– Еще не женился, а уж лезешь, куда не надо, – произнесла она осевшим голосом. – Вот женишься, тогда хоть ложкой хлебай.
Петр продолжал лежать на земле, тяжело дыша и медленно приходя в себя.
– А ты пойдешь за меня? – с затаенной надеждой спросил он, поднимаясь на ноги.
– Пойду, чего не идти за тебя. Мужик ты, видать, хороший, мужем будешь добрым. И ласковый ты. Любо мне это. Вот только родители не захотят за мещанина отдать. Они хотят меня за состоятельного человека отдать, за офицера или чиновника.
– А мы что, не состоятельные? Уж не беднее вас. Хозяйство у нас самое крепкое в слободе.
– Да брось ты своими коровами хвалиться. Давай лучше обсудим, как быть. Уж очень ты люб мне. Я тебя давно заприметила, да все не решалась подойти, а ты только пялился на меня, как баран на новые ворота, и никакого толка.
– А что мне оставалось делать, когда ты меня и не замечала. Да и на гулянья все лето не приходила.
– Я думала, что так быстрее тебя забуду, и родителей тогда огорчать не пришлось бы.
– Ласточка ты моя, – с глубокой нежностью произнес Петр, пытаясь снова обнять ее. Но Лена оттолкнула его.
– Не лапай, опять полезешь, куда не надо. И так всю юбку измяла. Как теперь домой явлюсь? Петр смущенно потупился, а Лена медленно пошла в сторону дома.
– Знаешь, – задумчиво произнесла она. – Есть только один выход, надо бабку Овчинниху к этому делу подключить, с ней даже еврей торговаться не сможет, кого хочешь, уговорит. Ты отца к ней направь, она это дело быстро обделает. Только не говори, что я научила, скажут, что сама на шею вешаюсь.
Петр некоторое время молчал, обескураженный ее поведением, потом тихо спросил:
– Это повивальная бабка, что по соседству с вами живет?
– Да, она самая. Она не только роды принимает, она мастер на все руки. И сваха, и от сглаза лечит, и от испуга, и грыжу у младенцев заговаривает.
– Хорошо, я поговорю с отцом.
На этот раз они расстались без поцелуев. Уже войдя в калитку, она словно вспомнила о нем, оглянулась и прощально махнула рукой. А Петр остался один на один со смешанным чувством радости, растерянности и тревоги. Тревоги неясной, но жгучей.
На утро во время раннего завтрака Петр завел разговор о женитьбе.
– Батя, как ты думаешь, не пора ли мне жениться?
Мать радостно всплеснула руками, но сдержалась, промолчала. Не бабье дело в мужской разговор соваться. Отец же молчал, продолжая тщательно пережевывать отварное мясо, и, только проглотив кусок и запив его проквашенным молоком, заговорил:
– Пора-то оно пора, а как насчет невесты, присмотрел кого или так, языком чешешь?
– Да нет, батя, не чешу. Приглянулась уж больно мне дочь купца Грекова – Елена.
– Ишь, куда замахнулся! Этот товар не по нам.
– Да брось ты, батя, прибедняться. Какой он купец? Простой лавочник, мы, поди, не беднее.
– Тут дело не в деньгах, а в сословии. Каждый целит повыше попасть. У кого есть деньги, хочет положения, у кого есть положение, часто не имеет денег. Вот такие и находят друг друга, восполняя недостаток партнера. А мы тут ни с какого бока не подходим. С нами они только в лужу сядут.
– Что ты, батя, себя совсем не ценишь. И хозяйство у нас справное, и дом не хуже, чем у них. Попытка не пытка, не убьют же. Откажут, так откажут. Как-нибудь переживем.
Отец долго молчал, очевидно, обдумывал сложившуюся ситуацию, потом поднял вверх руку и резко опустил:
– Эх, была не была. Чем черт не шутит, пока бог спит. Мы тоже люди. Вот только кого к ним заслать, тут от свахи многое зависит.
– А чего тут искать, вон Овчинниха кого угодно уговорит. Почти все наши ребята, что женились, ее в свахи брали.
– Недолюбливаю я ее, уж больно на язык скорая да колючая. Да и от ведьмы в ней есть что-то.
Да нам такая, языкаста, и нужна.
– Да, пожалуй, ты прав. Если дело выгорит, с купцом породнимся. Это тебе ни фунт изюма. Он хлопнул себя ладонями по коленям и удовлетворенно крякнул. Это означало, что он пребывает в наилучшем расположении духа. Увидав это, осмелела мать.
