька. Не хочется привставать, смотреть, размышлять. Ане кажется, что она дома.

В лицо из-за здания суда летела всякая дрянь. Хвоя из парка, мелкие, точно нарочно расклеванные воронами обрывки бумаг. На мусорных баках хлопали крышки. Аня морщилась, натягивала капюшон до самого носа, хотя впервые в Белграде ей было тепло, празднично. Ей хотелось бегом вернуться под куцый козырек остановки, дождаться автобуса, проехать десять минут и…

В подъезде, где над входящим зажигалась единственная лампочка, было натоптано. Дверь на первом этаже распахнута настежь: тянет лечо – кислым, пряным. Пролетом выше, прямо у Аниной двери, подбоченилась женщина в халате и фартуке, с ней – долговязый подросток. В замке ковыряется какой-то мужик. Длинные волосы собраны в хвост: точно клин светлой ткани пришит к куртке.