Профессор вздрогнул от неожиданности и внимательно посмотрел на гостью сквозь сильные линзы очков.
– А зачем вам это? – тихо спросил он.
– Разрешите, я скажу вам об этом позже. Но не думайте ничего плохого…
Профессор задумался и после минутной паузы заговорил по-русски:
– Я слышу у вас русский акцент. Вы откуда?
– Из Москвы. Но уже несколько лет живу в Германии. У меня муж немец.
– Чем занимаетесь?
– Я журналистка. Работаю в дюссельдорфском издательстве, выпускающем газеты и журналы на русском языке.
– Ах, да! Мне попадались как-то ваши издания в газетном киоске. Я еще удивился тогда – это же надо! Даже купил просмотреть – любопытно… Я читаю немного по-русски, хотя язык забывается без практики. Вас привел ко мне профессиональный интерес?
– Можно и так сказать. Но личная заинтересованность тоже есть. Мой сын Михаэль подружился с дочкой вашего пасынка Юргена Хольца…
– Очень хорошо… Но я пока не уловил связи…
– Разрешите, я все-таки объясню вам позже, – еще раз напомнила Алина свое пожелание, понимая, что пожилой мужчина никак не может решиться раскрыть постороннему человеку свои сокровенные тайны.
Нежно прикоснувшись старческой рукой с вздувающимися узелками кровеносных сосудов к бархатистой обложке альбома, он погладил его, как горячо любимое живое существо.
– Это мои рисунки… – начал он и снова задумался.
Алина молча ожидала продолжения рассказа. О том, что художник он сам, в общем-то, догадаться было несложно. Осторожно разглядывая стенки кабинета и содержимое книжных шкафов, она обратила внимание, что других рисунков и картин в нем не видно. «Нельзя сказать, что профессор уделял этому хобби много времени», – подумала она, а старик продолжил ее мысль:
– Ни до, ни после я не рисовал. Это единственные рисунки, которые я сделал в своей жизни. Если не считать детских каракулей, – добавил он, грустно улыбнувшись. – У меня не было художественных талантов, это был совсем другой случай. Моей рукой двигали совсем иные, высшие силы. Эту женщину я любил, люблю и буду любить всегда. И когда придет время мне умереть, я возблагодарю Господа за то, что он, наконец, подарит мне возможность увидеть Ее. Я ведь знаю, я чувствую, что ее уже нет в живых. Получается, для меня остался единственный шанс увидеть ее – это умереть… А пока еще тянется мое скорбное существование, мне надо хотя бы изредка смотреть на ее изображение. Хотя, она и приходит ко мне… Приходит во снах… Но днем я тоскую без нее… – старик тяжело вздохнул, с трудом переводя дыхание. – Она тоже русская, как и вы. Я не видел ее пятьдесят восемь лет. Но не забывал ни на минуту. Я помню каждое мгновение, когда мы были вдвоем… И все эти долгие годы без нее – они как будто проходные моменты жизни, а главное – осталось там, в далеком уральском поселке… Я вернулся из плена в конце 1947 года. Меня ждал опустевший дом в Мюнхене – отец умер за два года до этого, а я даже не знал… На Урале, в полуголодном состоянии, трудясь по двенадцать часов в каменоломнях, я чувствовал себя гораздо лучше, чем в то время. Я потерял двух самых близких людей в моей жизни – одного безвозвратно, а мою любимую… Тогда я еще надеялся, я был уверен, что мне удастся пробить всевозможные бюрократические и идеологические барьеры, чтобы забрать ее к себе… Два года пустых хождений по разным организациям, письма к Сталину… Все это сейчас может показаться смешным, но тогда было единственной целью и надеждой в моей жизни. Постепенно становилось понятно, что надеяться больше не на что… У меня начались периоды помутнения рассудка. В один прекрасный день я попал в психиатрическую клинику. Именно там и появился на свет этот самый альбом… Любимая приходила ко мне во сне, в бреду. В то время я видел ее настолько четко, что именно бред казался мне более реальным, чем окружающая жизнь. Вышел из больницы я сильно изменившимся. Моя боль, моя страсть как будто переместились глубоко-глубоко и для посторонних стали совсем незаметными. Я как бы вернулся к нормальной жизни. Хотя, понятие «нормальности» очень условное и для каждого индивидуума свое… Пошел учиться в мюнхенский университет, защитил диссертацию, потом по работе переехал в Дюссельдорф, так тут и прижился…
