— Назад! — предупреждал он, указывая крюком. — Вы — да, а вы — нет. Места уже почти нет. Заходите, господин Шмитц!

Но старый Шмитц отказался:

— Дай-ка этот крюк мне, мой мальчик, а сам пока подними вагон наверх. Я тут тебя заменю.

— Тогда вы, — велел Андрей беременной женщине, зашел внутрь и отпустил тормоза.

Переполненный вагон начал медленно взбираться в гору, Андрей время от времени убирал руки с руля, чтобы поправить маленькую фуражку, а в сине-сером небе происходило то, чего он не мог объяснить: полосы света и скопления серых облачков ненадолго появлялись, а потом исчезали.

Склон полз мимо медленнее, чем когда-либо, памятник героям будто нарочно прятался за вершиной холма. Колеса скользили, и Андрей боялся, как бы в месте расхождения дорога не остановилась, встретившись с сопротивлением стрелки. Не перегрузил ли он вагон? С Йосипом Тудманом, этим мерзавцем, такого бы не случилось.

Кроликов он не увидел, зато толпа людей позади стонала и жаловалась, призывая его не переживать из-за огромного веса, которым он нагрузил старый фуникулер, а лучше хорошенько прислушаться, будет ли наверху хоть какой-то транспорт. А он почем знает?

Обернувшись, он увидел внизу на тропинке мужчину в такой же фуражке, как у него, прорывавшегося вверх сквозь толпу беженцев. Это был Тудман. Он, очевидно, собирался помочь, зная, что поддерживать дорогу в движении можно только вдвоем.

Андрей прикинул, что окажется наверху гораздо раньше и успеет залить воду и начать спуск без необходимости смотреть Тудману в глаза. Тудману — мужчине в фуражке, которую он больше не имеет права носить. Если бы Тудман ее сдал, то как официальный начальник фуникулера Андрей мог бы носить эту фуражку — головной убор, более достойный его положения.

Он следил за фуражкой, которая с каждым изгибом тропинки становилась все ближе. Это час его победы, он — народный спаситель, а Тудман ему не нужен. С этим человеком, которого когда-то он считал отцом, а теперь разочаровался, ему не по пути. Более того, на нижней станции он не пустит в вагон Катарину и Любицу, которых заметил в конце очереди. Хотят выжить, пусть поднимаются по тропинке. Как маршал Тито, он тоже оборвал всякую сентиментальную связь с прошлым. Да и Шмитц им шанса не даст, в этом можно не сомневаться. У того есть все причины ненавидеть Тудмана, к тому же он считает, что всех умственно отсталых нужно ликвидировать. Папе Шмитцу можно доверять.

Вдруг череда гранатометных выстрелов обрушилась на склон — казалось, будто там очень быстро сажают серые деревца. Вагон добрался до перрона, и Андрей зафиксировал тормоза. Пока люди беспорядочной толпой взбирались по ступеням памятника, он присоединил шланг и принялся наполнять резервуар. Вода бурлила и брызгалась, олицетворяя собой жизнь для многочисленных сограждан. Андрей в безопасное место не поедет, он собирается писать историю.

Когда Йосип вышел на последний крутой отрезок, Андрей поехал. Его вагон спускался очень медленно, а значит, другой был совершенно перегружен.

Но это не имеет значения, лишь бы дорога оставалась в движении. Андрей стоял на посту, широко расставив ноги, один в своем вагоне, и время от времени делал подбадривающие жесты в сторону толпы людей на тропинке. Большинство не реагировало, а кто-то даже тряс сжатыми кулаками, очевидно разозлившись, что он не взял их с собой. Ему все равно, он выше этого. Кто, убегая, тащит с собой детскую коляску или телевизор? Он спускался в горящий город, а разрывы снарядов слева и справа поднимали столбы пыли, но Андрей оставался совершенно спокойным и хладнокровным, как пилот бомбардировщика в американском фильме, летящий сквозь заградительный огонь прямо к цели. Он слишком молод, чтобы иметь представление о смерти, в отличие от Йосипа, который, изможденный подъемом, откинулся на бронзовый сапог героя на том самом месте, где обедал в течение нескольких десятков лет. Он видел город, свой город, в огне и знал, что его уже не восстановить — по крайней мере, пока он жив. Он хватал ртом воздух и в паническом страхе, что сердце сейчас остановится, расстегнул рубашку, оторвав все пуговицы. Сейчас не время умирать, нужно пополнить следующий вагон, когда тот придет наверх. Пот ручьями струился по его телу, даже брюки и трусы были мокрые. Йосип с трудом поднялся. Вдалеке колонны беженцев шли по тропинкам мимо водохранилища, надеясь обрести безопасность в глубине страны или отыскать путь в Словению. Внезапно обзор стал шире — несколько бронзовых героев выстрелами смело с постамента.

