— Охотно верю, но, поступая так, не подвергались ли вы еще большему риску? Как смогли бы вы объяснить сэру Эрику исчезновение принадлежащих вам вещей, которые наверняка стоили очень дорого?

— Признаюсь честно, что я об этом даже не подумала. Мне было так страшно! Ладислав меня просто терроризировал…

— А Сэттон? Его вы не боялись?

— Нет. Я умела поставить его на место. И надеялась, что в один прекрасный день избавлюсь от него, ведь тогда я еще не знала, кто он такой на самом деле.

— А если бы узнали, что бы вы стали делать?

Глаза Анельки наполнились слезами, и она стала утирать их платком, вытащив его из-за рукава.

— Представления не имею… Может быть, решилась бы даже убежать. Мне уже приходила эта мысль в голову. Мой отец и мой брат живут в Америке. Поскольку мой муж умер, я собиралась попросить разрешения присоединиться к моей семье, тем более что мой брат там женился. Надо сказать, что в нашем доме я задыхалась — угрозы Ладислава, скрытая ненависть Джона Сэттона и — должна в этом признаться — превышающая мои силы любовь мужа, которого временами охватывало что-то вроде безумия…

— Так он вас слишком сильно любил?

— Да. Можно сказать и так.

— Вы посвящали кого-нибудь в ваши намерения относительно бегства?

— Нет. Даже Ванду, которая всегда была мне предана.

Однако в день, когда произошла трагедия, я собиралась поговорить об этом со своим мужем по возвращении из «Трокадеро». В этот день у нас была ужасная сцена… На нее и намекал мистер Сэттон, когда выдвигал свое обвинение.

— Да, он слышал, как вы сказали своему мужу: «Всему этому должен настать конец! Я вас не выношу!»

— Чтобы услышать мои слова, он должен был спрятаться у меня под кроватью или за шторами в спальне. Ссора произошла между нами при закрытых дверях, а спальня у меня достаточно просторная. И я должна сказать, что ничего подобного я не произносила.

— Сэр Десмонд, — обратился судья к адвокату, — почему бы нам вновь не пригласить мистера Сэттона? Мне кажется, что дело становится все более запутанным и все труднее определить степень вины и правоты леди Фэррэлс и ее обвинителя.

— С удовольствием, милорд. Тем более что я не очень понимаю, что нам еще может дать… — произнес сэр Десмонд, поворачивая голову ко входу.

— Раз сэр Джон согласен, я не имею ничего против. Однако что там происходит? — осведомился судья, тоже поворачиваясь ко входу.

Один из служащих в Олд-Бэйли только что вошел в зал.

Он был явно взволнован и направлялся прямо к королевскому прокурору. Однако услышав обращенный к нему вопрос судьи, застыл посреди зала:

— С вашего позволения, милорд, начальник полиции Уоррен просит, чтобы суд выслушал его, и немедленно.

Одна бровь судьи взметнулась вверх:

— Немедленно? Ну и ну! Должно быть, что-то очень важное… Просите господина начальника полиции пройти в зал.

Появление Уоррена, похожего на птеродактиля больше, чем когда бы то ни было, произвело огромный эффект: половина зала и все галереи повскакали со своих мест. Начальник полиции попросил у суда прощения за свое вторжение, нарушающее протокол, пояснив, что информация, которую он желает сообщить, имеет чрезвычайную важность и должна быть доведена до сведения суда безотлагательно.

— Полиция Уайтчепла только что известила нас, что, приехав по анонимному телефонному звонку, она обнаружила труп Ладислава Возинского, который покончил с собой, повесившись в наемной квартире.

Глухой ропот зала перекрыл отчаянный женский крик:

— Нет! Нет! Это невозможно!

Из зала суда были вынуждены увести Салли Пенковскую, с которой случилась настоящая истерика. Все это только прибавило напряжения и так уже взвинченному залу. Судья энергично призвал всех к тишине, и в зале в самом деле воцарилось мертвое безмолвие. На свидетельском месте бледная Анелька напоминала восковую статую. Зал затаил дыхание. Сэр Эдвард Коллинз возвысил голос:

— Самоубийство?

— Похоже, что так, милорд. На столе лежало письмо, адресованное Скотленд-Ярду.

— Могу я с ним ознакомиться?

