– Мамочка, а у меня ничего не болит, – сообщаю я маме, – и ходить легче. А почему?

– Это оттого, дитя, что приняла вас ваша сказка, – отвечает мне тётя Печка, только я не понимаю, что это значит.

– Не болит, и хорошо, – говорит мне мамочка. – Давай умоемся и завтрак сообразим.

– Научу я вас оладушки печь, – сообщает тётя Печка, и так у неё ласково выходит, что я сразу же улыбаться начинаю.

Мы с мамочкой умываемся, а потом я ещё воды приношу, потому что тётя сказала маме, где самовар стоит. Он тоже сказочный, поэтому в него надо только воды налить и попросить чаю, а он сам всё сделает. Здорово, что вокруг сказка, потому что сами мы бы пропали, наверное. И дом бы не нашли, и поесть тоже, а только на ягодах долго не протянешь, потому что зимой ягодок не будет.

Мы умытые садимся перед Печкой, а она начинает рассказывать, как оладушки надо делать. Мамочка уже, по-моему, привыкла к коляске, спокойно двигается, не замирает и не всхлипывает. Я вспоминаю о самоваре, он рядом со столом обнаруживается, хотя вчера его ещё точно не было. Я наливаю в него воды и тихонько прошу:

– Самовар-батюшка, сделай нам чайку горячего, – а потом добавляю, – ну пожалуйста!

Самовар сам на стол взлетает, потому что сказочный, и начинает пыхтеть, как паровозик из мультика. Я его благодарю и к маме оборачиваюсь, чтобы помогать. А мамочка уже перемешивает и месит что-то. Голова её повязана той материей, в которой платья были, и выглядит она так красиво, что я и подойти не могу, просто любуюсь.

– Что, Алёнушка? – ласково спрашивает меня мамочка.

– Ты очень красивая, мама, – отвечаю я ей. – Просто очень-очень! Как хорошо, что ты есть.

– Хорошо, что ты у меня есть, доченька, – говорит она мне, и я улыбаюсь, хотя хочется просто визжать от радости.

Я не знаю, можно ли хорошей девочке визжать, поэтому пока не буду. Потом у мамочки спрошу, а пока я просто смотрю, как она всё делает. В этот самый момент мимо меня две чашки с блюдцами пролетают и на стол садятся. Я, конечно, знаю, что мы в сказке, но совершенно такого не ожидаю, отчего взвизгиваю даже.

– Не бойся, малышка, – говорит тётя Печка, – то домовой вам помогает.

– Как не помочь таким хозяюшкам, – слышу я голос из угла, по-моему. – Ладные хозяйки, одни совсем…

– Ой, а у нас молочка для домового нет… – расстраиваюсь я, потому что молочка действительно нет.

– И вежливые ещё, – отвечает мне он. – Пирожком угостите, оладушка подбросите, и ладно будет.

Я его благодарю, а мамочка очень занята, поэтому она попозже поблагодарит и угостит ещё. Хорошо, что я мультики смотрела и сказки слушала, теперь могу разобраться. А там, где не могу, там нам тётя Печка помогает. Она нам как бабушка добрая становится уже. Ну как те бабушки, которые в сказках бывают. И мы сейчас в сказке, у меня ничего не болит, у мамочки, кажется, тоже, ну а то, что не ходит пока, так это только пока, я верю.

***

Помыться оказалось не очень просто, но мы с мамочкой справились, и ещё дяденька домовой помог – вёдра подержал, а туалет у нас в кабинке за домом, там даже унитаз есть, поэтому мамочке легко пересаживаться, и она уже не плачет, когда в туалет надо. А теперь мы в тонких платьях просто лежим в кровати, и мамочка мне сказки рассказывает, а потом я ей тоже.

Мы ещё не спать ложимся, просто на улице дождик, и гулять нельзя. Поэтому мамочка говорит, что нужно полежать, потому что после дождика мы за грибами пойдём, ведь они и летом растут. И тётя Печка тоже говорит, что растут, а она всё здесь знает, потому что сказка же.

– А потом баба Яга девочке говорит: «Давай я тебя домой отведу, а то простудишься», – рассказываю я свою сказку. – А девочка поклонилась и спасибо сказала.

– Вежливая девочка оказалась, – говорит дяденька домовой.

– Ну она же хорошая была, поэтому… Ну а если плохая, то очень хотела хорошей стать, чтобы была мама, – объясняю я.

– Из какого же страшного места вас в сказку занесло, – вздыхает всё слышащая тётя Печка.

