Он охотно налил, и они выпили. Потом один за другим стали подниматься гости со словами поздравления и подарками, и за все надо было выпить. Хмель все сильнее овладевал Петром. Теперь на пьяные крики «горько» он брал инициативу в свои руки и целовал невесту с пьяной непосредственностью, долго и страстно. Она не сопротивлялась и, даже напротив, отвечала на них. Постепенно за столом становилось все меньше и меньше гостей. Время приближалось к полночи, и за столом остались родители, подруги да самые крепкие из гостей. Кто мог, ушел домой, те, что не смогли, спали теперь по всему дому, куда хватило сил добраться. Наконец и молодых с шутками, прибаутками и пением подруг повели в отведенную для них комнату. Когда молодых оставили одних, плотно прикрыв за собой дверь, невеста неспешно сняла свой свадебный наряд и облачилась в длинную сорочку. Петр подошел к ней на непослушных ногах, попытался обнять, но она легко толкнула его, и он завалился на кровать. Что было дальше, он не помнил. На утро мать с гордой улыбкой показывала гостям следы непорочности дочки на простыне. Для большинства гостей не было секретом, что это кровь курицы, а для Петра это было и гордостью, и жалостью, и невольно навернувшимися на глаза слезами. К его похмелью присоединились боль и горькая обида, ведь за этим провалом памяти что-то скрывалось, там остались его мечты и невыраженные нежность и благодарность. Поэтому на второй день свадьбы он наотрез отказался пить водку, собственно, никто на этот раз его и не уговаривал. Веселье в этот день уже не было таким бесшабашным, как накануне. Похмельные гости опьянели быстро, немного поплясали под гармонь, попытались, было петь, но стройной мелодии не получилось. Тогда один за другим стали вставать из-за стола. У двери Наталья каждому наливала на посошок, нимало не беспокоясь о том, что этот посошок скорее свалит с ног, чем поддержит.
Этой ночи Петр ждал с огромным нетерпением. Он жаждал реванша за потерянную брачную ночь. Лишь стали сгущаться сумерки, он увлек Лену в спальню. Она вяло сопротивлялась, позволяя, однако, его рукам раздевать ее. В постели на его ласки не отвечала, и лишь когда ласки разожгли в ней непреодолимое желание, повернулась на спину и властно потянула его на себя. Все закончилось очень быстро, он почувствовал звонкую дрожь ее тела и сам взорвался вместе с ней, хотел лечь рядом, но ее руки удержали его и принялись ласкать требовательно и многоопытно, пока он не смог продолжить. Несколько раз ее тело выгибалось, и по нему пробегала внутренняя дрожь прежде, чем игра закончилась. Он откинулся и лег на спину. Это была его первая женщина, он не имел никакого опыта в подобных делах, но знал кое-что из рассказов парней. Это никак не вязалось с поведением жены, что и поразило его, но еще больше он был поражен, когда под утро его разбудила тяжесть ее тела. Она оседлала его, воспользовавшись утренней эрекцией, и до рассвета продолжала скачку. Когда, уставшая, легла рядом, он спросил:
– Где ты этому научилась, ведь на простыне…?
– Ты что, не веришь мне? Ну не знала я, что окажусь такой страстной. Просто ждала этого, мечтала, а это оказалось намного лучше, чем я думала. А тут смотрю, у тебя простыня горкой, чего товар без дела хранить, думаю, ну и воспользовалась. Тебе что, не понравилось? Ладно, больше не буду. Не думала, что тебе это неприятно, для тебя старалась.
– Да нет, приятно. Просто опыта у тебя больно много. Не ведут себя жены так, скромнее ведут. Я и не знал, что так можно.
– Я не с кобелем каким-то этим занималась, а с законным мужем. А учиться здесь особенно нечему. Начиталась любовных французских романов, там и не такому научишься. Все, оставим это, буду знать, что тебе не надо этого. Хорошие жены быстро учатся.
– Не обижайся, – виноватым тоном произнес Петр. – Не было у меня до тебя никого, вот и не знаю, как и что. Оставайся такой, хоть так тебя буду чувствовать. Не больно-то ты ласковая.
– Да уж такая я. Видно, так воспитали. Да и вообще, женщины созданы для любви, а любить их – дело мужчин. Так что все нормально.
Петр привлек ее к себе и принялся целовать и ласкать ее лицо и тело. В какой-то момент он почувствовал, что она вновь наливается желанием, и отстранился. Праздник закончился, пора было приниматься за работу.
Так началась их совместная жизнь. Днем Лена была сдержанной и даже холодной, а ночью, словно стремясь восполнить недочет, была страстной и необузданной.
