Йосип поймал заблудшую рыбку, не больше ладони, которую снял с крючка и тут же выбросил обратно.

— Шмитц еще что-нибудь рассказывал? — поинтересовался он через какое-то время.

— О чем?

— Расскажи он, ты бы точно знал… Я несправедливо с ним обошелся. Обвинил его кое в чем, а потом оказалось, что это не он. Очень обидно, что приходится извиняться перед таким мерзавцем. Жаль так о нем говорить, я знаю, что вы приятели.

— Ну как приятели… — ушел от ответа Андрей. — Он всегда ради меня старается, это правда. Я и сам не знаю почему.

— Не знаешь? — злобно переспросил Йосип. — Тогда я тебе расскажу. Во-первых, он надеется завербовать тебя в усташи. Во-вторых, он гомосексуал.

Андрей ничего не ответил. Из-за последнего замечания он вдруг почувствовал, будто его самого задели за живое.

— А что за проблемы у тебя были со Шмитцем? В чем ты его подозревал? — спросил он наконец, но Йосип покачал головой, не желая отвечать на этот вопрос.

— Нам не обязательно обсуждать все, мой мальчик.

«Вот и он уже говорит „мой мальчик“, как Шмитц, — подумал Андрей. — Кажется, они не воспринимают меня всерьез».

— Конечно, мы можем и не разговаривать, — уязвленно заметил он. — Хотя делать все равно больше нечего, потому что рыбалка, очевидно, не задалась.

Йосип кивнул, встал и принялся доставать удочки.

— Ты прав. Мне жаль, что я тебя разочаровал. Давай возвращаться.

Лодка с двумя молчаливыми мужчинами на борту шла по серо-синей воде на восток. Висел густой белый туман, поэтому городок обозначился только в последний момент. Андрей помог Йосипу причалить, попрощались они без особых церемоний.

Йосип провожал взглядом неизменно гротескную фигуру почтальона, когда тот шел вдоль набережной домой, пока не исчез в тумане. Их общее дело успехом не увенчалось.

Дорогу он мог бы найти и вслепую, но настолько густой туман даже его заставлял нервничать.

К тому же ничего не было слышно, казалось, все звуки в мире исчезли.

Когда он проходил мимо сербской православной церквушки, под ботинками затрещали осколки стекла — цветного стекла. Витражи были разбиты.

Улицей дальше оказалось, что магазинчик Костича тоже пострадал. Прилавки разгромлены, коробки и ящики растоптаны. Товар лежал на земле, по нему как будто проехали машины — тротуар покрывал ковер из раздавленных фруктов и овощей. Тыквы из автоматов расстреляли в кашу. Все стекла были выбиты, а на верхнем этаже, где жила семья, похоже, бушевал пожар — вокруг каждого окна чернел ореол.

Горан Костич вышел на улицу и с отсутствующим взглядом завязал впереди фартук. Он наклонился и стал собирать целые фрукты в маленький ящик.

— Подожди, я помогу, — предложил Йосип, поставив сумку на землю.

— Такие красивые фрукты, — жаловался Костич высоким голосом. — Взгляни на эти апельсины. Лучше испанских.

— Я помогу, — повторил Йосип и бросился составлять в ряд несколько уцелевших ящиков. — Семья жива?

— Да, да. Они все вместе залезли в кровать.

— Мне стыдно, Костич, что в нашей стране произошло такое. Оставь ты эту цветную капусту. Апельсины дороже.

Пока они спасали то, что еще можно было спасти, подъехал грузовик. В открытом кузове сидели вооруженные мужчины, и среди них Маркович.

— Просто продолжай, Костич, — прошептал Йосип. — Пока я здесь, они тебя не тронут.

— Плохая идея, Тудман! — выпалил Маркович.

— А я думал, что знаю тебя! — крикнул в ответ Йосип. — Но я не знал, что ты терроризируешь невинных людей.

— Сербов! Им тут больше не место.

— Ты идиот, — отрезал Йосип, держа на животе большую тыкву.

— Ничего подобного, — вмешался другой голос.

Дверь открылась, и вышел Марио.

— Марио? Ты что, совсем забыл о приличиях? А твоя жена знает, в чем ты участвуешь?

— О да, и она совершенно со мной согласна. Приличия оставим до лучших времен. Мы не хотим, чтобы сербы жили в нашем городе.

— Тыквы — это просто тыквы! — завопил Костич.

