Лорнет повис, покачиваясь, на своей тонкой золотой цепочке, и почтенная дама, приподняв красиво изогнутые брови, испытующе взглянула на Альдо:
— В самом деле? В таком случае я хотела бы убедиться в этом лично: послезавтра я устраиваю благотворительный вечер в пользу этих несчастных, мы пришлем вам приглашение. Где вы живете?
— На улице Альфреда де Виньи, у моей двоюродной бабушки маркизы де Соммьер…
— О, так мы соседи! Мы будем рады видеть вас, князь! Наконец-то она произнесла титул, на что Альдо уже перестал надеться. И одновременно с этими словами на прекрасном и высокомерном лице принцессы расцвела самая обворожительная улыбка, какую только можно себе представить.
— Ну вот, дело сделано, — с удовлетворением произнес Вобрен, как только они отошли на некоторое расстояние. — Мне кажется, мы хорошо поработали…
— А ты тоже там будешь, на этом… вечере?
Нет, дорогой мой! Во-первых, меня не приглашали, а во-вторых, в мои намерения совершенно не входит выкладывать целое состояние всего-навсего за концерт, пусть даже и очень хороший, и за ужин. Ну, а тебе я желаю хорошо поразвлечься… Только не забудь, я надеюсь, что ты до отъезда еще успеешь пообедать или поужинать со мной!
Возвращаясь домой, то есть к тетушке Амелии, Аль до на минутку задержался у привратника, чтобы позвонить Адальберу; маркиза, которая не могла смириться с тем, чтобы ее вызывали звонком, словно прислугу, по-прежнему отказывалась допустить в свои покои это «варварское устройство», а ему необходимо было рассказать другу о последних событиях. Но его ждало разочарование: дома он застал только Теобальда, который довольно кислым тоном сообщил, что Адальбер «ушел пить чай с леди Доусон и вернется не скоро»! Верный слуга явно невзлюбил англичанку, Альдо готов был в этом поклясться. Развеселившись, он доставил себе удовольствие, сделав Теобальду легкое внушение:
— Послушайте, Теобальд, только не пытайтесь меня уверить, будто вы не разбираетесь в английских титулах. Надо говорить так: достопочтенная Хилари Доусон, а вовсе не леди Доусон, поскольку эта девушка — всего лишь дочь лорда, а титул леди принадлежит ее здравствующей матери.
Из груди Теобальда вырвался бурный вздох, заполнивший телефонную трубку шумом и треском.
— Вы правы, ваше сиятельство, но эта иллюзия все-таки служила мне некоторым утешением. С тех пор как месье вернулся, я только и слышу, что об этой даме. А если он о ней не говорит, то без конца названивает ей по телефону. Боюсь, у него это серьезно…
— Подождите так расстраиваться, Теобальд. Месье пока что не женился.
Ваше сиятельство, вы так добры, что утешаете меня, я от всего сердца благодарю вас. Мне что-нибудь передать месье?
— Да. Скажите ему, что послезавтра я встречаюсь с интересующей нас особой. Позже я ему перезвоню.
Войдя в назначенный час в роскошный, сияющий всеми своими ярко освещенными окнами особняк на улице Монсо, Морозини подумал, что никакой войне не удастся уничтожить роскошь и элегантность, свойственные лучшим французским домам. Принц и принцесса — он немного бледный, но улыбающийся, она — великолепная в черном кружевном платье и с чудесными старинными драгоценностями — встречали гостей приветливо, что ничуть не умаляло их вполне королевского величия. Особенно сильное впечатление производила принцесса Сесилия. С тех пор как ее сын Наполеон в 1916 году пал смертью храбрых, она не снимала траура, и глухой оттенок ее черных платьев не только подчеркивал ослепительное сияние ее бриллиантов, но и оттенял нежную прелесть блондинки, о которой никак нельзя было сказать «со следами былой красоты»… Сверкнув кольцами, принцесса протянула недавнему сопернику руку безукоризненной формы, над которой тот почтительно склонился, затем представила его своему супругу и пригласила пройти в бальный зал, где была устроена импровизированная сцена. В этот вечер там должны были звучать прославленный шаляпинский бас и чернояровские балалайки.
