Дверь на кухню снова распахнулась. Андрей Иваныч внес четыре коробки пиццы, придерживая верхнюю сливочным подбородком. Народ снова потянулся к столу. Парень, что шел за Русланом, оттащил его в сторону и, разрубая рукой воздух, принялся настаивать, что «не успеют». И они оба с кусками пиццы в руках торопливо покинули компанию.

Аня решила выскользнуть следом, незаметно, и уехать домой.

– Так, ну-ка дайте нам пройти тоже, – Мара потянула Аню за локоть, мужчины расступились. – Я тут пробовала все, с горгонзолой еще ничего, но острая.

Аня по примеру Мары скрутила кусок пиццы трубочкой.

– Я сначала на второй поднялась. Там парень работал, он… – неловко начала Аня, сама не понимая, чего ей, собственно, хочется спросить.

– Дима, наверное. В Москву пошел звонить и, видать, с концами. А Драгана в понедельник только выйдет.

Тут на Аню надвинулся Андрей Иваныч.

– Ну как тебе Сербия?

Аня тяжело выдохнула.

– О! Андрюш, ты снова в одиночестве, видишь? Видишь? – почему-то обрадовалась Мара. – Вот и Аня с Русланом тоже в Штаты релоцируются.

– В Штаты? – Аня удивилась; вроде Руслан упоминал офис в Чикаго, но так, впроброс.

– Ну, не домой же возвращаться, правильно? Я еще Португалию смотрю, можно залипать в океан хотя бы, а тут… – Мара пританцовывала; видно было, что она часто бывает в клубах. – Я вообще не тусовочная, но сюда даже Бейонсе не поехала.

– Да кому может не нравиться Сербия, вы че? – вытаращился Андрей Иваныч. – Вкусно, дешево. Как они мясо жарят!.. Везде причем, самая захолустная едальня – не хуже грузинской будет.

Полноватый парень, чья небритая физиономия напоминала свернувшегося ежа, кивал Андрею Иванычу, потом еще про курение завел речь. Мол, в Москве его бесило, что нигде нельзя, тут, наоборот, в любой кафешке – пожалуйста. Заспорили про смог, небритый утверждал, что нет никакого смога, ну или не больше, чем в любой столице, лично он ничего не ощущает. Андрей Иваныч возразил: это зима только началась. А как примутся всякой дрянью топить…

Мара скривилась:

– Андрюш, а кто бокал второй забрал нормальный?

– Не знаю, может, Дима унес наверх.

– Я лучше чайку, – Ане не хотелось дать понять, что дело не в бокале, а в дрянном сербском вине; кто знает, может, они и по вину местному, как по мясу, фанатеют. – Э-э-э, черного, обычного, попью.

Все прыснули. Руслан, незаметно подошедший сзади, обнял ее, как будто гордился ребенком, прочитавшим, очаровательно переврав, четверостишие.

– Пора с чайными шутками завязывать, уже не смешно, – сказала, отсмеявшись, Мара.

Оказалось, что в Сербии нет чая. Черный найдется разве что в центральном супермаркете. Кофеманы-сербы, когда болеют, пьют его: и то не чай, а травяной сбор.

– В ресторане, в дорогом, приносят пакетик заваренный. Да и кофе у них, мда, – Мара приткнула свой бокал в мойку, заставленную грязными кружками, и, глядя в экран телефона, задумчиво бросила: – Так, я домой.

– Погоди, такси зашерим.

Аня проследила за Русланом, когда он это говорил. Во взгляде не было ничего, кроме усталости. Мара была не в его вкусе.

В такси Мара уселась вперед, Аню в пуховике зажали с двух сторон Руслан и Андрей Иваныч.

– Куда ты накуталась? – Руслану в рот лез мех с ее капюшона.

– Избалованные вы какие-то все, ей-богу, – не унимался Андрей Иваныч. – Я в Приволжском жил. Не то что чая – на улицу страшно выйти, кругом перекопано, торчки на теплотрассах. А мошка́? Весь июнь в сетках, как пчеловоды. И ничего, год прожили, больше. Ребенка родили.

– От скуки, – хмыкнула Мара.

– Сколько ему? – спросила Аня.

Андрей Иваныч, при всей его суетливости, уже не казался ей таким уж пустым.

– Семь. Первый класс окончит там, потом сюда перевезу.

