Маркович не появлялся неделю, и мужчины на террасе напряженно ждали, придет ли он в эту субботу. Его не было долго. Солнце уже скрылось за башней музея часов и отбрасывало на площадь широкую тень.

В конце концов он все же приехал — на мопеде, небритый, в камуфляжных штанах и больших солнечных очках. Кневич заказал всем выпить. Маркович, не торопясь, сперва обменялся парой фраз с продавцом газет. И только потом пошел в их сторону со шлемом в руке.

«Напоминает актера из второсортного итальянского фильма», — подумал Йосип.

— Как провел выходные? — любезно спросил Марио, пододвигая к нему стакан.

— Отлично, — ответил Маркович, — съездил к дочери. Она же у меня в Дубровнике учится. — Он сделал глоток, но тут же поставил стакан обратно и откинулся на спинку стула, мысленно витая где-то в другом месте.

«Рисуется», — подумал Йосип.

— На экономическом, так ведь? — улыбнулся Кневич. — То есть о нападении ты ничего не слышал?

— О каком нападении? — отрешенно спросил Маркович.

— Да ладно тебе, — настаивал Марио. — Мы тут все друзья.

— Господа, — вмешался аптекарь, — не все можно обсуждать публично. Пока. Но я пью за Анте Марковича, истинного хорватского патриота. За здоровье!

— За здоровье, — торжественно повторили остальные мужчины.

Не притронулся к бокалу только Йосип.

В очередной раз выгуливая Лайку по Миклоша Зриньи, Йосип не сдержался — схватив проклятый бетонный блок обеими руками, он поднял его над годовой и с грохотом сбросил в овраг. Тот все катился и катился, несколько раз ударяясь о другие такие же блоки и камни, пока, к облегчению Йосипа, наконец не остановился в низине среди обломков и сорной травы. Весь кошмар позади. И тут, к своему изумлению, он увидел очередной белый конверт.

Несмотря на цветное изображение Лас Вегаса, он ни на секунду не поверил, что мерзавец побывал в Америке, потому что на открытке не было печати, но совершенно ясно одно: она не могла быть от Шмитца. Старик так испугался, что у него не хватило бы духу, кроме того, это совсем не его стиль. Так же, как и первые анонимные письма, — понял Йосип. Он обвинил не того человека.

Йосип выудил из конверта негативы и посмотрел на них против света. Было заранее понятно, какой кадр шантажист оставил на сладкое: фото со спущенными брюками и Яной перед ним на коленях. «…сожалею приятель положи 3000 динаров в пластиковый пакет и хорошенько его заклей потому что может только позже смогу его забрать я больше не живу здесь и последний негатив получишь после платежа…» То, что он ее — или она его, это значения не имеет — соблазнил прямо на рабочем месте, для него фатально. Начальства фуникулера он теперь боялся больше, чем жену.

Йосип привязал Лайку и с некоторым трудом спустился по крутому откосу, чтобы взять бетонный блок и отнести наверх. Слишком самонадеянно, подумал он, водрузив его на старое место. Это еще не конец.

Шмитц действительно использовал фотографии бабочки — он напечатал календарь под названием «Гордость Хорватии». На каждом из двенадцати листов красовался снятый Андреем кадр. По такому случаю старик пригласил Андрея в гости. Тот не особо воодушевился, но не нашел повода отказать. Шмитц жил на бульваре в маленькой квартирке, доставшейся ему от тетушки, но не прямо над ателье, а чуть дальше.

Он очень постарался: горели свечи, звучала незнакомая классическая музыка, вся квартира пропахла чевапчичи, на хозяине были белая рубашка и шерстяной жилет, которого Андрей раньше не видел.

— Присаживайся, мальчик, — сказал Шмитц и завязал спереди фартук, — ужин почти готов.

Пока Шмитц суетился на кухне, Андрей осмотрелся. Много книг и маленьких витрин с безделушками. Казалось, старая тетушка обитает тут до сих пор. На столе он отметил вазу с цветами, как и у него дома. Андрею было как-то не по себе, и постепенно он понял почему. На его собственный холостяцкий угол пока не похоже, но к старости, если он так никого и не встретит, может превратиться в нечто подобное.