Андрей достал камеру и навел объектив на встречный вагон. Тот был еще далеко, но он заметил, что вагон переполнен: головы, плечи и руки торчали из опущенных окошек, люди стояли на ступенях, висели на ручках, а некоторые даже лежали и сидели на крыше. Вагон напоминал фрукт, захваченный роем насекомых. Андрей хотел сделать фотографии, чтобы задокументировать свой вклад в эвакуацию.

Но получилось иначе. Изогнутая траектория сербского снаряда и траектория прямой спускающегося вагона пересеклись как раз в тот момент, когда он нажал на затвор.

Йосип услышал взрыв и увидел, как вагоны встали, не дойдя до половины пути, а потом стали медленно двигаться в обратном направлении, пока балластная жидкость из пробитого резервуара стекала по шпалам. Даже на таком расстоянии он различал постепенно ослабевающий рев и визг сидящих внутри пассажиров, которые двигались обратно к нижней станции. Вагон Андрея шел ему навстречу, но у руля никого не было. Сквозь зияющие пустотой рамы Йосип видел лишь то, что было позади, — поле и дым.

Йосип побежал по платформе, резко дернул дверь двигающегося вагона и заскочил внутрь, чтобы тот не слишком сильно ударился об отбойники, но опоздал.

Тело Андрея покатилось по доскам пола под переднюю скамейку.

Йосип встал на корточки, схватил его за ноги и заботливо вытащил из-под скамейки.

Плохо дело. Грудина раскурочена, на ее месте — одна большая зияющая рана. Глаза Андрей наполовину открыл, он был в сознании, но Йосип сразу понял, что, в отличие от того случая с автобусом, сейчас помощь бесполезна. Он сел на пол и приподнял голову и плечи раненого.

— Спокойно, — сказал Йосип, — я перенесу тебя через горы в хороший госпиталь.

Почти незаметно вагон снова пришел в движение. Йосип поднял глаза и успел увидеть только исчезающий угол навеса. Конечно, люди вышли из вагона на нижней станции, и их с Андреем вес стал решающим: вагон неуверенно спустился в город, будто готовый остановиться, как только приложат хоть малейшее усилие. Но Йосип ничего не делал, он оставался с Андреем на руках на деревянном полу.

Тот открыл губы с причудливым звуком, похожим на громкий поцелуй.

— Как ты? — спросил Йосип, но ответа не расслышал. — Что ты сказал?

— Ничего, — прошептал Андрей.

— Держись, мальчик. Сорняки не гибнут.

Осторожными движениями, будто инвалид, их вагон вошел в разъезд, чтобы уступить место встречному. Сквозь разбитые окна Йосип видел проходящие мимо разбитые окна.

— Они были там? — спросил Андрей.

— Кто?

— Любица и Катарина.

— Надеюсь, я точно не видел.

Андрей скривился, было невозможно понять, то ли ему больно, то ли он улыбается.

— Я… я… старался, — произнес он.

— Знаю. Спокойно, скоро мы будем на месте. Боль?

— Нет, спасибо, ее мне уже… ха-ха… достаточно…

Что это — мужество или отчаяние? По верхушкам деревьев Йосип понял, что они приближаются к нижней станции. Вагон двигался медленно, будто парил. Нужно время, больше времени. Совершенно непонятно, что делать с Андреем, когда они окажутся внизу. Его руки торчали из-под мышек Андрея, по локоть в крови. Он поднял глаза и попытался зафиксировать взгляд хоть на чем-то, но не нашел ничего лучше, чем осколки в полированных рамах. Внезапно у него возникло чувство, будто бы ускользает его собственная жизнь, а не жизнь Андрея.

Они остановились. Другой вагон, наверное, сошел с рельсов или застрял.