Пускай.

Стол у окна.

Стул. Низкая тумба, укрытая вязаной скатертью. Ваза. Полка. Книги. Взгляд выхватывал один предмет за другим, окончательно привязывая сознание к действительности.

Прикрытая дверь.

И тишина.

Зимой рассветы поздние. И женщина наверняка спит. Вспомнив о ней, Гремислав покачал головой. Нехорошо получилось. Недостойно. Сперва это его… недоверие?

Потом и то, как он отключился, заставив возиться с собой.

И задержал.

У неё наверняка дела имелись, а она вот… потом ещё позже, разговор этот. И нож под рукой. И странно, что не испугалась она. Как-то вот спокойно взяла и осталась наедине с малознакомым мужчиной, который за обедом к себе поближе ножи подвигает.

Будто ему своего, в сапоге припрятанного, мало.

В затылке вдруг будто иглой кольнуло, и так, что пальцы судорогой свело. Гремислав почти ощутил в руке выглаженную рукоять, знакомую в каждой неровности своей. Сам вытачивал из рога мёртвого Хозяина леса, Гремиславом же добытого. Сам заговаривал.

Сам…

Что?

Он сдавил голову, силясь вспомнить, но пелена снова дразнила, то почти развеиваясь, то становясь плотнее. Нет уж. Так легко не выйдет.

В какой-то момент боль стала такой оглушающей, что он потерялся. А очнулся уже во дворе. Босой. В портах и рубахе, как был. С какой-то палкой в руке, и главное, что рука эта тянулась в знакомый выпад, да и всё тело было горячим, распаренным.

Значит, он здесь уже давно.

И значит, снова был провал.

Третий?

Четвёртый?

Тело, споткнувшееся было, продолжила вязать узор из заученных намертво движений, сменяя одно другим. А разум пытался найти объяснения.

Кукольник.

В поместье был кукольник.

И старый.

Это факт. Подтверждений хватает, да и сами селяне, осознавши, что натворили, спешили сотрудничать со следствием. И клялись, что не своею волей за вилы схватились. Наваждение это. Происки нежити. И вообще не отдавали они себе отчёта в том, что творят.

Ложь.

Даже матерая тварь не сможет подмять под себя целую деревню.

А ведь деревня неплохая.

Гремислав помнил и дорогу, вполне себе наезженную, широкую да гладкую. Нет. Сначала. Сначала был город. Обычный такой средней руки, вполне себе благополучный, а потому вышедший за черту городской стены. С ярмаркой постоянной, которая по осени разрасталась, облюбовывая окрестные поля. С каменными домами и даже большим, в три этажа, домом городского головы.

Дом и голова Гремислава тогда мало интересовали.

А по ярмарке он прошёлся.

Это разумно, слушать, что люди говорят. О Пересёлках говорили неохотно. Да, есть… приезжают. Торгуют. Чем? А вот, чем и все. Мёдом. Шерстью вот. Пряжей. Пшеницей и рожью — нет, земли там дурные, леса окрест. Зато богаты дичиной и клюквою, брусникой, травами всяко-разными. Ими и торговали. Ещё шкурками беличьими да куньими, мясом вяленым, мочёным. Сырами овечьими…

В общем, всем и понемногу.

Туда?

Туда тоже ездят, но мало. Разве что к родне, но так, чтобы родных там, того редко бывает. Не любят они чужаков. Просто вот не любят.

Можно было что-то заподозрить?

Вряд ли.

Таких, стоящих на отшибе деревень, хватает. И главное, что порой миры разные, а эти вот деревни будто под копирку, будто кто-то когда-то взял да раскидал семена их окрест, а они и проросли.

И чужаков там не любят.

И готовы бы вовсе от света запереться, да не могут никак, поскольку зависят от этого самого света. Но вот… если ездят туда мало, то зачем купец повадился? Что там ценного было в тех Пересёлках? И дорога…

Над головой скрипнула железная шапка фонаря. Здешние были высокие, но свет давали хороший.

Он поехал.

И доехал спокойно.

Ни тебе волчьих стай, поджидающих путника, ни разбойников. И деревню Гремислав увидал тоже вполне себе обычную. Разросшуюся явно, потому как тын местами разобрали, а достроить не достроили. Подумалось тогда, что жизнь должно быть спокойная, раз не строят.

