Андрей задержал дыхание, но ничего не сказал. В глазах Шмитца появилась томность, вызывавшая беспокойство и необъяснимую неприязнь.

— От одного туриста, сказал я, но он мне не поверил. Мальчик, эту купюру принес ты… Ты ведь ничего плохого не сделал?

— Нет, папа Шмитц. Конечно нет.

Старик с облегчением кивнул и положил свою рябую ладонь на его руку.

— А дальше?

— Тудман забрал деньги из кассы и кошелька и сказал, что это лишь начало выплаты долга. Еще сказал что-то про кошмар, который теперь навсегда закончился. Я предупредил, что заявлю на него. Он возразил, что я этого не сделаю, потому что я шантажист. А я настаивал, что заявлю, потому что он совершил ограбление и что об этом узнают. Тогда он сказал, что нам лучше урегулировать вопрос полюбовно, чтобы не сделать еще хуже. А потом ушел.

Андрей понимал, что ему необходимо время все обдумать, поэтому достал из кармана пленку:

— Вот. Кажется, они великолепны. Я бы их сразу проявил и напечатал. — Он торжественно поставил пленку на витрину.

— Доволен телескопическим объективом? — спросил Шмитц с хитрой ухмылкой.

— О да, абсолютно. Посмотрим снимки завтра утром? Мне бы сейчас хотелось домой, если я тебе не нужен.

— Иди, мой мальчик. Я справлюсь.

Когда Андрей уже взялся за дверную ручку, Шмитц тихо спросил:

— Ты ничего не забыл?

Андрей недоверчиво обернулся:

— Что ты имеешь в виду?

— Ключи от машины.

После всего, что произошло, Йосип не мог просто взять и пойти домой. Впервые со времен войны он совершил насилие. «Правда на моей стороне», — все время повторял он, маршируя по бульвару, будто бы куда-то целенаправленно шел, хотя на самом деле ему никуда не хотелось идти. Правда на его стороне. Шантажист разоблачен, а он преподал ему урок. Часть своих денег он уже получил обратно. Малую часть. Он не сожалеет о том, что ударил Шмитца в лицо, зло не стоит щадить только потому, что оно маскируется под личиной немощного старика. Вообще-то он проявил милосердие — этого мелкого грязного антисемита стоило бы отмутузить как следует. Ночной кошмар позади, он освободился от вампира, который так долго наживался на его отношениях с Яной, а в ближайшем будущем можно даже рассчитывать на выплаты, которые обеспечат Яне столь необходимую ей роскошь. Хотя можно ли действительно на них рассчитывать? Шмитц угрожал написать заявление. А если он так и сделает…

Йосип шел по бульвару, последняя пальма давно осталась позади.

Смеркалось, из мусорных мешков вылезали и разбегались во все стороны коты. Он мимоходом ответил на приветствие мужчин, возившихся на пляже с лодками. Хочется, чтобы Яна была рядом. На балюстраде сидел серый полосатый кот. Оценив Йосипа, он посчитал, что убегать не стоит. На западе над темным морем повисла грязно-оранжевая полоса света. Жарко, слишком жарко — Йосип снял китель. Там, где уличные фонари поднимались вместе с асфальтированной дорогой и спустя несколько световых пятен снова бросали ее на многие километры, он свернул на темную скалистую тропинку над побережьем.

Теперь он уже не был так уверен в своем деле. Шантаж прекратится, это очевидно, но придется торговаться со Шмитцем, чтобы тот не написал заявление, и от этой мысли становилось ужасно тягостно.

Когда он приблизился к бухте, где когда-то в военных целях построили бетонную набережную и куда теперь стекала городская канализация, теплый ветер стал отдавать солью, водорослями и мусором.

Чтобы придать хоть какой-то смысл прогулке, Йосип присел на поржавелый кнехт. «Что я здесь делаю? — вскоре подумал он. — Мне нужно домой. Мужчина при любых обстоятельствах должен возвращаться домой». Когда он войдет, Катарина уже будет в постели. Жена, конечно, нет. Йосип угрюмо смотрел на далекие звезды, которые начали появляться исподтишка, будто пришли требовать свою добычу на следующий день после схватки. Вонь в бухте стояла удушающая.

