Не может и всё тут.

Машина подпрыгнула, но удержалась на дороге. А Матвей выругался. Потом буркнул:

— Извините.

Правда перед кем извинялся, перед Екатериной или детьми, было не совсем понятно. А жар расползался. Тварь и вправду заматереть успела, причём настолько, что Гремислав почти видел пуповину, связавшую её с душой жертвы. И пуповина эта дрожала, натягивалась, явно требуя от Настасьи чего-то.

Только стоило ей дёрнуться, и Гремислав положил вторую руку на шею, сдавил легонько, перекрывая движение крови. Не совсем хорошо, но…

— Так надо, — сказал он, увидев в зеркале, как нехорошо поджались губы Матвея. — Тварь пытается взять её под контроль. Если выйдет…

Разум будет разрушен.

Зато понятно, как она столько продержалась. Целитель. Пусть выросший в полузакрытом мире, пусть ничего не знающий о своих силах, но всё одно связанный и с миром, и с Великим Древом, растущим сквозь все миры. И то питало дочь свою.

А с ней — и тварь.

Повозка замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Матвей же, выскочив, рванул к двери.

— Катерина, — Гремислав посмотрел поверх детских голов. — Я пока не могу её отпустить. И тебе тоже нужно пройти с нами. С ними. Ничего не бойся. И да… если будут спрашивать, ты моя невеста.

Не то, чтобы Погожин откажется помогать. Нет.

Но и без доклада дело не оставит.

А значит, разбирательство.

Выяснение, кто и когда протоколы нарушил. Елизара привлекут опять же. Невесту его… надо ли оно?

Погожин вопросов задавать не стал.

Он сидел на кухне с блюдцем в одной руке и плюшкой в другой, наблюдая, как внук его учиться мыть полы, и помогая. Правда, исключительно мудрым советом.

— Там вот пятно не дотёр! Как есть идиот… а туда же, в целители… позор…

На хлопнувшую дверь Погожин изволил обернуться. Потом отхлебнул чаю, откусил от плюшки и, вернув блюдце на стол, произнёс:

— Вниз.

— Что?

— Ещё и глухой… вниз, говорю, собирайся. И зови остальных бездельников. Пациенты прибыли… так… Соловьёва!

Голос у Погожина был такой, что и Матвей вздрогнул и вытянулся. А уж взгляд, которым многоуважаемый целитель окинул сперва Матвея, потом и Гремислава, вовсе не предвещал ничего хорошего.

— Соловьёва! — голос Погожина, в который он вложил каплю силы, заполнил дом от крыши до подвала. — А… вот ты где. Займись детьми.

— Но я…

Девушка сглотнула.

— И этого недоумка тоже к делу приставь. С первичной диагностикой и начальным уровнем поражения должен справиться. Иначе я задумаюсь, есть ли в нём вообще наша кровь…

Погожин-младший покраснел.

Стиснул зубы.

И тряпку выжал.

— А вы, любезный, что застыли… несите сию пока ещё живую особу вниз.

— У вас там что, больница?

— Скорее уж морг, — Погожин был цинично-искренен. — Но не переживайте, лечить там тоже вполне себе удобно… а вы, дорогой мой некромант, которому не живётся спокойно, уберите ручку.

— Но…

По пальцем хлопнула линейка.

Железная.

— Уберите. Или думаете, что я не способен справиться с такой мелочью, как…

Пальцы заныли.

И контакт разорвался. Впрочем, развернувшаяся было струна связи размылась, принимая нити силы Погожина.

— Ишь ты, — целитель нехорошо прищурился, окончательно скидывая маску доброго дедушки. — Какая тварь… холёная. Что-то подзапустили вы мирок, подзапустили…

И на Гремислава поглядел с укоризной, разве что пальчиком не погрозил.

— А ты иди… погоди… Минаков! Возьми пациентку… а потом займёшься. Как понимаю, заключение о родстве тоже понадобится?

— Д-да.

Погожин кивнул.

И в доме стало тихо.

Ну, почти.

Матвей, у которого забрали беспамятную Настасью, огляделся, а потом подошёл вплотную к Гремиславу и, ткнув пальцем в грудь, сказал:

— Ты вообще откуда взялся?

— Из Ратмара, — ответил Гремислав.

— А это где?

— Это… далеко. Очень. Совсем не здесь. Да и…

Как-то иначе он представлял эту встречу.

— Проходим, проходим, — Катерина несла младшую девочку на руках. — Вот так… давайте.