Подметил он и беленые стены домов, свежую дранку на крышах.

Дымы над крышами.

Запах хлеба. И люди. Не сказать, чтоб так и много их было, но вышли да. И в добротной одежде. В тулупах, в сапогах…

Даже дети в обувке, а не в онучах из старых тряпок.

И староста представительный, в шапке узорчатой высокой.

В затылке опять кольнуло, но эта боль была быстрой, и Гремислав просто-напросто от неё отмахнулся. А рука отмахнулась от невидимого врага, разя его не палкой, но родовым мечом.

Меч изъят до особого распоряжения.

До окончания отпуска.

И если не Гремиславу, то семье вернут…

Нет. Потом.

Староста… короткий разговор. И поклоны эти постоянные, в которых теперь чудится то послезнание — догадывался староста, на кой некромант в гости заглянул. И трясся. И кланялся. И небось, в усадьбу к барыне послал мальчишек, а с ними и деревенских, чтоб навели порядки.

Как они там теперь?

Когда тварь больше не защищает землю от иных, помельче? Тын успели поставить перед Злою зимой? Или…

Он ощутил на себе взгляд и обернулся.

Женщина.

Разбудил?

Или не он? Он вышел из дому тихо, так, что и половица не скрипнула. Стало быть сама? Но прятаться она не стала, рукой вот помахала и отошла от окна.

Определённо, странная.

Но с этой тренировкой определенно пора было заканчивать. Да и голова перестала болеть. А память… может, странная женщина и вправду поможет.

Если, конечно, ему можно помочь.

— Извини, — женщина нервничала. — Мне позвонили. Нужно отъехать. Я обещала тебя в город отвезти… но тут дорогу скорее всего придётся чистить.

— Помочь?

Она споткнулась и посмотрела на него с удивлением.

— Я могу помочь. Дорогу чистить. Если лопата есть.

— Есть… хотя бы до выезда. А там справимся. До города я тоже могу довезти… и… пожалуй, это будет неплохой вариант. Не уверена… впрочем.

Женщина сделала глубокий вдох.

И выдохнула:

— Позвонила моя сестра. Она вернулась в город. Немного неожиданно и, как понимаю, тайно. Если так, то она всё-таки решилась сбежать. Но её муж может не захотеть её отпустить. Он не самый хороший человек. А ещё он знает, что кроме меня ей идти не к кому. Так что будет искать её там. Как скоро… без понятия. Но будет.

— Хорошо, — Гремислав стряхнул с волос капли растаявшего снега. — Я быстро соберусь.

— Совершенно не обязательно… я приеду, но чуть позже. Или…

— Мне всё равно заняться нечем. Да и…

В тишине тяжело.

Снова песня начинает звенеть, звать куда-то. А рядом с этой вот женщиной как-то спокойней. И снова ощущение крайней неловкости, будто он, Гремислав, пытается спрятаться за женскую юбку. Хотя конкретно эта женщина юбок не носила.

Синие штаны.

Просторный свитер какой-то мелкой вязки. И мягкий. А ещё от неё пахло летом и мёдом, и чем-то с цветами, но приятно. И запах тоже отгонял ту песню-зов.

— Потом? — она поняла, если не всё, то уже многое. И Гремислав кивнул.

Потом.

Возможно.

И дело не в том, что он не хочет говорить. Пожалуй… пожалуй дело в том, что рассказать-то нечего. Что можно рассказать, когда в памяти пустота и какие-то отрывочные картинки.

Если и вовсе настоящие.

— А… — он замялся, но всё же спросил. — А может быть такое, что воспоминания… как бы не настоящие?

— Может, — Катерина нисколько не удивилась.

Лопаты в сарайчике нашлись, причём сарайчик этот не рассыпался, кажется, чудом. Надо будет Елизару отписаться, а то ведь не дело, чтоб с хозяйством вот так.

Но лопата крепкая.

Широкая.

— Кстати, не такое уж редкое явление. Особенно, когда дело касается событий давних. Чаще всего у детей случается. Скажем, приятель рассказал что-то такое вот, яркое, эмоциональное. И ребенок пропустил эти эмоции через себя. А разум его закрепил, потому что эмоции связаны с памятью. И в итоге рассказ приятеля, или какая-то ситуация из прочитанной книги может отложиться в голове. Причем так, что через некоторое время он будет уверен, что с ним это вот произошло.