Отогнав одолевшие, непривычные для него мысли, Петр огляделся. До сумерек оставалось не более часа. Вскоре предстояло искать место для остановки. Сухостоя поблизости он не увидел, но зато рядом располагался молодой ельник, и Петр решил не идти дальше, а заночевать здесь. Именно заночевать, а не просидеть ночь, борясь со сном. За остаток светлого времени дня еще много можно было успеть. Срубив несколько елочек, он лапником соорудил новый настил на каркас шалаша, постель и надежно заделал вход высохшими в тени вековых сосен сосенками. Приготовления были закончены, трудовой настрой спал, и сразу на него обрушилась чудовищная усталость. Расстегнув полушубок, он снял с себя драгоценный пояс, подержал на весу эту манящую и волнующую тяжесть, удивляясь своему раболепию перед ней, и аккуратно положил на еловую подстилку. Его никогда раньше не интересовало богатство, нужды он не испытывал, имел все необходимое, и это его устраивало. Жил, как жили его отец, дед и прадед и еще неведомо сколько поколений до них. Его пугало все новое и непонятное, и только что-то, что сильнее его привычек и сомнений, могло толкнуть на это мероприятие. И этой причиной была женщина, его жена. Это она заставила его действовать на свой страх и риск, обещая взамен свою любовь.

Петр тяжело опустился на импровизированную постель, на ощупь развязал мешок и, вынув кусок вяленого мяса, принялся его жевать. От чрезмерной усталости есть не хотелось. С трудом проглотил жесткий комок и сунул остатки мяса назад в мешок. Хотелось пить, но воды не было. Спускаться к реке он не решился, да и сил уже не было. Придется терпеть до завтра. В шалаше затаилась густая вязкая темнота, только через просветы неплотно заделанного входа проступали сероватые пятна еще не совсем ушедшего дня. Закинув на подстилку ноги, он положил в изголовье мешок и пояс и вытянулся во весь рост. Потревоженная постель отозвалась дурманящим запахом хвои. Он закрыл глаза, и сразу закружилась голова, и он по спирали полетел в бездну.

Ночь окутывала своим темным покрывалом тайгу, неся отдых уставшим, удачу и добычу сильным и смелым, смятение и смертельный ужас слабым. Тайга наполнилась ночными, таинственными звуками. С легким шелестом над шалашом пролетело белое облако полярной совы, шипела где-то поблизости рысь, кто-то издал звонкий, пищащий звук, полный предсмертной тоски. А когда яркая, слегка ущербная луна выплыла из-за высоких сосен в безоблачное небо, тайга огласилась леденящим душу волчьим пением. Что кроется в этой вечной тоске? Необходимость постоянной погони за добычей или ее оплакивание? А может, в ней живут души безвестно сгинувших в тайге охотников и старателей, недоживших, недолюбивших, несостоявшихся. Кто знает…

Петр в эту ночь, укрытый надежным убежищем, спал сном смертельно уставшего человека, и ни один звук не доходил до его сознания. Во сне он продолжал свою работу. Вновь и вновь поднимал из шурфа бадью с грунтом и тащил к речке промывать. Этот сон теперь он видел каждый раз, когда засыпал. В первые ночи ему еще снились дом, жена и маленький сын, позже работа вытеснила из снов и их, но в эту ночь под утро ему приснилась зимняя тайга. Он шел по снегу, сухому и скрипучему, но ноги промокли и замерзли. Его мучил вопрос: почему ноги промокли? Огляделся и тут понял, что, пока он шел, наступила весна и снег лежит только под деревьями. Он отчетливо понимал, что зима в природе – это время отдыха, когда земля готовит силы к весенним родам, а зима в жизни человека – конец пути. Но, если зима сменилась весной, значит, путь не окончен, значит, все начинается сначала. Он легко и весело скользил по оттаявшей земле, не оставляя за собой никаких следов, и вдруг наткнулся на скелет человека, лежащий под разлапистым кедром. Скелет был опоясан его поясом, ткань порвалась, и золото просыпалось на кости таза и позвонки. Петр перевел взгляд на череп. Безгубый рот улыбался. Он очнулся ото сна и резко сел. Сердце бешено колотилось, все его существо было переполнено страхом. Он тяжело и часто дышал. Наконец понял, что это всего лишь сон, что ничто ему не угрожает, и успокоился. Выглянув в щель наружу, он увидел на небе поблекшие звезды и понял, что уже утро. Поднялся на непослушные закоченевшие ноги, разобрал вход и вышел наружу. Вокруг все было белесым, покрытым серебристым инеем. Пахло хвоей и морозом. Петр стал собирать губами холодную изморозь с веток шалаша, пытаясь хоть немного утолить жажду, затем из сосенок, прикрывавших вход в шалаш, развел костерок перед входом, перетащил свою постель поближе и уселся на нее, протянув к огню замерзшие ноги. Не поднимаясь на ноги, дотянулся до мешка, вынул недоеденный кусок мяса, насадил на прутик и стал подогревать на огне. Ноги отогрелись, от сапог пошел парок и запах подпаленной кожи. Петр убрал ноги от огня, оперся спиной о стенку шалаша и погрузился в воспоминания. Сначала он думал о жене и сыне, потом воспоминания захлестнули его, и он уплыл на волнах памяти к истокам того, что привело его в этот шалаш.

