— А… с ним что… что будет?

— Ничего. Отпишусь Елизару. Сам я пока не особо на что годен. С другой стороны, на мне это не написано. А уж нежить некромантов чует. И не сунется.

Что до клейма, которое тварь на своей жертве поставила, — и зря Катерина надеется, с этим клеймом женщине не спрятаться — то само исчезнет. Следом за тварью.

— Д-доброго утра, — раздался очень тихий голос. — Катя… я вот… я… ты не подумай, я ведь не надолго. Мы отдохнём и поедем… дальше. Тут нельзя оставаться… тут он нас найдёт.

И в этот момент зазвенел телефон.

Настя вздрогнула и сжалась, обняв себя. А уж взгляд, который она на дверь бросила, был куда как выразителен. И во взгляде этом читался ужас.

— Это… — Катерина узнала номер. — Это один мой клиент. Мы договаривались о встрече.

— Катерина Андреевна! — голос Матвея Степановича заполнил кухню. — Слушайте, мне тут сказали, что вы вернулись…

— Следите?

— Приглядываю, — Матвей Степанович ничуть не удивился. — И я подумал, чего ждать? Давайте, я к вам поднимусь.

— На надо! Я сейчас спущусь… у меня гости вот. Сейчас.

Чтоб…

До чего не вовремя.

— Иди, — Гремислав поднялся. — Я побуду здесь.

— Анастасия. Это мой знакомый. Гремислав. А это моя сестра, Анастасия… вы тут посидите. Хорошо.

Настя молча подчинилась.

Чтоб тебя…

Надо было не маяться с поисками, а нанять кого, из особых… чтоб устроили ограбление… в городе ведь случаются ограбления со смертельным. Или вот просто несчастный случай. Может, потом бы и вскрылось… и сама Катерина оказалась бы на крючке, потому что за такие услуги до конца жизни расплачиваются. Но тварь…

Матвей Степанович о чём-то степенно беседовал с теткой Светой. Причём наклонился, нависнув над нею. Ныне он был не в кожанке, но в дорогом кашемировом пальто и в белоснежном кашне. Поблескивала отражённым светом лысина. Пара шрамов и смятое в капусту ухо усиливали диссонанс.

— Катерина Андреевна! — Матвей Степанович обрадовался. — А мы вот… беседуем. О цветах! Я вот глянул и просто чудо до чего хорошо! А у меня дом. И цветов нет. Приглядывать некому… вот уговариваю драгоценнейшую Светлану Анисимовну пойти ко мне в эти… как их… озеленители.

И ручку поцеловал.

— Бестолочь, — сказала тетка Света, а потом перевела взгляд на Катерину и добавила: — Всё правильно… где один, там и другой. Разделённые, а тянутся. Мир не обмануть.

Катерина ничего не поняла.

Но вдруг осознала, что глаза у тетки Светы совсем даже нечеловеческие. И шёпотом поинтересовалась:

— А вы… кто будете?

— Эльф, — с достонством ответила та. — На пенсии.

Глаз дёрнулся.

Как-то всё же Катерина иначе себе эльфов представляла. С другой стороны… пенсия же. А тетя Света, прежде чем дверь прикрыть, сказала:

— Ты только этим своим скажи, чтоб не вздумали в подъезде воевать, а то знаю я этих героев. То стены обвалят, то ступеньки кровищей изгваздают.

И дверь-таки закрыла.

— Чудесная женщина! — воскликнул Матвей Степанович с немалым восторгом. И спохватился. — А это вам, дорогая моя Катерина Андреевна!

И букетик протянул.

Орхидей.

— Зачем? — Катерина нахмурилась.

— Я вот подумал… зачем мне к вам постоянно ездить? Дёргать каждый раз. Искать. Вот если женюсь, то и искать не надо будет. Вы ж всегда под боком. А я о вас заботиться буду!

Катерина думала, что после эльфа на пенсии её ничто не удивит. Но тут как-то даже растерялась.

— Боюсь… этот план имеет… некоторые слабые стороны.

— Да?

Матвей Степанович с кряхтением опустился на колено и поморщился:

— А я говорил, что тесновато будет. Портному. Рожа буржуйская. Всегда у Льва Яковлевича шью, а тут по оказии в Лондон этот их летал. Ну и расхвалили, что, мол, самого короля англицкого обшивает. Я и загорелся. Заказал… зря это. Вот Лев Яковлевич, тот шить умеет. А этот что? Я ему плачу, а он ещё кривится. И рассказывает, что знает, что мне не тесно… а мне ж тесно… ладно… а так? Если так, выйдете?