А дяденька домовой начинает меня расспрашивать о том, какой я была. Я ему честно всё рассказываю, что была очень-очень плохой, поэтому меня охорашивали и ещё подарки давали. Мамочка слушает меня, а потом плакать вдруг начинает. Я прерываюсь, чтобы маму пообнимать. Она гладит меня и говорит, что я всегда была очень хорошей, а люди злые, бяки просто, раз у них рука на такого ангелочка поднялась. И я тут задумываюсь. Мамочка же не может ошибаться, значит, мне просто так делали больно, потому что им хотелось?

Но тогда получается, что взрослые страшные, потому что… Когда я думала, что я плохая девочка, я понимала, что все подарки и охорашивание – это за то, чтобы у меня мама была. Я об этом дяденьке домовому и говорю, кстати. А тётенька Печка только вздыхает, но почему, я не понимаю. Мамочка говорит, что это было неправильно. Но мама ошибаться не может, потому что она самая лучшая на свете. Значит… Значит, те взрослые…

– Значит, мы жили с мамочкой в стране плохих людей, – делаю я вывод. – А нас не охорашивали, а просто плохо делали, потому что плохому человеку противны хорошие. Значит, правильно говорила девочка из сна.

– Какая девочка из сна? – интересуется мамочка.

– Я до сказки, когда засыпала, то оказывалась в таком классе для хороших мальчиков и девочек, – объясняю я ей. – Они там что-то делали, а я пряталась и просто смотрела, потому что интересно на хороших посмотреть.

– И они тебя не нашли? – спрашивает мама, гладя меня по голове.

– Сначала нет, – отвечаю я ей, наслаждаясь её движениями. – А потом, когда мне такие подарки дали, от которых я не могла шевелиться, нашли. Но прогонять не стали, и охорашивать тоже.

Я рассказываю мамочке о девочке, что меня на руках держала, о нашей игре и о том, что это она мне сказала о сказке. Ну, когда взрослые об усыплении говорили. Мамочка опять плачет и обнимает крепко-крепко. И чудом ещё называет. Я рассказываю дальше, как они мне о ягодках рассказывали и о том, что не надо сказку бояться.

– Значит, мальчики и девочки из сна помогли нам спастись, – негромко говорит мамочка.

– Да, только учитель был против, – киваю я, – потому что детей не испытывают, это он так сказал.

– Детей действительно не испытывают, – слышу я голос дяденьки домового. – Знать, не было другого пути.

– А что это такое, «испытывать»? – спрашиваю я его.

И вот тогда он мне рассказывает, что сказка здесь появилась, потому что я очень хотела сказку, а мамочка просто боялась. И вот из-за этого всё вокруг теперь сказочное, а могло быть совсем по-другому. Но это я не очень понимаю, ведь и та девочка из сна сказала, что будет сказка, значит, у нас ничего другого быть не могло, вот.

– Дождик закончился, мамочка, – говорю я, увидев солнечного зайчика. – Пойдём за грибочками?

– Пойдём, маленькая, – соглашается мамочка.

Ей сейчас надо в коляску пересесть, но она как-то неожиданно легко это делает, как будто взлетает. Я минутку смотрю на это, а потом до меня доходит, что произошло.

– Спасибо тебе, дяденька домовой! – кланяюсь я углу комнаты.

– Спасибо большое, – вторит мне мамочка.

– Корзинка вас на столе дожидается, – отвечает нам дяденька домовой. – Возвращайтесь скорее.

Мне слышится в его голосе улыбка, поэтому я тоже улыбаюсь. Мамочка трогает колёса и едет на выход, а я сначала забираю небольшую корзинку, а потом пристраиваюсь рядом с ней. На улице, несмотря на прошедший дождь, совсем не грязно, а чуточку мокро, но я всё равно осторожно хожу, потому что так мама сказала.

– Здравствуй, дедушка Лес, – я останавливаюсь у приметного пня, чтобы разрешения попросить. – Разреши нам грибочков набрать, пожалуйста.

И опять ветерок ерошит мои волосы, как будто дедушка Лес меня гладит. Это значит, что он разрешает, потому что иначе мы бы поняли, что нельзя. Я киваю мамочке, и мы отправляемся в лес. Но далеко идти не приходится, потому что перед нами целая поляна, полная грибочков, открывается. Мамочка едет вперёд и аккуратно ножиком срезает грибочки. Ножик она в корзине нашла, значит, он там и должен быть, иначе бы нам его дяденька домовой не положил.