– Никто, кроме нас двоих, Ли, не в курсе, как обстоят дела на самом деле. Никто, кроме нас, не может по-настоящему помочь ему и защитить.
Голос Охотника стал тихим и усталым. Я смотрела на него и понимала: что-то совершенно противоестественное тянуло меня к Ворону. Это вызывало дрожь по всему телу. Ворон же выпрямился, и от его видимой усталости не осталось и следа. Он вновь стал непоколебимым и уверенным. Его глаза блеснули так, будто бы он точно знал, о чем я, в очередной раз, думаю.
– Пока мы не нашли все Сферы, мы не можем быть уверенными, что вскоре сюда не явятся Волки, или другие твари Распада… – словно отчеканил Охотник и сделал шаг назад. Но какая-то нить не давала мне опомниться, и я сделала шаг за ним. Ворон довольно ухмыльнулся. Набравшись смелости, я посмотрела ему прямо в лицо.
В его глазах горело ледяное обсидиановое пламя. Оно могло поглотить меня без остатка. На секундочку мне показалось, что я разглядела во взгляде Ворона целый букет эмоций: замешательство, торжество, любопытство…
Я едва заметно качнула головой в сторону, а затем посмотрела в окно. Ворон снова прикоснулся к моему подбородку указательным пальцем. Он явно разглядывал меня. Затем он легко, но медленно коснулся губами моей верхней губы, ожидая реакции.
Я замерла, боясь шевельнуться. Внезапно он проник языком глубже, и ощущение, что происходит что-то неправильное, стало до боли колким. На меня накатила волна паники. Я резко оттолкнула его руками, и сделала три шага назад, теперь уже наблюдая за его реакцией. Ворон смотрел на меня так, будто бы я его околдовала. А мне казалось, что это он околдовал меня. Охотник бросил укоризненный и надменный взгляд в в мою сторону, а затем и сам уставился в окно. Его губы сжались в тонкую линию, словно подчеркивая закипающее внутри недовольство.
– Я хотел просто подбодрить тебя после тяжелого дня, Элеонора, – приглушенно сказал он. Но для меня звуки становились все более настоящими. Я слышала тиканье ходиков, доносился звон посуды из столовой, и я поняла, что ещё немного, и наш сон развеется.
Меня не покидало чувство, что я раскалываюсь на две половинки. Одна моя часть, настоящая, спряталась где-то внутри, а другая – словно мне больше не принадлежит. Она принадлежит Ворону. Который даже не человек… Я рассержено поправила свитер и волосы. Теперь Ворон смотрел на меня строго. Красивый, но мрачный и гордый. Видимо, любовь – это как смесь банана и огурца в молочном коктейле – может вызвать либо восторг, либо тошноту. И, кажется, в моем случае верно второе.
Ворон еле заметно кивнул и коротко бросил мне: «Просыпайся». А сам зашагал в сторону винтовой лестницы. Он явно собирался в Библиотеку к Ромеру.
Пусть Ворон украл мой первый поцелуй во сне, в реальности я точно такого не допущу.
Площадь Островского, Санкт-Петербург
Вчера я так и не успела посетить праздник. Благо, длился он целых три дня. Поэтому сегодня, когда я уже завершала ужинать в общей столовой, Ворон осторожно взял меня за руку, видимо, памятуя ночную неудачную попытку поцеловать, и мы вместе сделали Переход на площадь Островского.
Считается ли та его попытка за настоящий первый поцелуй?
В моем времени никаких поцелуев не было. Для деторождения специально отбирали подходящие генетически пары. Мы не выращивали детей в искусственных матках, как предполагалось сейчас в «мечтах» о будущем. Искусственные матки применялись лишь для выхаживания тех младенцев, которые были рождены раньше срока. А это – менее одного процента.
Теперь я понимаю, что ещё на этапе беременности у будущих матерей появлялись чувства. Все беременные «ломались», для того, чтобы дети могли вырасти психически полноценными, чего не выходило без установления привязанности. У каждого ребенка должен быть взрослый, с которым он установил привязанность. Привязанность, в свою очередь, должна быть двусторонней.