А вскоре как – то после обильной любви тихим шепотом сообщила, что у нее задержка красок. Неискушенный в подобных делах, Петр сначала ничего не понял, а когда она объяснила ему женскую природу, испытал такое сложное чувство, что долго молчал, приходя в себя. Лена даже забеспокоилась, но он вновь принялся ее горячо целовать, нашептывая самые ласковые слова. Отныне он был самым счастливым человеком, он приобщился к великой тайне, став ее участником. Его отношение к жене внешне не изменилось, но в душе его рядом с любовью поселилось трепетное чувство преклонения и божественного почитания. И это было не слепое преклонение перед непонятным таинством природы.
Беременность проходила легко, без всяких осложнений, и к концу шестого месяца Елена отяжелела так, словно до родов остался месяц. Большой живот уже не могли скрыть никакие утяжки. Счастливая теща объясняла это тем, что у Леночки хороший аппетит, и из-за этого ребеночек крупный, раскормленный. Свекровь же молчала, поджимая еще сильнее тонкие губы на беззубом от побоев рте. На исходе седьмого месяца родился первенец, мальчик. Принимавшая роды все та же Овчинниха громогласно объявила, что ребенок родился сырым, недоношенным, что ему бы еще лежать да лежать в утробе. Никто такое событие не обсуждал. Тот, кто знал правду, воспринял все как должное, кто не знал – тоже. Одна лишь свекровь, мельком взглянув на новорожденного, тихо прошипела: «Вовремя родился, как положено». И ушла, больше не возвращаясь. Но и это событие осталось без внимания, и это легко объяснялось: какая свекровь невестке верит. Не пришла она и на крестины. На этот раз суровому мужу не удалось даже обещанием порки заставить ее пойти в церковь. Он смутно догадывался о причине ее упрямства, но не хотел в это верить, видя счастливые глаза сына, и по ним да еще по осунувшемуся лицу и похудевшей фигуре представлял их страстные, жаркие ночи, которых в его жизни после женитьбы не стало. Первенца нарекли в честь деда Алексеем. Егору Воронову было до черной тоски обидно, но что поделаешь, когда сват старше и по возрасту, и по чину. Крестными родителями стали Авдецкие, младшая сестра Елизаветы и ее муж, отставной офицер-инвалид.
После отделения новой семьи от родителей жизнь усложнилась. Вороновы жили доходами от своего хозяйства, держали коров, выращивали свиней, кур и гусей. Приторговывали еще и овощами. Скот они сдавали оптом на бойню, а овощами на сезон нанимали торговать работника. Постоянно у них работали три батрака, по договору их кормили только обедом, и жили они по своим домам. Петр работал наравне с ними, а иногда и больше. Теперь, после рождения сына, когда Греков наконец купил им обещанный дом с просторной кухней, большой и светлой горницей и еще двумя комнатками, Петр стал хозяином самостоятельной семьи, и на его плечи легли все обязанности. Елена сразу заявила, что не собирается возиться в дерьме, а нанимать работников им было не на что – все приданое невесты заключалось в купленном доме, а доля жениха – в части отцовского хозяйства. Наличности практически не было. Поэтому Петр был вынужден оставить свою долю хозяйства у отца. Конечно, она скоро принесет свою первую прибыль, но до этого еще надо дожить, да и сумма эта слишком мала для заведения собственного хозяйства. Нужен более солидный начальный капитал. Греков его в свое дело не взял, сославшись на незначительность прибыли, но устроил приказчиком и одновременно рубщиком в лавку к знакомому мяснику. Теперь Петр был вынужден разрываться между новой работой и хозяйством. Ведь он сам должен был ухаживать за своей скотиной. К физическим трудностям прибавились еще и моральные. После рождения сына он стал ощущать острую неприязнь со стороны тестя и тещи. Куда только подевалось их прошлое веселое добродушие. Когда в их присутствии он брал сына на руки и принимался баюкать, нежно и осторожно касаясь губами его лобика, красивые глазах тещи загорались ужасом, и она сдавленным голосом просила не слюнявить дитя. Изменилось и отношение Елены. Днем теперь она его совсем не замечала, а по ночам спать ложилась в другой спаленке с ребенком. Ее, казалось бы, неподдельная страсть исчезла, словно ее и не было. Жизнь для Петра утратила яркие краски, и самым плохим было то, что он ничего не понимал. Он ощущал себя человеком, находящимся в полной темноте в незнакомом месте. Единственной радостью оставался Лешка с его беззубым улыбчивым ртом и запахом материнского молока. И еще он жил воспоминаниями сцены, когда Елена однажды при нем кормила сына грудью. Обхватив бледно-розовый сосок, он старательно чмокал, кряхтя и постанывая. На его лобике и крохотном носу выступили бисеринки пота, и, уже насосавшись и откинувшись от груди, он еще продолжал причмокивать. Когда-то и ему доводилось прикасаться губами к этому соску.
