Алексей Греков выбился в купцы из простого старателя, правда, очень удачливого. Собственно, звание – купец, было в прошлом, когда его торговля процветала. Теперь же он ограничивался магазином, торгуя бакалеей и охотничьими принадлежностями. Поначалу он размахнулся широко, но крупно прогорел на большой партии пушнины, утопив ее во время половодья, возвращаясь с зимовок, где частью купил, а частью выменял на продукты, порох и пули. В этой поездке ему помогал крещеный бурят Коля. Было ему за пятьдесят, но и стар и мал звали его Колей. Река еще не очистилась полностью ото льда, когда они решили переплавиться на лодке, загруженной так, что до краев борта оставалось несколько вершков. Перегруженная лодка плохо слушалась весла, которым орудовал Коля, сидя на корме. Греков сидел на носу. Сильное течение мутной всклокоченной воды все время разворачивало тяжелую лодку кармой вниз по течению, задирая нос и этим погружая корму еще сильнее. Вдобавок приходилось еще и увертываться от проплывавших изредка льдин. Остановила эту переправу довольно большая льдина, поднятая половодьем на каком-нибудь перекате. Коля не сумел избежать столкновения. От удара лодка зачерпнула всем бортом и перевернулась. Задохнувшись от ледяного холода, Греков все же сумел выбраться на льдину, а Коля, очевидно, остался под опрокинувшейся лодкой. Больше Греков его не видел. Перевернутая лодка вскоре всплыла вверх дном, всплыли и тюки меха. Все это плыло впереди льдины, однако мех вскоре намок, и тюки один за другим ушли под воду. Тонуло его богатство, его благополучие, но, потрясенный происшествием, он не думал сейчас об этом. Он оказался один на льдине посреди ледяного стремительного потока. О том, чтобы добраться до берега вплавь, не могло быть и речи. Нервную дрожь сменил озноб от холода. Вся его одежда промокла до нитки, и к тому же стоять ему приходилось в луже от подтаявшего льда. Он разделся донага, отжал одежду и попытался немного ее обсушить под весенним солнцем, но исходящий ото льда и воды холод были сильнее слабого тепла, и он только больше замерз. Тогда натянул мокрое на себя и принялся прыгать и хлопать руками по плечам, как это делают, греясь зимой, извозчики. Но ничто не помогало. Это вынужденное путешествие продолжалось несколько часов, пока на крутом повороте течение не прибило льдину к другим, вытесненным на берег. Пока поток медленно разворачивал тяжелую льдину, Греков успел соскользнуть с нее и через ледяной завал выбрался на берег, а льдина, вновь вынесенная на стремнину, продолжала свое путешествие к морю. Только через сутки добрался он до дома, где и свалился от жестокой простуды и нервного перенапряжения. Хворь трудно покидала его крепкое тело, лишь в середине лета он самостоятельно смог выйти на улицу. Присел под окном на лавку, сделал несколько глубоких вдохов свежего воздуха и словно охмелел. Голова пошла кругом, по телу выступила липкая испарина. С трудом добрался до постели и снова лег. Но с этого дня силы быстро стали возвращаться к нему. Однако прежним он уже не стал. Что-то в нем словно надломилось. Ведший раньше дела с широким размахом, теперь он занимался только своим магазином. Закоренелый холостяк, он вдруг женился на молоденькой крестьянке, правда, из зажиточной семьи. Теперь весь мир для него был заключен в этой милой и ласковой женушке. Он уже не искал развлечений на стороне, не заглядывал по вечерам в кабак, не устраивал дома шумных попоек. За новыми партиями продовольствия и товара выезжал неохотно. Их счастливую семейную жизнь омрачало лишь одно обстоятельство, она не беременела, Бог не давал ей ребенка. Она ужасно боялась расстроить этим обстоятельством мужа, боялась потерять его любовь. Хоть и прожила на свете всего ничего, но знала, что очень немногим выпадает в замужестве такое счастье. Муж успокаивал ее, убеждая, что молода она для материнства, не созрела еще, но страх все же поселился и в нем. Но опасения были напрасны, Бог услышал их молитвы, и концу третьего года замужества она понесла. Счастливый муж буквально носил ее на руках. И без того миловидная и приятная, она налилась тугой прелестью, стала еще красивее. Счастливая улыбка не сходила с ее лица. Слободские бабы завидовали ей жгучей завистью, но ни у одной из них ни разу не появилось черных мыслей. Уж больно она была чистой и невинной. По субботам муж мыл свою отяжелевшую жену в бане. Ее лицо покрывалось жгучим румянцем то ли от жары, то ли от смущения. А может, просто от избытка переполнявших ее чувств. Беременность проходила легко, и в назначенный срок она родила дочь, которую нарекли Еленой. Греков позже часто вспоминал эти счастливые минуты с затаенной грустью. Ему очень хотелось еще хоть раз пережить все это, но жена больше не беременела.