— Вы меня не любите. Я вас тоже.

— Ну… это дело поправимое. Вы женщина видная. Вся из себя вон. Полюблю.

— А я?

— И вы меня! В старину вообще вон люди без всяких любовей женились. По договоренности. И ничего вон. Жили…

Подъездная дверь хлопнула, впустив холодный воздух, от которого, не иначе, задрожали листья плюща. А следом раздался мат.

Сиплый такой.

Злой.

Мирон.

Чтоб его, не успели.

— Ты… — он увидел Катерину и красивое лицо нежити — она и вправду в это верит? — исказилось. — Отдай! Где она?

— Это кто? — стоять на коленях Матвею Степановичу надоело и он, сунув букет в руку Катерине, поднялся. Пальтецо оправил и поглядел на Мирона сверху вниз. — Ты кто, человече?

Причём ласково так спросил. Даже нежно.

А вот Мирон отчего-то зашипел и попятился.

И снова хлопнула дверь.

— Псих, да?

— Ещё какой, — Катерина вцепилась в букет, понимая, что сейчас сама устроит истерику. — Муж… сестры… она от него ушла.

— Правильно сделала. Вот… я теперь знаете, как людей чую? Бывает видишь в первый раз и прямо морда у него такая, что так бы и вдарил, — он даже мечтательно глаза прикрыл. — А лучше вовсе прикопать… слушайте, вот прям чувствую, как рядом с вами легче становится. Отпускает, стало быть. Так что, прикопать? Вы только кивните.

Катерина сцепила зубы и глаза вытаращила, чтоб не кивнуть ненароком.

— Ну да ладно… пока не накрыло опять, пойду я… взятку дам… хотя вот… если подумать, то не зря корёжит. Не зря… мздоимцы эти, они же ж не мне, они ж городу вредят, в котором я живу… но вы подумайте, Катерина Андреевна… подумайте… если согласны, то я прям завтра готов. У меня и дом есть, ну, чтоб жену привести… вот только-только отделку закончили. Но если не понравится, то я и другой построить могу.

Бред.

Стойкий.

Настасья пила чай. Держала кружку обеими руками и мелко часто глотала, при том не спуская с Гремислава взгляда. Спиной она почти вжалась в угол, и сама-то сгорбилась.

Вовремя.

Еще неделя-другая и целители б не вытащили.

Погожину надо будет записочку черкануть, потому как без него точно не обойтись. Вдруг женщина вздрогнула и всем телом повернулась к двери.

— Сидеть, — жёстко произнёс Гремислав, когда она попыталась встать. И руку на плечо положил, выдавив каплю силы. Темная, та ухнула в источенное тело, но сейчас тьма была тем ядом, который способен дать исцеление. И она парализовала.

— Я… надо…

— Не надо, — Гремислав решился положить вторую руку на голову. — Не надо. Это морок… кажется.

— А что вы делаете?

На кухню заглянула тощая девочка.

— Мама?

Женщина опять вздрогнула и усилием воли… надо же, в этом теле воля сохранилась, повернулась:

— Н-наденька…

— Сядь рядом с нею, — попросил Гремислав. — И говори. Пусть она слышит твой голос, а не…

— Его?

— Нам пора домой.

— Не пора.

— Мама, — девочка не стала спорить, а устроилась на стульчике рядом. — Мама, а у Ляльки зуб болит. Она хнычет. Мы к врачу ехать собирались. Помнишь?

Кивок.

И муть из глаз уходит. Но поводок никуда не делся. И метка глубоко в душе… к Погожину и срочно.

— А ещё ботинки прохудились. Совсем. Ногам холодно.

— Отец… отец ждёт. Дома ждёт. Надо ехать.

Женщина начала покачиваться, а потом со всхлипом застыла и выдохнула. И пальцы вцепились в край стола, столкнув на бок кружку.

— Я не пойду!

— И не надо, — Гремислав убрал руки. — Сильно голова болит?

— Сильно.

— А вы кто? — поинтересовалась девочка. — Вы тети Катин жених?

— Вроде того, — Гремислав посмотрел на девочку. — Тебя зовут Надежда?

— Ага. А ещё у нас тут Вера, Люба, Софа и Ляля. Но они спят. Малые. Совсем устали. Он приходил, да? А что вы сделали? Он когда приходит, то мама совсем…

— Становится на себя не похожа? Ничего, исправим. Сейчас мы поедем в одно место… и там маму полечат немного.