Андрей несколько минут не подавал признаков жизни. Йосип осторожно высвободился и встал. Он посмотрел вниз. Выходить здесь неудобно — спуск под ступенькой узкий и крутой.

— Андрей, — деловито сказал он, — мы покидаем поезд. Я тебя вытащу. Как думаешь, справишься?

Андрей вдруг глубоко вздохнул и что-то прошептал; появилось новое вулканическое озеро крови.

— Что? Небо? Нет, до него нам еще далеко. Мы только что вниз спустились. Я открою дверь и вытащу тебя.

Он посадил Андрея на край вагона, а сам встал на щебенку, и порог оказался на уровне его подбородка. Слишком высоко.

— Пойду за помощью, — сказал он. — Постарайся пока не ложиться.

Но Андрей и не пытался. Он сидел, положив большие руки вдоль бедер, болтая огромными стопами, и удивленно смотрел на разоренный дымящийся город. Андрей был таким красным, что походил на клоуна.

Йосип положил руку на ботинок:

— Послушай.

Теперь Андрей смотрел на него нехотя, будто ребенок, которого родители вопросами отрывают от телевизора.

— Я должен тебе кое в чем признаться. Ты меня слышишь, парень?

Андрей чувствовал себя нормально и, несмотря на ту шутку, не ощущал боли, но воспринимал все как-то непривычно: звуки он слышал обрывочно, а то, что видел, выглядело странно, будто был совершенно пьян. Опуская взгляд на широкую струю крови, заливающей брюки, он думал, что, если уж суждено вытечь полностью, хорошо, если это происходит из груди. И он никак не мог понять, что там внизу делает лицо Йосипа Тудмана.

— Я хочу исповедаться, — признался Тудман.

Андрей понимал не все, но считал, что, если тебя пришли навестить в больничной палате, нужно из вежливости проявить интерес. Он до сих пор сожалел, что не запомнил цветы, которые в тот раз принес старик Шмитц.

— Говори, — разрешил он торжественно.

А вдруг он мог стать папой римским — это даже лучше, чем центральный нападающий или герой войны.

Тудман сказал, что ему очень жаль, но Андрей отвлекся, потому что по тропинке поднимались женщины. Три красивые молодые девушки, впереди — крашеная блондинка. Странно, что он раньше их не встречал.

Тудман сказал, что всегда старался делать добро, но человек — существо слабое. Наверное, так и есть, думал Андрей, но какое отношение это имеет ко мне?

— Это был я, Андрей, — услышал он признание Тудмана. — Я все эти годы тебя шантажировал.

Очень забавно, ведь, по его мнению, все было наоборот, но, возможно, он ошибается; так бывает, когда не совсем понял суть фильма, но не хочешь в этом признаться и соглашаешься, что фильм хороший.

— Почему? Почему? — спрашивал Андрей и завороженно смотрел на стайку кроликов, кубарем спускавшихся по склону. Внезапно они замерли в облаке пыли, поднимавшемся над нижней станцией одновременно с большим облаком дыма, и снова заторопились по склону вверх. Он задумался, существуют ли стадионы для кроличьих бегов.

Три женщины оглянулись, туже затянули платки и заторопились наверх. Возможно, одна из них — женщина всей его жизни, подумал он и собрался было помахать или окликнуть, но потом подумал: а вдруг они не желают ничего обо мне знать — я этого не допущу.

— Потому что мне нужны были деньги. Это не оправдание, мне очень жаль, об этом я сожалею больше, чем о чем бы то ни было. — Йосип стал говорить быстрее, заметив, что жизнь уходит из лица Андрея. — Ты этого не заслужил. Ты лучше меня. Я все Яне о тебе рассказал, и она…

— Кто?

— Моя возлюбленная. Женщина из Загреба.

Даму в белой шляпе и нейлоновых чулках Андрей помнил.

— Да, я был хорошим мальчиком, — мечтательно произнес он.

Йосип снял фуражку, взял правую руку Андрея и положил на свою голову:

— Можешь меня простить?

— Я прощаю тебя, — сказал Андрей, — именем Отца, Сына и Святого Духа.

Фуникулер за несколько минут доставил их на вершину горы. Стодвадцатилетний вагон в превосходном состоянии: досочки скамеек покрыты блестящим лаком, окна вымыты, все шарниры и механизмы блестят. Они поднимались бесшумно, оставляя город все дальше внизу.

