Сестра осеклась. А она не переспросила, ведь и так все понятно, они уже не дети…

– Я хоть и торопилась в университет, подумала, что нельзя упускать такую возможность. Предложила зайти куда-нибудь и выпить по чашке чая. А время было где-то около семи тридцати. Понятно, что в такую рань кофейни еще не работают, но не суть… Он мотнул головой. Как отрезал! Конечно же, я решила, что он не смог простить и презирает меня за то, что в тот день я выскочила из-за стола как угорелая, не согласившись дождаться его из армии. Думала, он на меня страшно зол. Дать бы ему тогда мой домашний номер, но мы были настолько бедны, что даже не могли в нашем захолустье установить телефон… К тому же моя гордость тоже была сильно задета… Я просто села в автобус и уехала в университет. Оказывается, вот такой была наша последняя встреча, если ее можно так назвать.

Сестра, все это время молча смотревшая перед собой, перевела взгляд на нее.

– И все-таки Бог перегнул палку! Как Он мог допустить, чтобы вы столкнулись именно в тот момент? С какой стати, по-твоему, этот парень оказался там в полвосьмого утра?

От этих слов ее сердце, точно с лестницы, кубарем полетело вниз – она никогда не думала об этом в подобном ключе… Надо же, у нее еще остались к нему какие-то чувства. Она растерянно заморгала.

Снова вспомнилось выражение его лица – такое же отрешенное, что и сегодня в ресторане, только более холодное и отстраненное.

– Вообрази, что у него творилось на душе? Надо же было встретить тебя ни свет ни заря, после того как он всю ночь неизвестно где прошатался!

Какое-то время они ехали молча.

– Мы с мамой рассудили, что единственный выход – женить его. После свадьбы они переехали сюда, где жила ее семья. В общем-то, как человек не такая уж она и плохая. Любила его до умопомрачения, да и сейчас любит. И все бы хорошо, но к брату у нее нет доверия. Ни грамма. Из-за слепой любви… Роется в его вещах, ни с кем не дает встречаться. Вот почему он попросил меня составить вам компанию сегодня. Мы с мамой – единственное исключение. Сноха терпеть не может людей из нашей бывшей церкви, ведь они – последняя ниточка, которая связывает брата с Кореей… и потому каждый раз, когда кто-то из наших прихожан приезжал сюда, брат с женой сильно ссорились. Мама предлагала ему развестись, но однажды брат сказал: «Мама, как-то я уже дал обещание Богу и не сдержал его. Если и сейчас не сдержу, то это будет уже третье предательство». А потом пошли дети один за другим. Аж четверо…

Машина мчалась вдоль Гудзона. Она смотрела прямо перед собой. Если представить, что ее сердце – Манхэттен, то сейчас был тот самый миг, когда башни-близнецы рухнули и весь город горел в огне. Эпицентр боли – Граунд-Зиро…

Сестра осторожно поинтересовалась:

– Роза… Ты не хочешь спросить, почему он сказал тогда «третье предательство»?..

Она нервно закусила губу и после некоторой паузы проговорила:

– Знаешь, по ощущениям, сегодняшний день тянется дольше, чем минувшие сорок лет… хотя нет, даже дольше всей моей жизни.

– Мне тоже до слез обидно. Роза, ты не представляешь… брат хотел умереть. И чтобы не потерять его, мы с мамой нянчили всех четверых детей. Если не нервировать сноху, она не будет изводить брата, а тогда и нам можно перевести дух. Хорошо, что у брата есть отдушина – велосипед. Если бы он не гонял на большие расстояния в десятки километров, он бы просто-напросто умер.

Она не отрывала глаз от ночных огней Манхэттена, расцветивших речную гладь Гудзона. Вдруг вдалеке сверкнула яркая вспышка, выбелив воду в реке. Это была молния, мгновенно превратившая мир в черно-белое кино. Ветер не утихал. Все вокруг показалось таким бессмысленным. Молния вспыхнула снова. А вместе с ней сердце пронзила боль.

– Такой ветрище… Не иначе, надвигается буря. Высади меня где-нибудь за мостом Квинсборо и поезжай скорее домой, да будь осторожна.

– Ага, по прогнозу передавали штормовое предупреждение. Ты тоже береги себя!

О новой встрече они не договорились.

Боль, поначалу слабая, постепенно нарастала. Сердце ныло, как это бывает при сильной зубной боли.

В этот поздний час лишь гостиная была слабо освещена, а в спальнях на втором этаже все, видимо, уже спали. Она хотела достать воду из холодильника, но остановилась у стола.