– Не по себе дерево собрались рубить. Что, в слободе девок мало? Вон хотя бы наша соседка – Феня. Чем не подходит? И статная, и работящая, а как вышивает да вяжет – равных нет. Не нравится эта, у Чумаковых дочка не хуже. Или…
– Цыц, старая, – прикрикнул на нее муж. – Давно битой не была? Чего, дура, раскудахталась. Но многоопытная жена по тону поняла, что бояться пока нечего и продолжала:
– Перестарок она у них. Ведь и красавица, и приданого не счесть, а не берут ее почему-то. Тут бабы разное про нее говорят. И Кешка, урядников сын, к ней шастает по ночам, и…
– Не суй свой нос не в свое дело, – взревел хозяин. – Много вы, бабы, понимаете. Да вам любого человека грязью облить, что плюнуть. Лишь бы языками почесать.
На этот раз хозяйка почувствовала прямую угрозу и, отступив в дальний угол, замолчала, скорбно поджав губы.
– Ты только подумай, – вернулся отец в благодушное состояние. – Греков-то стар уже, делами плохо занимается. По товару в лавке видно, что дела у него не самые распрекрасные. Возьмет нашего сына в дело, вот и пойдем мы в гору. Конечно, деньжата и немалые нужно будет вложить, чтобы развернуться, да это дело наживное.
Хозяин так увлекся перспективами на будущее, что забыл о завтраке.
– Ты поешь сначала, а уж потом о деле, – несмело напомнила жена.
Хозяин задумчиво сунул в рот очередной кусок и отрешенно стал его жевать. Петр уже поел, но продолжал сидеть за столом, задумавшись. Только, в отличие от отца, он думал не о богатстве, а о сватовстве. Оскорбительные намеки матери пронеслись мимо его ушей, словно и не были сказаны. Удастся ли уговорить родителей Елены? Отказа он боялся ужасно, больше смерти. Особенно теперь, когда Елена первой открылась ему. Если откажут, Лена согласится уйти с ним без согласия родителей. Построим сруб в тайге и будем промышлять охотой. На этой утешительной мысли его прервал отец, поднявшийся из-за стола. Завтрак был закончен, и Петру следовало тоже встать.
Под вечер того же дня Егор Воронов, прихватив новый цветной полушалок, отправился к знаменитой знахарке, своднице, повивальной бабке и свахе Овчинниковой Домне. Вернулся он поздно, сильно под мухой, но веселый и довольный, и вопреки себе в этот раз не стучал по столу кулаком, не орал и не обижал жену. Сидя на лавке и упершись руками в широко раздвинутые колени, он бросал на домочадцев многозначительные мутные взгляды и молчал не менее многозначительно. На другой день, поднявшись позднее обычного, он, пошатываясь, подошел к деревянной кадке со студеной колодезной водой, зачерпнул плавающим в ней ковшом воды и принялся жадно пить, проливая воду на бороду и на обтянутый исподним живот. Жена затравленно смотрела на него, держа под подбородком сжатые в кулачки руки, словно защищаясь заранее от ожидаемого удара. Напившись, хозяин замахнулся на нее ковшом, и она стремглав выбежала в сени.
– Не бойся, дура, не трону. Мне твоя вывеска сегодня пригодится, – крикнул он вслед. Жена робко вошла назад на кухню. Увидав в ее глазах радость избавления, он был не в силах сдержать раздражение, ударил кулаком по кадушке так, что половина воды выплеснулась на пол.
– Подотри, – коротко приказал он и вновь отправился на лавку.
После полудня, отлежавшись (благо, что пора стояла не страдная: сено скошено, а урожай еще не поспел), позвал Петра и отправился с ним в лавку. Вернулись они, нагруженные вином, водкой и сладостями. А вечером во дворе загремел цепью и зашелся в лае пес с флегматичной кличкой Телок, названный так за свой огромный рост. Мать выскочила во двор, шепча одними губами: «Кого это нам Бог послал?» И вернулась в избу с крепко сбитой и моложавой Овчиннихой. Та перекрестилась на передний угол, даже не взглянув на образа, и заговорила скороговоркой:
– Вот, хозяин, значит, исполнила я твой наказ, сняла с тебя заботушку. Согласные они сватов принять. Надейся, значит, на добрый исход, – потом, немного помявшись и хитро глядя на хозяина, добавила. – Ты уж ублажи меня, трудно мне это дело досталось, битых три часа уламывала, вашего сына нахваливала, как могла.
