— Того, который тебе помог? Кто он?

— Для всех он — сын твари. Но на деле… возможно, она родила его до того, как стала кукольником. Или подобрала… кукольник — тварь статичная. Если уж обживается, то будет цепляться до последнего. А иногда возникает нужда в город там выехать. В банк вот или в управу. Опять же дворянские собрания требуют присутствия. И в целом-то связи с соседями, с торговцами. Вот и держала при себе. В мозги, думаю, не лезла, чтобы не превратить в марионетку, тогда бы пользы от него не было… заодно вот и девицу нашла. Собрала достаточно жизней и сил, чтобы пробудить в ней вторую тварь…

— А третью собирались… в тебе?

— Именно.

Катерину замутило.

— Как ты при такой работе вообще не свихнулся…

— На самом деле это сложно, — Гремислав не стал отшучиваться. — И многие не справляются. Им тоже не помешала бы помощь хорошего специалиста.

— Ты на что намекаешь?

— Менталисты не любят работать с некромантами, да и вовсе с теми, чья сила исходит от смерти. Не знаю, почему, но вот… и если бы ты рискнула, я думаю, к тебе многие захотели бы обратиться.

Психиатр для некромантов.

Охренеть…

Хотя…

— Я многого не знаю. О вашем мире…

— Мирах. Их множество.

— Тем более…

— Это поправимо. И никто не заставляет, просто… мне, наверное, не хочется расставаться с тобой…

Подобное признание далось Гремиславу с трудом. И… и Катерина почувствовала, что краснеет. Как девчонка. Как шестнадцатилетняя девчонка, которая взяла вдруг и влюбилась в хулигана с соседнего подъезда. Хотя… не тянет Гремислав на хулигана.

— Я понимаю, что это выглядит, возможно, не совсем правильно… и что твои способности позволяют тебе сделать куда более удачный выбор. И что ты не обязана вовсе его делать…

— Знаешь, — Катерина поёжилась, потому как ветер пробирался и под куртку, и под свитер. — Мне моя сестра сказала, что я довольно занудна… если так, кажется, что мы друг другу вполне подходим.

— То есть, ты согласишься стать моей женой?

— Вот… вот не настолько быстро!

Потому что… потому что Катерине всё-таки уже не шестнадцать. Далеко не шестнадцать. Нет, по хорошему её «не-шестнадцать» — как раз веский аргумент поторопиться.

Тем более княжич.

И собой хорош.

И… и нравится ведь, зараза этакая.

— Братуха! — донеслось от дома, раскалывая сонную тишину. — Ну ты там дошёл до основного-то или ещё телишься? Катерина Алексеевна! Берите! Он хороший, зуб даю!

Матвей шёл и снег оседал на массивных плечах его.

— И вообще… оно ж козырно выйдет! Я на Настеньке женюсь, а Гремлин…

— Я не Гремлин!

— Славкой ему тоже быть не нравится. Короч, вы, конечно, думайте себе, да только не сильно долго, а то ж он изведётся весь и вообще ехать надо!

— Куда?

Матвей закинул руку на шею Гремиславу, и Катерина вновь поразилась тому, до чего они похожи. Несмотря ни на что — похожи.

— Так… это… домой. Что-то мне неспокойно, — доверительно произнёс Матвей. — Как-то вот под сердцем давит… и нестерпимо хочется кому-нибудь рожу набить. А это верная примета, что где-то задница… короч, Катерина Алексеевна, вы собирайтесь…

— Может, не стоит…

— Настеньку я тут одну не оставлю. А вы ж её тоже не отпустите… и вообще мы чемоданы ещё вчера сложили.

— У меня квартира! И цветы поливать надо.

— Ключи я уже соседке вашей передал. Приглядит за кактусами… тем более они у вас там искусственные. Не, я серьёзно, — с Матвея сползло шутовское выражение. — Прям как-то оно давит, что ли… если что, я и один могу. А ты тут разбирайся…

И Катерина ничуть не удивилась, когда Гремислав ответил:

— Нет. Вместе.

Как-то оно прозвучало так, что Катерина невольно кивнула.

Замуж она пока не соглашалась, но…

Почему бы и не посмотреть, как в других мирах люди живут? В отпуске она по-хорошему лет пять уж не была…

Загудел, завыл по-над дворцовою площадью рог, и отзываясь на голос его дружно ударили колокола. Звонкая медь расколола морозный воздух и смешалась с разноцветными бликами, что легли на первый снег. Впрочем, недолго ему оставаться нетронутым.

