Она проворно вскочила и направилась было к двери, но Адальбер удержал ее, схватив за полу юбки:
– Не спешите так! Не исключено, что сейчас важнее другое.
– Да что же, господи? Я хочу, чтобы этот субъект немедленно покинул наш дом!
– Ну да, и ускользнул бы от нас, и нам бы стоило адских трудов снова его настигнуть? – усмехнулся Альдо. – Вы рассуждаете, словно безрассудная девчонка! Здесь он, по крайней мере, у нас на глазах. Чутье подсказывает мне, что он может привести нас к Эльзе!
– Вы бредите? Он не слишком умен, зато хитер, как старый лис...
– Возможно, но даже старые лисы иногда попадаются на улыбку хорошенькой девушки, – ответил Альдо. – Так что вы будете с ним обворожительны, моя милая, даже если...
Темные глаза стали еще темнее от гнева.
– Во-первых, я не ваша «милая», а во-вторых, вы не заставите меня любезничать с этим старым козлом! Представьте себе, он, в его-то возрасте, вздумал на мне жениться!
– И он тоже? Да вы прямо-таки представляете опасность для общества!
– Не грубите! Если мои собственные чары кажутся вам недостаточно сильными, так знайте: деньги моего отца делают меня неотразимо привлекательной. Собственно говоря... я никогда не была так счастлива, как в те два года, когда скрывалась под обносками Мины, – прибавила она с горечью, тронувшей Морозини: до сих пор ему как-то не приходила в голову эта сторона вопроса.
Расстроенный тем, что невольно обидел Лизу, Альдо хотел было взять ее за руку, но в эту минуту где-то в глубине дома прозвонил обеденный колокол.
– Идите к столу! – вздохнула Лиза. – Увидимся позже...
– А вы не пойдете?
– У меня есть прекрасное оправдание для того, чтобы не видеть физиономию Голоцени. Так позвольте мне им воспользоваться!
– Я понимаю ваши чувства, – мягко сказал Адальбер, – но, возможно, вы поступаете опрометчиво. Для такого человека, как он, и трех пар глаз и стольких же пар ушей может оказаться недостаточно.
– Обходитесь своими, только не забудьте зайти попрощаться со мной перед уходом!..
Лиза надеялась спокойно поразмышлять в одиночестве, но надеждам ее не суждено было сбыться. Не успела она произнести последнюю фразу, как в комнату вихрем ворвалась ее бабушка. Казалось, старая графиня страшно взволнована. За ней тенью следовал Александр.
– Смотри, что нашел Иозеф! – закричала она, протягивая внучке листок бумаги. – Письмо лежало на обеденном столе, рядом с моим прибором. Нет, наглость этих негодяев и правда не знает границ, раз они осмеливаются проникнуть в мой собственный дом!..
Девушка протянула руку к записке, но Морозини оказался проворнее и перехватил ее. Одного беглого взгляда хватило, чтобы прочесть короткое и предельно грубое послание:
«Если вы хотите увидеть девицу Гуленберг живой, вы должны исполнять наши приказания и ни в коем случае не обращаться в полицию. Приготовьтесь отнести драгоценности завтра вечером, куда – вам будет сообщено позже».
– Вы можете предположить, каким образом письмо к вам попало? – спросил Морозный, отдав записку Лизе.
– Ни малейшего представления! Я ручаюсь за моих слуг, как за себя, – ответила графиня. – Но одно из окон в столовой было приоткрыто, и Иозеф считает...
– Что записку бросили в окно? Но, если только она не наделена собственной жизнью, кто-то должен все же был ее бросить. Позволите ли мне взглянуть? Останься с дамами, Адальбер, – прибавил он, без всякого выражения глянув на Голоцени. – Я, наверное, справлюсь и один...
Старый дворецкий проводил его в столовую, где на длинном столе, за которым могло поместиться человек тридцать, был накрыт ужин на четверых; прибор хозяйки дома действительно стоял ближе других к окну, так и оставшемуся открытым.
Морозини огляделся, не говоря ни слова, высунулся в окно, чтобы посмотреть, далеко ли до земли, и, наконец, вышел из комнаты, попросив Иозефа принести электрический фонарик. Они вместе обошли вокруг дома и оказались под окном столовой.