Алина слушала воспоминания старого профессора и боялась пошевелиться, чтобы случайным движением не привлечь к себе внимание. Дитмар Бауэр как будто вообще забыл, что в кабинете кроме него кто-то есть. Он жил своей главной жизнью – той, где был он и его любимая, а все поверхностное и наносное существовало как бы отдельно и далеко-далеко. Алине хотелось спросить о роли Ангелы Шнее-Вайс в его жизни, о том, как появился в доме приемный сын и жена. Но прервать профессора и задать вопрос она не решалась. Хотя, к этой теме вскоре подошел он и сам:
– А вот как пропал альбом, я могу догадаться… Есть в моей жизни злой ангел, который не оставляет меня в покое… Да, да! Именно, ангел… падший ангел… И имя у него, вернее – у нее, Ангела. Ангела Вайс – белый ангел… с черными мыслями, злобной местью за то… за то, что я не смог предать свою единственную любовь и быть с ней. Месть стала ее жизненным кредо, она приложила массу усилий, чтобы отравить мое существование. Кстати, ее приемная дочь Магдалена – моя невестка. Это тоже не случайность. Все звенья цепочки следуют одна за другой. Прибрать к рукам безвольного Юргена для такой бойкой дамы, как Магдалена, труда не составило. И это понятно, – ухмыльнулся старик своим мыслям, – с такой учительницей, как ее мать, ничего удивительного нет. Ангела видела однажды этот альбом. И тогда ей стала понятна причина моего стойкого сопротивления ее чарам. А она, должен вам сказать, в свое время была неотразима. Многим мужчинам голову крутила. Эдакая белокурая бестия, воплощение мечты и идеальная арийская красавица. Но у меня оказались совершенно противоположные пристрастия. Моя возлюбленная, моя богиня была похожа на цыганку. Помните, Эсмеральду из фильма «Собор Парижской Богоматери»?
– Да. Кажется, ее Джина Лоллобриджида играла…
– Когда этот фильм вышел на экраны – я чуть с ума не сошел. Она удивительно похожа на мою любимую… Так вот Ангела начала носить парики с черными волосами… И смех и грех! Правильно я произнес эту русскую поговорку? – в голубых глазах старика зажегся огонек.
– Все правильно! Вы превосходно говорите по-русски. Даже удивительно…
– Она решила, что так будет больше соответствовать моему идеалу. Но разве объяснишь женщине, одержимой идеей фикс, что в какой цвет ни выкраси волосы, душу не переделаешь? И насильно мил не будешь… Потом Ангела нашла «соратника по борьбе», вышла за него замуж. Своих детей она иметь не могла, а поскольку работала в родильном отделении, то там брала младенцев на воспитание… Ну а кого уж она из них воспитала… если судить по Магдалене, то педагог она никудышный… Собственно, это не мое дело. Я, наверное, тоже виноват перед Юргеном, что не вложил в него все, что мог бы… Его воспитанием занималась мать, вот и вырос он безвольным… Я женился на его матери, когда мне было под пятьдесят. Если честно – просто пожалел ее, она была матерью-одиночкой и очень нуждалась материально. Она была очень хорошей женщиной, но я не любил ее. И она это знала. Тогда я уже потерял надежду найти когда-нибудь ту, которую никак не мог забыть. После смерти Сталина, когда обстановка в Союзе немного разрядилась, я сумел туда поехать по туристической путевке. За мной кругом таскались кэгэбэшники, но мне было наплевать. Я делал запросы в уральские архивы – поехать туда не мог. Оказалось, что это закрытая для иностранцев зона. Из архивов и адресных бюро приходил неизменный ответ: «Мария Петровна Омельченко, 1922 года рождения, в нашем регионе не проживает и не проживала».
– А вам не приходила мысль, что она могла сменить фамилию? – осторожно поинтересовалась Алина.
– Сменить фамилию? – старик испуганно посмотрел в ее сторону. – Зачем? Нет, этого не может быть! Вы хотите сказать, что она могла выйти замуж? Не могла! Не могла! Скорее я поверю, что она ушла в монастырь… Она не могла так быстро меня забыть!