Вагоны с томной грациозностью исполнили ритуал: приблизились, отклонились, прошли мимо друг друга и удалились. Их вагоном управляла молодая женщина с белокурыми кудрями.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Йосип, — смеялась Яна, кладя свою руку на его. — Не смотри так угрюмо — настали новые времена. Почему женщина не может управлять канатной дорогой?

— Канатной железной дорогой, — поправил он.

— Ну да. Скажи, тебе не жарко? Этот новый пиджак тебе очень идет. Ты в нем похож на немца.

Йосип расстегнул пуговицы и замотал теперь уже совершенно лысой головой:

— На немца? У тебя прямо талант меня злить!

— Эти твои белые усы…

— Немец? Я?

— Да ладно, голубчик, не дуйся. Как тут без возражений и провокаций, я же тебя знаю.

— Завтра, — ответил Йосип. — Завтра исполняется пятнадцать лет, как мы вместе.

Она кокетливо прижала голову к его плечу:

— Да. Такую ты, Йосип, хорошую идею подкинул, когда предложил сюда съездить…

— Тогда не нужно надо мной издеваться.

— Большой и сильный мужчина — неужели не справишься?

— Да, но иногда мне этого не хочется, моя милая. Смотри, мы почти на месте. Ты осилишь прогулку, чтобы полюбоваться видом?

— Да, конечно. Бедро уже почти как новое.

Станция Нероберг напоминала верхнюю станцию его собственного фуникулера, хотя благодаря резным стойкам смотрелась наряднее. Их вагон спокойно и четко остановился в нужном месте.

Они медленно шли вверх по тропинке, Яна держала его под руку, опираясь на элегантную трость. Они сели на парковой скамейке у храмового павильона.

— Висбаден… чудесный город. Я так рада, Йосип, что могу побывать здесь вместе с тобой.

Висбаден большой, даже больше Загреба, но главное — здесь намного красивее. Они видели виноградники, сверкающий Рейн, синюю гряду горного массива Таунус.

— Православная церковь, — вычитала Яна в путеводителе, — с пятью золочеными куполами. Построена по приказу некоего герцога Альбрехта для умерших жены и ребенка… Дело в том, что она была великой княжной из Санкт-Петербурга… Разве не романтично?

Йосип вспомнил, что на горе над его собственным фуникулером тоже когда-то стояла русская православная церковь, на том месте, где позже возвели памятник героям, от которого ничего не осталось, кроме постамента, его теперь используют дельтапланеристы в качестве стартовой площадки.

— До церкви нужно еще немного пройти… Хочешь посмотреть?

Йосип молчал, ему захотелось сунуть руки в карманы пиджака, но те еще были зашиты.

Он припоминал, что у церкви на вершине горы не было колоколен. Ребенком Йосип однажды там бывал — он очень хорошо помнил, как впервые ехал на фуникулере с отцом и страшно влюбился в одну девочку из садика. Ее имени он вспомнить не мог, но у нее были веснушки. Заходил ли он тогда внутрь, Йосип тоже уже позабыл.

— Нет, — решил он, — останусь здесь, с тобой.

Яна убрала путеводитель в сумочку и достала несколько открыток.

— Давай? Смотри, я уже написала адреса и наклеила марки.

На марках красовались черно-желто-красные флажки в честь празднования десятилетия воссоединения Германии.

— Для Марио? Зачем это?

— Почему бы нет, он ведь твой самый старый друг?

— Но не самый лучший. Мы уже много лет не общаемся.

— Ну и что? По-моему, хорошая идея: он увидит, что мы вместе в Висбадене, хоть он нас так ни разу и не пригласил в свой большой дом с жуткими орлами на въезде. Ну же, Йосип, несколько слов и потом наши имена.

Яна нажала на шариковую ручку, которую взяла из гостиничного номера, и Йосип не смог отказаться. Он написал: «Здравствуй, Марио, большой привет из солнечного Висбадена, от Яны тоже, твоей жене и детям. Твой старый друг Йосип».

— Отлично, — похвалила Яна, — а теперь эту.

— Катарине… Мило с твоей стороны.

— Я желаю ей только добра, Йосип, ты это знаешь. Хоть и не люблю ходить в это учреждение. Позволь мне хотя бы передать ей привет.