Столовая располагалась на одном уровне с террасой, но не была связана с ней никаким переходом, так что доступ извне был затруднен. При помощи фонарика Альдо удостоверился, что нигде нет признаков постороннего вторжения – в такую сырость на влажной почве и на стенах непременно остались бы следы. Никто не потревожил и опустевшие цветники, окружавшие виллу. Все это только подтверждало первое впечатление, которое сложилось еще тогда, когда он взял в руки записку. Ее явно принес кто-то из домашних, и, раз слуг нельзя было заподозрить, оставался только один человек, чье участие в заговоре было несомненным, – Голоцени.
– Нашли что-нибудь? – спросила графиня, когда князь присоединился к обществу в маленькой гостиной.
– Ничего, сударыня! Надо полагать, вашим врагам помогает некий крылатый дух... или, может быть, сообщник?
– Я отказываюсь об этом говорить!
– Никто не смеет вас заставить. Тем не менее какое-то объяснение все-таки должно же быть?
– Что касается меня, – мелодичным голосом произнес Голоцени, – я раздумываю, не вы ли, князь, или ваш друг могли бы нам его предложить! Все же вы здесь – единственные посторонние люди.
– Только не для меня! – ледяным тоном перебила его Лиза, появляясь в эту минуту в дверях. На девушке было длинное платье зеленого бархата. – Если вы будете продолжать в том же духе, Александр, я вообще перестану с вами разговаривать!
– Ну, вы ведь не сделаете этого, дорогая... драгоценнейшая Лиза? Вы же знаете, до какой степени я восхищаюсь вами, и...
– Восхищаться можно и за столом! – вмешалась графиня. – Если я правильно понимаю, дорогая моя, ты решила к нам присоединиться?
– Да. Я уже велела Иозефу поставить для меня прибор.
Предваренный таким образом обед вышел мрачным и безмолвным – другого нельзя было и ждать. Погруженные в собственные мысли, собравшиеся лишь изредка обменивались короткими фразами. Так продолжалось до тех пор, пока Голоцени не осмелился поинтересоваться, как его кузина собирается реагировать на послание похитителей.
– Что за дурацкий вопрос! Что мне остается делать, как не повиноваться, а вам должно быть известно, что мне ненавистно само это слово! Так что я дождусь следующего известия, а потом... Иозеф забрал драгоценности из тайника и привез их сюда в тот же день, что и Лизу.
– Не торопитесь, бабушка! – сказала Лиза. – Мне кажется, прежде чем платить выкуп преступникам, надо убедиться в том, что Эльза жива. Слишком просто потребовать выкуп, а потом, получив его, избавиться от обременительного свидетеля... если только они не избавились от него раньше. Мы имеем дело с людьми, ни во что не ставящими человеческую жизнь: им ничего не стоит совершить еще одно убийство.
– Что же ты предлагаешь?
– Я пока еще не знаю, как поступить, но в одном уверена: в полицию обращаться не следует. К тому же, мне кажется, местные полицейские не справятся с такой сложной работой и наверняка запросят помощи из Вены. Кстати, – прибавила она, обернувшись к Голоцени, – вы, наверное, завтра вернетесь в столицу. Я надеюсь, вы тоже сохраните молчание и не кинетесь подключать к этому делу ваши «высокие связи»?
Возмущенный граф так вздернул подбородок, что бородка образовала с тощей шеей прямой угол.
– Вы меня словно за дурака считаете, Лиза! Я не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вам неприятности. Впрочем, я намерен здесь задержаться. Мысль о том, чтобы бросить вас обеих одним выпутываться из таких затруднений, для меня просто невыносима. Я хочу оберегать вас... если вы мне это позволите, – прибавил он, умильно взглянув на кузину. Та ответила ему ласковой, хотя и немного усталой улыбкой.
– Это очень мило с вашей стороны! – сказала она. – Разумеется, вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Ваша преданность трогает нас: и Лизу, и меня...
Если девушка в тот момент и испытывала какое-либо чувство, то никак не признательность и еще меньше того – радость, однако Голоцени повернулся к ней с такой ослепительной улыбкой, словно она только что пообещала ему свою руку.