Свадьбу свою Петр помнил смутно, все происходящее тогда он воспринимал словно через плотную пелену тумана. Сидел, тихий и счастливый, рядом с нарядной и до замирания сердца красивой невестой во главе стола. Хмельные, шумливые гости то и дело кричали «горько», молодые поднимались со своих мест, его горячие губы жадно искали ее рот, но она ограничивалась целомудренным поцелуем и быстро садилась, дергая его за полу пиджака и усаживая рядом. После таких разочарований все краски гасли на какое-то время, и он начинал тяготиться своей ролью, но предстоящая ночь сулила что-то сказочное, неизведанное, и это возвращало его в мир иллюзий. Его воображение начинало рисовать такие любовные картины, что сладко обрывалось сердце и становилось холодно внизу живота. В этом состоянии сладких надежд и коротких разочарований он и ждал с нетерпением окончания застолья, сам мало ел и почти не пил, не обращая внимания на колкие замечания парней и мужиков, что водка исключит любые возможные проблемы и сделает его сильнее. Он не хотел пьяного дурмана, притупляющего даже боль, он хотел хороших, чистых ощущений.

Командовала застольем тетка Елены по матери – Наталья Авдецкая, очень похожая на свою миловидную старшую сестру, но гораздо моложе, с подтянутой фигурой и более строгой, горделивой красотой. Она зорко следила за порядком на столе, быстро отдавая распоряжения помогавшим ей бабам. Закуска и выпивка на прибранных столах не убывали. Сильно захмелевших достойных гостей она провожала домой, а тех, кто попроще, отправляла в сени, где на застланном чистым рядном сене уже спали несколько человек. Окинув в очередной раз стол критическим взглядом и убедившись, что все в порядке, она подошла к молодым.

– Ну что, родственничек, сидишь словно на собственных поминках или невеста не по душе? Да из-за таких красавиц раньше войны начинались. Троянская война, например. Не слышал?

– Да вроде что-то слышал. В приходской школе, кажется, – немного растерянно отозвался Петр. – Я вовсе не на поминках, просто мысли всякие, задумался.

– Задумался! Надо же. На собственной свадьбе о чем-то задумался. Рано тебе думать, вот останетесь одни, тогда и думай, с чего начинать, задумчивый ты мой, – она рассмеялась грубовато и откровенно. – Давай-ка, лучше выпьем, что-то ты совсем не пьешь. Не положено жениху так себя вести, ведь свадьба у нормальных людей бывает только один раз в жизни. Веселиться надо, а не думать Бог весть о чем. – Она наполнила две рюмки, одну водкой, другую наливкой. Водку протянула Петру. Тот в знак протеста поднял руку, но Наталья всучила ему рюмку. – Давай, на счастье. Свадьба это, – строго добавила она, подождала, когда Петр выпьет, положила в его пустую тарелку закуски и выпила сама. Потом вновь наполнила рюмки. На этот раз они чокнулись и выпили одновременно. – Ты давай закусывай, – напомнила Наталья и отошла от них.

После второй рюмки, в которую входило полстакана водки, в животе потеплело, потеплело и на душе. Грезы улетучились, осталась одна реальность – свадьба, гости, накрытый стол и необыкновенная легкость. Он повернулся к невесте и предложил вина. Та приняла полную рюмку с суетливой торопливостью:

– Ты и себе налей, одна я пить не могу.