— Вы же сами понимаете, княгиня, — голос Святовита отвлек от окна, тем паче всё одно не разглядеть, что там — морозы в этом году на диво свирепые, вот и затянули, забрали стёкла даже не узорами, но просто толстою сизой пеленой льда. — Это единственный выход.

— Мой муж жив.

— Пока ещё. Мой брат силён…

Это было сказано с лёгким удивлением, будто до сих пор не верил Святовит, что князь Ратмара продержится ещё день.

Или два.

И три.

— … но и его силы не бесконечны. Более того, взваленная им на себя ноша истощает эти силы.

— Мой сын… прислал известие.

И оно заставило Святовита торопиться. Иначе он бы дождался смерти. Еще день-другой, или седмица, или даже месяц — так ли важно, когда уверен, что трон всё одно будет твоим.

И не был Святовит братом.

Роднёю — да, дальнею, по материнской линии, но сам себя назначил ближним родичем. И сам же, пользуясь слабостью, возвысился.

— Да, я читал… и не только я. Но, во-первых, ваш сын мог ошибиться. Как узнать того, кого он не видел с юных лет? Во-вторых, даже если это не ошибка, то… разве примет его этот мир? Чужака, выросшего в ином? И ничего-то не знающего ни про наши законы, ни про наши обычаи…

Он ещё уговаривал, но глаза нехорошо блеснули. Да и рука легла на рукоять меча превыразительно.

— Подумайте, — продолжил он, отступая к двери. — Если не о себе и муже, то хотя бы о дочерях.

За дверью — стража.

Ныне вон аж четверо. Сперва-то двоих приставили. Очень уж обеспокоен был Святовит. Вона, и на границе неспокойно ныне. Столь неспокойно, что Дубыне с сотнею своею отбыть пришлось. И вот лезет теперь в голову мысль, а не сговорились ли… Дубыня-то старый мужа друг, верный соратник и рука правая. Мог ли?

И верить не хочется.

И перебирается в памяти то, последнее собрание людей думных, на которых про границу кричали, про болота клятые да войска ляшские, которые только и ждут, чтоб войной пойти.

— Угрожаешь? — она глянула прямо и строго, пусть сердце и сжалось, потому что страшно. И да, не за мужа и себя, за себя она давно уж отбоялась. А вот за детей…

И за тех, взрослых… до чего же невовремя Гремислав отбыл.

Несчастье это опять же.

И письмо последнее, краткое такое, но дающее надежду. Ей, но не тому, у кого свои планы. С него станется и меч в руки взять.

— Сам-то не боишься? Он ведь вернётся.

— Гремислав? — Святовит к окошку вышел и выглянул. — Это вряд ли… поспрашивал я тут людей знающих. С головою у него беда. Память потерямши, а то и разум… с некромантами случается. Так что как бы самому ему в Тихую обитель не уйти. А что до второго… чужака, который силы не ведает, толку боятся? Так что, княгиня, решай… вона, люд уже собрался. Выходишь аль нет?

— А если нет?

— Если нет… скажем, что супруг твой преставился, а ты с горя за ним воспоследовала. Что до дочек твоих, то не бойся, мы не звери. Вырастим. Мужей подберем… всё чин по чину. Но можно и иначе. Скажешь слово и не будем держать. Возьмёшь вон и отбудешь в обитель какую. Будешь жить себе тихо, растить детишек и радоваться. Я умею дружить…

И всё-таки боится.

Что бы ни говорил — боится. Иначе не растекался бы мыслею по древу, но удавил бы или как там ещё принято? А он песни поёт.

— Хорошо, — княгиня склонила голову. — Будь по-твоему. Только… тяжек венец княжеский. Удержишь ли, Святовитушка?

— Да уж постараюсь…

На площади и вправду было людно. В глазах рябило. Ишь ты, сколько… Шимонины все-то явились, и не только мужики, но и жёны в полном убранстве, будто не слово слушать, но на казнь. Встали справа. Рядом с ними — Турухтановы, те в яркой парче да атласе, плечо к плечу, клинок к клинку. Чужаки в этом мире, но поди ж ты, обжились, прижились.