Петр Воронов жил не задумываясь, зачем он живет, все воспринимал как должное. Работал с отцом по хозяйству, кормил скотину, чистил хлев, косил сено, копался в огороде. Все это он делал автоматически, знал лишь одно – чем больше работаешь, тем сытнее живешь. Был он невысок, но силен и ловок. Физическая работа, здоровая пища и свежий воздух почти всех местных жителей делали такими. Лицом Петр был чист и приятен. Многие девки мечтали выйти за него замуж, но мало-помалу отступались. Ни одна гибкая девичья фигурка, ни один манящий взгляд ясных глаз из-под длинных ресниц не заставлял его сердце биться чаще. На гулянье он мог обнять любую девку так, что у нее сладко обмирало сердце, но сам при этом не испытывал ни малейшего волнения. И вот на двадцать втором году жизни все вдруг перевернулось. На гулянье на пасху он увидал Елену Грекову и впервые вдруг заметил ее изумительную красоту. Она и раньше приходила на гулянье, хоть и нечасто, но оставалась для него такой же, как и все прочие девчата. Впервые переполненный нежностью и тихой печалью, весь вечер бросал на нее призывные взгляды в надежде перехватить хоть один-единственный ее взгляд. Но она его не замечала, словно его и не было, и рано ушла с гуляний. Петр тоже ушел, как только понял, что она не вернется. С этого дня он навсегда потерял покой. Засыпавший раньше, не успев головой коснуться подушки, теперь ночь напролет страдал бессонницей. А стоило задремать, она тут же являлась и смотрела на него ласково и нежно, но близко не подходила. Он тянул к ней руки, изнывая от тоски, потому что ноги его не слушались, и тогда он падал лицом вниз, выражая этим всю свою любовь и отчаяние. Просыпался с бешено бьющимся сердцем и слезами на глазах, рисовал в воображении ее лицо и мысленно целовал с бесконечной нежностью. Теперь он не пропускал ни одного гуляния, но Елена не приходила. Побродив по берегу в полном одиночестве, не замечая ни колких шуток парней, ни грустных, а порой и злорадных взглядов девчат, уходил домой.

Лето стремительно приближалось к осени, уж не было расплавленных зноем дней, зачастили проливные дожди, вода в реке поднялась и помутнела, зелень лета утратила яркость и потемнела. Пасмурным, прохладным субботним вечером Петр в очередной раз шел к реке. Надежда в нем умерла, осталась одна боль, и тут он увидел ее в толпе других девушек. И вновь он весь вечер не сводил с нее глаз, и вновь она его не замечала. Солнце утонуло в низовье реки, и стало холодно. Парни насобирали дров и у самой воды развели костер. Елена подошла к огню, он встал с другой стороны. И тут впервые их взгляды встретились. В ее глазах он увидел лишь боль и тоску. Она отвела взгляд, но, когда вновь посмотрела на него, в ее глазах светилась многообещающая, лукавая усмешка. Зачарованный, он шагнул к ней прямо через костер, опалив брюки. Елена засмеялась: «Ты что, тронулся чуток?» Петр смущенно молчал, а потом вдруг осмелел и предложил погулять, страшась отказа, но Елена неожиданно легко согласилась, и они побрели вдоль берега подальше от костра. Ее рука, как бы невзначай, коснулась его руки, он осторожно взял ее в свою. Она не отняла. Так, молча, они бродили до поздней ночи. Она, подняв к верху лицо, разглядывала бездонное, усеянное россыпью звезд черное небо, а он видел только ее улыбающееся лицо с яркими влажными губами. Стояла пора звездопада, и всякий раз, когда с небосвода срывалась и, оставляя короткий яркий след, сгорала звезда, она невольно останавливалась и на миг замирала. Ночь перевалила на вторую половину, от реки тянуло сырой прохладой. Лена зябко поежилась, и Петр осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе. Она откликнулась на ласку и опустила голову ему на грудь. Он вдыхал солнечный запах ее волос, ощущал тепло ее тела, и его сердце захлестнула волна нежности. Свободной рукой он приподнял за подбородок ее лицо и стал истово целовать глаза, нос, щеки, а потом припал к ее жарким губам, как припадает к источнику изнывающий от жажды странник. Она плотнее прижалась к нему, и он ощутил дрожь ее тела. Внезапно она оттолкнула его: «Чего это ты в первый вечер целоваться лезешь, я ж не шалава какая, негулящая. Поздно уже, домой пора». Петр молчал, обескураженный таким оборотом дела, этой резкой переменой ее настроения. Ведь так хорошо все шло. Лена развернулась и легко побежала по прибрежной гальке. Петр нехотя последовал за ней. На месте гуляний они не застали никого. Костер погас, и только струйка белесого дыма поднималась от головешек. Лена взяла его за руку и повела к своему дому. У тесовых ворот на прощание неожиданно обхватила обеими руками его за шею и поцеловала так, что у него голова пошла кругом, а когда опомнился, Лена уже исчезла, и только железное кольцо калитки, покачиваясь, подтверждало, что все это ему не приснилось, что она только что была здесь. Бестолково потоптавшись у калитки, Петр нехотя побрел домой по тихой сонной улочке. В нем все пело и ликовало, ликовало. На следующий день они встретились на берегу снова. И сразу ушли от собравшейся молодежи. И вновь они молчали, и вновь их руки встретились и соединились, и вновь он целовал ее жаркие щеки и губы, белую бархатную шею и пахнущие солнцем волосы. Чем больше он ее целовал, тем истовее становился. Поцелуи не утоляли жажду, а только больше ее распаляли. Он опять ощутил дрожь ее тела. Ноги ее ослабели, и она повалилась на землю. Его неопытные руки бестолково метались по ее одежде, ища застежки. Этой заминки оказалось достаточно, чтобы она пришла в себя. Грубо оттолкнув его, она вскочила на ноги.