«Тетя, на цыпочках танцевать не трудно. Самое сложное – замереть, стоя позади тех, кто танцует на сцене. Но наша преподавательница говорит, что неподвижное стояние – это тоже танец…»

Ей вдруг пришло в голову: раз неподвижное состояние тоже считается танцем, что, если замершая боль никуда не исчезала, а существовала все это время и даже с годами становилась сильнее. А также любовь и тоска… И вот сейчас эти боль и тоска, достигнув своего апогея, вырвались наружу и подчинили ее себе. Обезоруженная и обездвиженная, она беспомощно cкрючилась у стола. Зазвонил мобильный. Его сестра. Сначала из вежливости поинтересовавшись, хорошо ли она добралась, сестра после минутного колебания сказала:

– Прости! Брат строго-настрого запретил говорить тебе, что с прошлого месяца он живет отдельно. Но я не хочу, чтобы из-за очередной лжи вы потеряли друг друга. Правильно-неправильно, одному Богу известно – Ему и решать. Знаешь, я скучала по тебе. Очень! И хотела увидеться с тобой просто так, а не ради праздного любопытства. Тебе и самой известно, какая штука – жизнь. Тех, кто, казалось бы, создан друг для друга, судьба почему-то разводит, сталкивая совсем не с теми… И все это так печально, что хочется плакать… Роза, честно: я ужасно была рада увидеться с тобой. Вот вроде уже и домой приехала, а все никак не могу выйти из машины. Кажется, стоит увидеть лицо матери – и обе разревемся. Мы-то знаем, что брат за всю жизнь так и не обрел счастья.

Непонятно было: то ли ей плакать, то ли смеяться. Как была в пальто, она рухнула без сил на стул. Потом пришло сообщение от дочери.

Мам, вижу, ты хорошо добралась! Ну как? Встретила свою первую любовь? Прям чешусь от любопытства!

Хотела сделать видеозвонок, да боюсь помешать вашему свиданию, так что оставляю сообщение. Мам, что ты там наговорила про меня бабушке? Она недавно позвонила мне по видеосвязи. Увидела меня – и в слезы: «Как же ты там, бедная-несчастная? Не тянет ли на что-нибудь остренькое? Может, деньги нужны на всякие мелочи – давай вышлю!» А потом: «В этом мире – что в Америке, что в Германии, что в Корее – все мужики на нас, женщин, свысока смотрят, а ты не думай хвост поджимать! Ведь, как ни крути, созидательную миссию Творца в итоге продолжают именно женщины, вот мужики из ревности и выкаблучиваются…» Ой, уморила наша бабушка! Давно я так не хохотала… А! Мам, кстати! Бабушка сказала, прилетит в Корею, когда наступит срок рожать. Чтобы супом из морской капусты меня кормить. Я ей: «Да брось, бабуля, какой там суп, я и сама справлюсь…» А она мне: мол, от твоей матери толку мало, к тому же она одно дитя народила, а я троих на ноги поставила, так что со мной тебе будет поспокойнее. Представляешь? Так прямо и заявила! У нас не бабуля, а супервумен! Да вы у меня обе просто самые-самые! Я тоже стану хорошей мамой для моего малыша!

В это время на первом этаже скрипнула дверь – из своей комнаты с книжицей в руке вышла мать. Очки на цепочке висели поверх ночного халата. Увидев, что дочь, не раздевшись, сидит у стола, она сказала:

– Поздновато ты.

Мать подошла и открыла холодильник.

– Мам, у нас есть тайленол?

Потянувшаяся было за апельсиновым соком, та обернулась и после минутной задумчивости спросила:

– У тебя что-то болит?

Она вздрогнула. Внезапно осенила мысль: до чего же они с матерью похожи! Обе следили за размером талии, боясь располнеть; моментально охладевали к слабым, уязвимым мужчинам; в критические минуты жизни сбегали и наблюдали за событиями со стороны. Возможно, она недолюбливала мать именно за сходство между ними. А раз они так похожи, матери было достаточно беглого взгляда, чтобы почувствовать ее угнетенное душевное состояние. Когда отец напоследок сжал ее руку и, точно прощаясь, умоляюще проговорил: «Уезжай из этой страны!» – она не смогла ответить ему, кого так безмерно любила: «Отец, я не покину тебя!» От тела, измученного долгой болезнью, дурно пахло. В заросшем щетиной изможденном лице ничего не осталось от молодого, бравого профессора. Отец казался ей чужим и отталкивающим. Она ничем не отличалась от матери, которую все это время осуждала. А теперь жизнь, собрав воедино все ее былые промахи и ошибки, в эти минуты, яростно беснуясь, выпустила их на волю, как выпускают из клеток диких животных. И противостоять этой вакханалии было бессмысленно – оставалось лишь бессильно наблюдать, как рушится ее привычный спокойный мирок и открываются старые раны.