И Гремислав хотел было взять, но Матвей опередил и, приняв ребенка, буркнул:

— У тебя пальцы часом не отвалятся?

— Не должны, — пальцы опухли и цвет обрели иссиня-чёрный, но жар отступал, боль тоже. И стало быть, скоро полегчает. — Пройдёт. Мне просто силу сейчас использовать…

— Привет, — договорить не позволила та самая девушка с хвостиком на макушке, которая в прошлый раз ассистировала Погожину. — А мы целители. А вы кто?

Дети не ответили.

— Мне нужно вас осмотреть…

Молчание.

И девочка на руках Матвея в него вцепляется, а он, это чувствуя, обнимает её крепче. И выражение лица становится недобрым.

— Мне…

— Погоди, — Погожин-младший вытер руки и присел на корточки перед средними детьми. — Фокус хочешь? Вот…

И над ладонью его повисло золотистое облачко. Целительская сила закручивалась спиралью, вокруг которой порхали искорки.

— Можешь потрогать. Оно не жжётся…

Молчание. Но в глазах ребенка виден интерес.

А сила меняет форму, превращаясь в бабочку. Огромную такую, с кружевными крыльями. И на них уже смотрят все.

— Подержишь, чтобы не улетела? — он спрашивает серьёзно. И ребенок, глянув сверху вниз, будто пытаясь получить разрешение, протягивает руку. — Она тёплая, правда?

Кивок.

И бабочка садится на ладони. А потом слегка раздваивается. И в руке остаётся иллюзия, тогда как целительское плетение уходит в кожу. Молодец парень. Соображает.

— И щекочет… но это надо потерпеть. Потерпишь? Сейчас она посмотрит, что у тебя внутри.

— Мясо и кости, — не выдерживает старшая, Надежда. — Он так говорил… что мы мясо и кости. И не дрожи ты, Любка, бить тут не станут. Маму вылечите?

— Ну… от моего деда ещё никто больным не уходил, — серьёзно ответил Погожин-младший. — Так что, если живой довезли, то вылечит…

— Слово?

И руку протянула.

— Слово… — пацан руку принял и пожал аккуратно. И даже сумел лицо удержать, когда меж сцепленных пальцев вылетела белесая искорка.

Даже так?

Девочка… одарённая?

— И я! — малышка на руках Матвея развернулась и ручки вытянула. С пухлых пальцев посыпались искры. — Бабока!

— Ой… — девица рот прикрыла.

— Тихо… будет тебе бабочка. Берем искры… и вот так, сплетаем.

Иллюзия получилась отменной, даже плотной, потому как детские пальчики вцепились в узорчатые крылья.

— И если мы подружились… есть хотите? Слушай, Соловьёва, сообрази поесть им… там вроде молоко было, плюшки ещё. Вот… а пока вы покушаете, мы поработаем… немного подлечим… ничего серьёзного, но вот к чему юным леди синяки с ушибами? Совершенно ни к чему… вы…

— Мы пойдём покурим, — сказал Матвей, спуская девочку. — И побазарим заодно… правда, Катерина Андреевна?

Катерина кивнула.

— А какао есть? — деловито осведомилась Надежда. — Мелкие какао любят. Только…

На улице шёл снег. Мелкий и зыбкий. И темнеть начало. Зимой дни короткие, а вот ночи — тёмные, хрустальные и морозные. Но сейчас холод скорее плюс.

Гремислав зачерпнул горсть снега и потёр кисть.

— Тебе, может, тоже к этим кудесникам? — Матвей вытащил портсигар и, открыв, предложил: — Будешь?

— Спасибо. Я не курю. Курение вредит.

— Ага… — Матвей сунул сигарету в зубы. — Только без него крышей поеду. Вообще может уже того… Катерина Андреевна…

— Катерина, — Катерина остановилась на крыльце и прислонилась к стене. — Извините… я вас втянула в эти… разборки.

— Да ладно. Херня вопрос. Сказали бы сразу, я б его и прикопал по-тихому. У меня аккурат новая стройка вон затевается. А стройка — это такое дело… удобное, если есть лишний человек.

Определённо, Гремислав представлял себе эту встречу иначе.

— Я и сейчас могу…

— Не получится, — Гремислав чувствовал, как талый снег бежит по руке. И хорошо, стало быть, тело восстанавливалось. — Это нежить. И убить его не так просто. А тебе и вовсе рисковать нельзя.