В большой зал, где каждая мелочь несла на себе отпечаток двух империй — принцесса Мюрат и впрямь была первой дамой имперского мира на территории своей страны, — медленно стекалась значительная часть того, что обычно подразумевается под словами «весь Париж», иначе говоря — те, кто мог заплатить огромные деньги за право усесться на один из бесчисленных позолоченных стульчиков. Только в первом ряду стояли кресла, предназначавшиеся для наиболее знатных гостей и располагавшиеся по обе стороны от места хозяйки вечера, великой герцогини Гогенбург-Лангенфельс, которая, несомненно, должна была прибыть последней.
Морозини поздоровался с немногочисленными знакомыми, пожал несколько мужских рук, несколько женских поцеловал, не переставая краешком глаза поглядывать в ту сторону, откуда должна была появиться та, кого он с таким нетерпением дожидался. Наконец она показалась в дверях, и у него перехватило дыхание. Ему показалось, что сердце у него вот-вот остановится, он не мог глаз от нее отвести, так она была хороша в своем зеленом бархатном платье с маленьким шлейфом, тесно облегавшем ее высокую и тонкую фигуру от маленьких ступней в золотых туфельках до ослепительно белых открытых плеч, плавные линии которых не перебивало ни единое украшение. Должно быть, она отказалась от ожерелий для того, чтобы подчеркнуть великолепие серег, искрившихся на фоне ее длинной нежной шеи. Два сказочных изумруда в простой золотой оправе, точно того же оттенка, что огромные глаза, слегка удлиненные и тем самым выдававшие легкую примесь южной крови. Изумруды так шли прекрасной мегрелке, чью великолепную и гордую голову. словно оттягивали назад роскошные светлые, чуть рыжеватые волосы, заплетенные в косы, уложенные короной и увенчанные золотой диадемой с изумрудами. Обнаженные руки не украшал ни один браслет, и лишь единственное кольцо с изумрудом скорее отягощало, чем украшало хрупкую узкую кисть.
Ее появление было встречено восторженным шепотом, не смолкавшим все то время, пока она ленивой и даже немного утомленной походкой следовала в сопровождении хозяев к своему креслу. Эта особенная, лишь ей присущая манера держаться была исполнена несомненной грации, но в соединении с бледностью лица и легкими, нежными кругами, оттенявшими глаза, наводила на мысль о том, что, возможно, великая княгиня не вполне здорова.
Во время концерта Морозини мало что слышал: его внимание было приковано к этой женщине, и ни о чем другом он думать не мог. Даже не приближаясь к ней, он проникся уверенностью в том, что ее украшают «Урим» и «Туммим», и, чтобы унять дрожь в пальцах, он судорожно сжимал программку, которую ему только что вручили. Наг конец-то он видел перед собой эти камни, а ведь он уже почти отчаялся напасть на их след. Вот они, совсем рядом, в нескольких шагах от него, и по-прежнему недоступны. Но ему непременно надо преодолеть это расстояние, так или иначе, но завладеть ими. Оставалось лишь придумать способ заполучить их, и это должно было оказаться нелегким делом: владелица, несомненно, очень гордится ими, раз носит в такой простой оправе, не говоря уж о том, что она выложила за них целое состояние.
Очень редко случается, чтобы женщина не почувствовала устремленного на нее настойчивого взгляда. Великая княгиня не стала исключением из правила. Дважды за то время, пока русский бас рассказывал о муках совести, терзавших Бориса Годунова, она оборачивалась и всякий раз встречалась глазами с этим прикованным к ней взглядом. Похоже, это доставляло ей удовольствие, потому что она слегка улыбнулась в ответ. К тому же после того, как концерт закончился громом рукоплесканий и все потянулись к столам, где был накрыт ужин, она сама стала высматривать Альдо. Впрочем, ей не составило труда его найти: словно загипнотизированный, он шел за ней, не отступая ни на шаг. И потому видел, как она наклонилась к хозяйке и тихонько сказала ей несколько слов. Та обернулась и, после недолгих колебаний, подошла к Морозини и сказала, что его приглашают сесть рядом за столом.
— Идите сюда, я вас представлю! — сказала она довольно резким тоном, в котором сквозило неодобрение. — Кажется, моя кузина хочет с вами поговорить. Может, она решила купить какое-нибудь украшение? — прибавила принцесса с поистине царственным высокомерием, на которое Альдо ответил лишь улыбкой и легким поклоном.