— Закрой рот, — зашипел Йосип и прокричал: — Кто еще с вами?

— Я, — отреагировал Шмитц и приблизился к открытой двери, чтобы Тудман мог лучше его разглядеть. На нем была белая рубашка и фиолетовый шерстяной жилет.

— И я тоже, господин Тудман, — неспешно проговорил кто-то. Мужчина, который был за рулем, появился из-за машины. Йосип его знал: Горват, председатель консорциума, на баланс которого государство передало фуникулер. — Вы можете идти домой.

— Нет, — решил Йосип и прижал к себе тыкву так, будто это был ребенок. — Я выполняю свой гражданский долг и помогаю этому мужчине.

Йосип потерял работу. Уведомление об увольнении пришло заказной почтой, и Андрей присутствовал, когда он его открывал.

— Что будешь делать? — спросил почтальон.

— Без понятия, — вздохнул Йосип. — Есть пенсия, но совсем небольшая. И я не понимаю, как жить без фуникулера. Делал эту работу больше двадцати лет.

Андрей вообще-то не собирался заглядывать под бетонный блок на улице Зриньи, но не смог устоять. Он нашел деньги, плотно запакованные в целлофан. В тот момент ему показалось справедливым заставить Тудмана, державшегося в стороне от национальной борьбы, поучаствовать в ней хотя бы так.

Тудман наклонился и погладил Лайку по голове.

— Все будет хорошо, девочка, — пообещал он.

Андрей положил руки ему на спину. Возможно, это был последний раз, когда они с Тудманом находились в знакомом киоске нижней станции.

— Никого ведь нет, — посетовал Тудман. — Никого, кто мог бы меня заменить. Чтобы с техникой справился. Вот увидишь, фуникулер обречен.

— Тебе ведь хватит на жизнь? — поинтересовался Андрей.

— Посмотрим, — прикидывал Тудман. — Катарине вообще-то нужно в спецшколу. Особое образование, знаешь ли. А это дорого.

— Я мог бы одолжить тебе, — вдруг сказал Андрей.

— Хочешь дать мне в долг? — удивился Тудман.

— Что тут такого? Мы же друзья.

— Конечно. Но лучше подумай о собственном будущем. Кто знает, вдруг твоя работа на почте тоже под угрозой.

— Не думаю. Я на службе у югославского государства.

— Пока оно существует.

— Сопротивление бесполезно, Йосип, — строго сказал Андрей и стал маршировать туда сюда. — Ты мой друг, и мой долг — тебе помочь. Нам от этого никуда не деться.

В кармане его штанов лежала толстая пачка денег из-под бетонного блока, но опыт с меченой купюрой подсказывал, что лучше воздержаться от поспешных действий.

— Принесу тебе завтра четыре тысячи динаров, — сообщил он.

— Андрей, я не знаю, смогу ли тебе их когда-нибудь отдать…

— Ну, не сможешь, — успокоил его Андрей. — Даже если и так. Мы друзья.

— Да, мы друзья, — вздохнул Тудман и встал, чтобы обнять его.

— Если бы ты знал, как я это ценю… Спасибо тебе. — Андрей тоже обнял его, положив руки на широкую спину Тудмана; раньше он никогда так не делал. — Все будет хорошо. Вот увидишь, — прошептал он.

В свой последний рабочий день Йосип, как обычно, ел бутерброд на ступенях памятника и думал о своей жизни.

Предложение Андрея, с которым в конце поездки на рыбалку он обошелся не слишком дружелюбно, произвело на него глубокое впечатление. От людей всегда ожидаешь либо хорошего, либо плохого, и совершенно не понятно, как реагировать, когда человек делает то, чего ты не ожидаешь. От Андрея с его коррупционным прошлым и фашистскими настроениями столько великодушия он не ожидал. Что бы ни произошло, он больше никогда не станет вымогать у него деньги. Шантаж навсегда в прошлом. Несмотря на последний платеж вымогателю и потерю работы, четырех тысяч динаров от Андрея должно хватить, чтобы немного продержаться.

Еще он размышлял о том, как вышло, что мужчины в его жизни оказались настолько надежнее женщин. Может, виной тому он сам? Но к ответу Йосип так и не пришел.

Он в последний раз с высоты взирал на трассу фуникулера, по крайней мере в последний раз как начальник. Если он когда-то сюда и вернется, фуникулер не изменится, а сам он станет другим. На нижней станции Йосип Тудман снимет китель и навсегда повесит его в шкаф.