За окном плыли желтые фонари, низкие домики, черепичные крыши в лоскутьях мха, на указателях кириллицей и латиницей мелькало название района – «Земун». Кошка черной тенью шмыгнула под припаркованную машину.

– Я бы на твоем месте еще школы нормальные посмотрел, вроде в Белграде английская есть, – Руслан не отрывался от экрана телефона.

Клац-клац – характерный звук этих клавиш перебивал даже музыку в салоне.

В зеркале заднего вида она поймала сосредоточенный прищур таксиста. Наверное, его раздражает русская речь. «Какие мы, к чёрту, братья», – ответила мысленно тому амбалу из казино.

Вспомнила, как Руслан жаловался, что такси в Белграде не развито. Денег у людей не густо. У кого появляются, скорее свою машину покупают. Остальные автобусами ездят.

Прощаясь, Мара сказала, что лучшая английская школа – в ее районе, Дединье, и она там кого-то знает.

– Где это, Де-ди-нье? – спросила Аня дома, когда ложились спать.

– За рекой. Там посольства, особняки. Типа элитный район.

– Сходим туда завтра? Я сегодня ничего так и не увидела, кроме «Югославии».

Хотела рассказать про абсурд с обменом денег в казино. Пожаловаться. Но по лицу Руслана прочла: что-то не так.

– Мне с утра поработать надо, – Руслан замялся. – А вечером – да, вполне. Я и сам еще не гулял толком.

Автобус в «Икею», поновее прочих, свежелакированный, но снаружи такой же красный, как все. Разве что бегущая строка над лобовым стеклом вместо района-маршрута (часто непонятного, Ане приходится сверяться со специальным приложением) сообщала коротко и ясно «IKEA». И кочки проходил плавно: подвеска получше.

Дорога вела из Нового Белграда в район Вра́чар. Ане казалось, что в торговый центр едет только она, остальные заскочили на попутку. Одышливый дед с засаленной матерчатой сумкой потеснил Аню, потом и вовсе прижал к окну, развернув свою газету, огромную, как скатерть. Цветные фотографии, сенсации, политика. По большей части лица артистов были Ане незнакомы. Дед, обнаружив на развороте певицу в щедром декольте, закряхтел особенно злобно.

На мосту над трассой мелькнуло «КОСОВО JЕ СРБИJА», написанное красным, размашисто, с подтеками.

В сумке у Ани завибрировал телефон. Звонила мать, которой она за пару недель в Белграде так и не набрала. Полились серпуховские дела: цены на рынке, в поликлинике бардак, давление шарашит, и погода такая, что на кладбище к бабке – еле добралась.

– …теть Наташа, ты в курсе, замуж выскочила за этого своего серба – и вместе укатили, тоже в Белград, не встречала ее там? В этом году все как с ума посходили, – связь на полминуты прервалась; скорее всего, мама успела добавить что-то еще про теть Наташу, потому что дальше заговорила уж вовсе взвинченно: – …стерва старая, лучше бы с внуком сидела! Или Каринка там уже?

Мама любит собрать вокруг себя людей, и чтобы все ее слушали. Аня заверила, что нет, Карина в Москве, работает. Вотсап мама освоила, но считает его таким же телефоном, камерой не пользуется. Потому у Ани – свобода мимики. Она скривилась, гадая, что́ на самом деле мать хочет от нее услышать. Дед повозился на сидении, сложил, наконец, газету вдвое, и Ане открылся вид на реку.

– Тут красивые мосты, – брякнула она.

Сама не зная, чего это ее понесло, рассказала матери, как стояла на Бранковом мосту: шестиполосное движение, под ногами всё ходуном ходит от транспорта. Зато видны и река, и древняя крепость Калемегдан, и даже собор Святого Саввы. Самый большой на Балканах.

– Красивый? – мама явно придерживала свой главный вопрос.

Аня вспомнила, как приземистые блекло-зеленые купола теснили дома-коробки: казалось, что это и не храм вовсе, а так – ребенок сунул в гору кубиков диковинную игрушку. Зачем-то ответила:

– Очень.

Не давая матери перехватить инициативу, быстро заговорила: …а через Саву, впадающую в Дунай прямо под крепостью Калемегдан, еще мосты перекинуты, все разные, кружевные, и по Старому Савскому до сих пор трамваи ходят – дребезжащие, скрипучие, но там они в тему…

В трубке хмыкало и сопело. Как будто мать возмущалась: подумаешь, стоило ради трамваев уезжать.