После перепалки со Шмитцем прошло уже три часа, и в кармане лежали деньги, но всю обратную дорогу Йосип был расстроен и зол. Казалось, он каким-то образом изменился, когда проявил жестокость и ударил старика в лицо. Жену, несмотря на все ее выходки, он за все годы ужасного брака и пальцем не тронул. И в собственных глазах это давало ему определенный моральный перевес, основания чувствовать себя справедливым человеком. Но теперь Йосип думал: только бы дверь в ее комнату оказалась закрыта. Если она выйдет и начнет возникать, я с ней расправлюсь. Превращу ее дебильную круглую харю в кашу. Он требовал от вселенной, чтобы хотя бы сегодня вечером она оставила его в покое.

В тот момент, когда перед ним показался освещенный асфальт, уличные фонари внезапно погасли. Оказывается, уже очень поздно.

Он надел китель и выпрямился, на случай если встретит еще кого-нибудь.

Но на темном бульваре не было ни души. Лишь несколько припаркованных машин, среди которых машина Шмитца, стоявшая довольно криво, задним колесом на тротуаре. Очень вредно для шин, даже нормально ездить не умеет.

Йосип как раз собирался свернуть в крутой переулок, ведущий к его дому, когда это произошло.

Взрыв высоко в горах. Должно быть, на полпути в Лоспик. Потом яркая вспышка, осветившая низкие облака. Когда огонь потух, раздались резкие хлопки и выстрелы. Йосип прислушался. Больше ничего не было видно, но он хорошо знал последовательность: отдельные выстрелы и сразу очереди из автоматического оружия. Последнее слово за ними. Все это он помнил еще с тех времен, когда много лет назад на этих же холмах воевал против оккупантов. Правда, выстрелы теперь звучали иначе, будто старая песня в новом исполнении, но он знал, что они означают. До их городка добралась война.

После визита к Шмитцу Андрей отправился в противоположном направлении, по бульвару на юг. Там, где линия фонарей поднималась в горы к турецкому форту, он пошел по неосвещенной узкой дороге, ведущей к старой рыбацкой деревне, а затем переходившей в извилистую прибрежную тропинку. Домой ему не хотелось, там пришлось бы остаться наедине с собой. День почти прошел, но так и не оставлял его в покое. Закат оказался продолжительным и упрямым, оранжевые полосы не давали ночи опуститься. А завтра новый день. Жизнь запутаннее, чем хотелось бы. Теперь у него есть бабочка-аполлон, но даже если фотографии будут хорошо продаваться, от Йосипа Тудмана он еще не избавился, ведь теперь тот думает, что его шантажировал Шмитц. Он угрожал старику, и если будет продолжать в том же духе, то вполне возможно, что Шмитц не выдержит и назовет человека, который принес ту купюру.

Андрей собирался никогда больше не посылать Тудману писем с требованием денег, но теперь придется, иначе тот не поймет, что заблуждается насчет Шмитца.

Это должно быть письмо в стиле самых первых, как та открытка с казино в Риеке: наглая, циничная и немного легкомысленная; стиль гуляки-оппортуниста, ни в чем не похожего на старого Шмитца, снова беззаботно требовавшего денег, чтобы оплатить жизнь на широкую ногу. Может, забронировать отпуск в Сен-Тропе или где-то вроде него и написать оттуда? А как скрыть свое отсутствие?

Вообще-то Тудману следовало догадаться, что открытка из Риеки никак не могла быть от такого старого инвалида, как Шмитц, но чертова купюра его ослепила.

Тудман не разбирается в людях, нет у него жизненного опыта.

Взрыв на холме удивил Андрея, и сначала он подумал о дорожных работах, но зарево высоко в Велебите как раз в тот момент, когда его солнечный тезка наконец утонул в море, должно было иметь другую причину. Он еще никогда не видел войны, разве что в кино, поэтому выстрелы и последовавшая за ними автоматная очередь наполнили его почтением и гордостью. Особенно по отношению к самому себе, потому что потом он сможет сказать: я пережил войну.

Выстрелы оказались не войной, а провокацией. Вплоть до самого утра все думали, что это выходка сербов, но дела обстояли иначе: в обугленных автобусах и вокруг них обнаружили тела сербских новобранцев военно-морских сил, расстрелянных по дороге домой после курсов по электронике в Риеке; они защищались при помощи личного огнестрельного оружия, но в итоге всех убили. Хорватский девиз «За дом — грудью встанем!», мелом написанный на дверях выгоревших автобусов, развеял последние сомнения — преступление совершили их же люди. Ужасно, конечно, но все же лучше, чем наоборот. Поговаривали, что это было лишь вопросом времени: не ударь их парни первыми, это сделали бы сербы.