Судья надел очки и прочитал письмо среди все той же мертвой тишины. Затем он объявил:

— Господа присяжные! Сейчас я ознакомлю вас с этим письмом, которое имеет для нашего судебного разбирательства решающее значение. Прослушайте его, оно написано по-английски.

«Прежде чем покинуть этот мир, где я нарушил свой долг и по отношению к той, которую любил, и по отношению к своим друзьям по оружию, я хочу заявить: смерть сэра Эрика Фэррэлса, постигшая его вечером 15 сентября этого года, целиком и полностью на моей совести. Я насыпал стрихнин в формочку для приготовления льда в холодильном шкафу. Снять слепок из воска и сделать ключ от этого шкафа мне не составило никакого труда. Я попал в ловушку, которую сам же и расставил: я почувствовал, что не могу больше видеть, как страдает леди Фэррэлс — и из-за ее супруга, и из-за моих притязаний. Я не сожалею о том, что убил сэра Эрика, — этот человек был достоин только смерти, как не сожалею и о том, что покидаю жизнь, которая никогда не была ко мне добра. По крайней мере я уношу с собой уверенность, что положил конец кошмару, в котором жила моя возлюбленная. Пусть Господь Бог и моя возлюбленная простят меня!»

Окончив чтение, судья, показав на письмо, спросил Уоррена:

— У вас есть основания сомневаться, что это письмо написано рукой покойного?

— Никаких, милорд! Мы нашли несколько бумаг, написанных им по-польски, — сейчас их переводят, — и все они написаны одной рукой.

— Нет ли у вас оснований предполагать, что покойному… помогли покончить с собой?

— На теле нет никаких следов насилия.

— В таком случае…

— Ну и ну, — прошептал Видаль-Пеликорн, — роман, да и только! Что ты об этом думаешь?

— Ничего! Я в недоумении. Все это совершенно не в стиле того человека, с которым я имел дело. Что могло случиться?

Что заставило его совершить такой неожиданный поступок?..

— Скажем одно: пути Господни неисповедимы! Граф Солманский, безусловно, припишет это чудо своим молитвам.

В этот миг он просто обязан исполниться ощущения благодати.

— Вид у него совершенно не благостный, — сказал Морозини. — Можешь сам в этом убедиться — вон он в четвертом ряду, слева от нас.

— Он здесь?! Я не видел, как он вошел.

— Он вошел как раз тогда, когда началась вся эта сумятица с появлением Уоррена.

Граф сидел очень прямо на своей скамье, и его светлые глаза пристально смотрели на дочь, которая безудержно плакала.

По распоряжению судьи надзирательница увела леди Фэррэлс со свидетельского места и теперь пыталась ее успокоить.

Конец суда был таким, каким и должен был быть. Сэр Десмонд попросил прокурора аннулировать обвинение. Сэр Диксон, посоветовавшись с присяжными, которые были единодушны в своем мнении, любезно отказался от всех пунктов обвинительного заключения.

После чего судья объявил о невиновности леди Фэррэлс, и ее увели вниз по полутемной лестнице под неописуемый шум в зале. Спустя полчаса Анелька вышла под руку со своим отцом и села в черный «Роллс-Ройс». Шофер тронул автомобиль с места и с неимоверным трудом стал пробираться сквозь густую толпу, которая сгрудилась у входа в Олд-Бэйли. Смешавшись с зеваками и газетными фотографами, Морозини и Видаль-Пеликорн наблюдали за этим отъездом, в котором ничто не свидетельствовало о триумфе. Разве только на лице Солманского, чей высокомерный профиль появился на секунду за стеклом автомобиля, мелькнуло нечто похожее на торжество.

— Вот кто доволен, — заметил Адальбер, — и тем более богат. Его дочь получит колоссальное наследство…

— Вы можете не сомневаться, что я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, — раздался возле них мужской голос, и они увидели Джона Сэттона. — Я был и остаюсь поверенным в делах и тайнах моего отца… И со мной им придется считаться!

— Но теперь-то вы наконец отказываетесь от своего обвинения? — спросил Альдо.

— Ни в коей мере. Все, что я видел и слышал, я и видел, и слышал на самом деле. Я нисколько не сомневаюсь, что убийца она. И в один прекрасный день докажу это.