Его раздражало, что он ел, а Шмитц почти не садился, постоянно бегая на кухню за все новыми закусками и напитками, и еще то, что он не снимал фартук. Тот, кстати, был розовым в бледно-голубой цветочек. В сочетании с почти лысой головой и очками с толстыми стеклами, делавшими глаза хозяина экстремально большими, заставляя их светиться, будто глаза пугливой рыбы, весь его вид был довольно пугающим.

— Представляешь, кто ко мне заходил? — спросил Шмитц после ужина, вытянув губы трубочкой и дуя на чашечку с мокко.

— Тудман?

— Да. Вернул мне отобранные деньги.

— А он извинился?

— Нет. Наоборот. Оскорблял меня, назвал гнусным расистом, способным на все.

— У него свои принципы, — отреагировал Андрей серьезно. — К тому же он спас мне жизнь после той аварии. Он и Марио. Ничего плохого о Йосипе Тудмане я сказать не могу. Этого человека я уважаю.

— Я знаю, что вы в приятельских отношениях, мой мальчик. Имеешь полное право, хотя, по-моему, он уже оторванный ломоть. Потому-то я и не заявил на него. Мне кажется, твой лучший друг — я. Я никому ничего не рассказал.

— О чем? — нахмурился Андрей.

— О той купюре в моей кассе, которую ты принес. Мы же оба это знаем, так? Ты расплатился за камеру и объектив…

— Почему вы вдруг об этом заговорили? Чего вы хотите от меня, папа Шмитц?

— Совершенно ничего, мой мальчик. Я бы никогда не сделал тебе ничего дурного. Да, наверное, мне хотелось бы, чтобы ты меня чаще навещал. Только мы вдвоем, как сегодня…

— У меня куча дел, — процедил сквозь зубы Андрей так сдержанно и нейтрально, как только смог.

— Знаю, знаю, — перебил Шмитц, теребя узел на поясе фартука. — У тебя почта… и потом, ты в сербском профсоюзе.

— В югославском профсоюзе, — поправил его Андрей.

— Ты сам-то хоть в это веришь? Его полностью контролирует Белград. Ты позволяешь использовать себя, Андрей, и даже этого не понимаешь.

— А что я, по-вашему, должен делать? — возмутился Андрей, который и теперь был не прочь послушать, как бы чудесно он смотрелся в форме усташа.

— В нашем городе творятся большие дела. Во всей Хорватии. Мы выбросим это сербское отребье раз и навсегда. Ты знаешь Костича, торговца овощами?

— Да. Но овощи я не очень люблю, а тыквы подавно.

— Тебе колбасок хватит? Может, еще парочку поджарить? Нет? Значит, так, завтра вечером будет акция: нужно показать Костичу и его семье, что им больше не место в этом городе. Вот номер телефона. — Шмитц нацарапал что-то на светло-зеленой бумажке.

— Завтра я не могу, — отказался Андрей. — Еду на ночную рыбалку с Тудманом.

— Эх, Андрей, Андрей, — разочарованно вздохнул Шмитц.

Когда он сообщил, что собирается на ночную рыбалку, жена не возражала. Даже ей, наверное, не могло прийти в голову, что озабоченные русалки переберутся через борт шлюпки и соблазнят Йосипа или что Софи Лорен станет преследовать его на катере.

— Я беру с собой Андрея, — сообщил он. — Вернемся только под утро. Можешь меня не ждать.

— Высокого гренадера? — уточнила она с недоверием. — Ему что, заняться нечем?

Андрей уже несколько недель радовался предстоящей вылазке, которую Тудман то и дело откладывал и все ждал хорошей погоды, хотя за это время часто видел ночью в море большие круги света от рыбацких лодок. Возможно, последнее письмо шантажиста выбило Тудмана из колеи. Но именно на этот счет Йосип мог вообще не переживать, думал Андрей, потому что совершенно не собирался проверять, лежат ли деньги под бетонным блоком. Это в прошлом. Он видит в Йосипе Тудмане друга, а друзья так не поступают. Андрей заранее уточнил, что взять с собой и как одеться.

— Потеплее, — посоветовал Тудман. — Все остальное я беру на себя.

У Тудмана была сине-белая деревянная шлюпка со встроенным мотором. Как только они вышли из порта, он начал крепить поперек две длинные трубы, на которых висели большие карбидные лампы, и готовить удочки. Андрей, как было велено, держался за скамейку, окруженную холодильниками и разнообразными рыболовными снастями.