К таким выводам я пришла, проанализировав свое общение с Надин. Именно поэтому полностью выращивать людей в искусственных матках не удавалось. Привязанность к роботам устанавливалась лишь в одном случае из десяти, и дети, выращенные таким образом, потом отличались от тех, кто имел мать. Вот только… Привязанность – тоже чувство. Сложное, комплексное… Куда же потом исчезали чувства, и когда это происходило? Точно не сразу после рождения ребенка. Мне удалось вспомнить, что в воспитательном сообществе у меня точно был взрослый, к которому я испытывала привязанность. Энни, так звали мою… нянечку?
Сейчас я бы назвала наше общение с Надин дружбой. Получается, я с самого начала окружала себя «сломанными» людьми. Вот только эту дружбу я тогда предала.
Надин работала в центре деторождения и ждала ребенка. Вообще-то сотрудники центра живут изолированно, им нельзя встречаться со знакомыми из круга весь цикл деторождения. Но Надин нарушила это правило. Она сбежала… И некоторое время находилась у меня. Именно тогда я впервые ярко ощутила эмоции, и испугалась этого. К сожалению, тогда я не была готова отправиться вслед за Надин и… сдала ее системе круга.
Этот поступок я никогда не смогу себе простить.
А поцелуй? Первый поцелуй не с тем человеком смогу? Во сне он был настоящим? Я явно не так себе представляла свой первый поцелуй и сама все испортила. Или не испортила?.. Ведь я представляла себе первый поцелуй с Леоном? Может быть, мне стоит просто забыть о случившемся, как о любом другом неприятном сне?
На мгновенье я провалилась в темноту, словно потеряв сознание, а затем мы появились на не очень широкой, исторической, как и весь город, площади Питера. Никто в толпе вокруг нас даже не шелохнулся, не заметил, как мы возникли из ниоткуда. Слишком много людей. Они торопливо перебегали от одного лотка с мороженым к другому и сбивались в небольшие очереди.
Это – мой первый в жизни день города. Ровно год назад, Ворон нашел меня без сознания недалеко от нашего будущего тогда лагеря Охотников. Я до сих пор не знаю, как оказалась там. Последнее, что я помнила, это то, как мы с Леоном бежали от людей корпорации Рай. При мыслях о Леоне у меня опять защемило сердце. Почему он все ещё не нашел меня?! Я отказывалась верить в то, что с ним произошло что-то ужасное, несмотря на то, что именно в этом меня постоянно пытался убедить Ворон. От этих мыслей мне стало так страшно, что я буквально вся сжалась в комок. Это не укрылось от Ворона, и он с тревогой начал разглядывать мое лицо. А я думала о том, что ещё вчера нужно было отказаться от наших планов посетить праздник вместе. Вчера он попытался перейти негласную черту между нами, и я испугалась.
Ворон – мой учитель по светимым сновидениям – снам, в которых можно контролировать все, что ты делаешь. И я совершенно точно испытываю к нему какие-то чувства. Но они меня пугают. Ещё на прошлой неделе он предложил мне «посмотреть на Санкт-Петербург в лучшем виде». Я согласилась, а теперь мне не хотелось бы, чтобы сегодняшние прогулки стали продолжением его вчерашней попытки. Я не знала, к чему это может привести, и не была уверена, что хотела бы знать. Мы занимались одним делом, и деловых, и даже дружеских отношений мне было с ним достаточно. Но, кажется, таких отношений не было достаточно ему. Неужели спустя год он решил, что я забыла Леона, и теперь он может попробовать? Попробовать стать мне кем-то большим, чем уже является? Я ведь рассказала Ворону абсолютно все о себе. Он должен понимать, насколько важен для меня первый поцелуй. Хотя я сама лично ничего не говорила об отношениях с Леоном. Ведь по факту их не было. Он не был моим парнем и не мог им быть. Но догадывался ли Ворон по моим другим словами о Леоне насколько он мне важен?
Я стояла рядом с Вороном в блестящем длинном фиолетовом платье на бретелях, и оно хорошо сочеталось с моим цветом волос. А он – как всегда, в своей черной, как ночь, мантии. Кажется, он носил ее абсолютно всегда. Ее капюшон спадал ему на глаза, и я не понимала, как он находит дорогу куда-либо с таким обзором. Это очень мистично, но совершенно неудобно.
