– А чего его нахваливать-то, – возмутилась мать. – Он и не хваленый лучше хваленого.
– Нишкни, старая, – цыкнул отец. – Не твоего это ума дело. Пряча довольную улыбку в усах, он вынул из кармана потертый кожаный кошелек и, вынув из него банкноту, протянул свахе.
Та сдавленно охнула, не ожидая такой щедрости, но быстро пришла в себя и пожаловалась:
– Ой, чей – то першит в горле.
Хозяин стрельнул глазами на жену. Та послушно и быстро засеменила к застекленному резному шкафчику, вынула из него четырехгранную бутылку и небольшой граненый стаканчик. Наполнив его, поставила на цветастую тарелку, положила рядом ломоть хлеба и солонку. Со всем этим подошла к гостье и, поклонившись, предложила: «Откушайте». Сваха взяла стакан левой рукой, правой бегло перекрестилась, дохнула открытым ртом через согнутый локоть и, прошептав: «Сгинь, нечистая сила», одним глотком осушила стакан. Постояла несколько мгновений, блаженно прикрыв глаза, затем взяла с тарелки хлеб, понюхала и положила назад:
– Ну, я побежала, – засуетилась она. – Да и вам пора. Ждут они. Ты, хозяйка, проводи-ка, не то кобель ваш сократит мой век, и до внуков не доживу.
Когда хозяйка вернулась, проводив гостью, хозяин потребовал выходной костюм и хромовые сапоги, приказав и сыну с женой приодеться.
Дом Грековых стоял на той же улице и мало чем отличался от домов зажиточных слобожан. Разве что крашеными наличниками да тюлевыми занавесками. Хозяин дома полнокровный, статный мужчина с окладистой в проседь бородой и молодыми серо-голубыми глазами, сам встретил сватов на высоком крыльце и проводил в дом. Изнутри он выгодно отличался от домов слобожан. Полы были покрашены, на стенах висели ковры, да и мебель была не местных мастеров, легкая и изящная. Не топорная. И еще на стенах в рамках висели фотографии, новшество века, что было большой редкостью в домах слобожан.
Старший Воронов и глазом не повел, словно все это было ему не вновь, и сурово одернул жену, когда та, перекрестившись на образа, заохала и запричитала, громко удивляясь чистоте и диковинной обстановке. Хозяин пригласил гостей в ЗАЛУ к КРУГЛОМУ столу и крикнул, повернувшись к двери, ведущей в другую комнату:
– Лизонька, у нас гости!
В дверях сразу, словно стояла наготове, появилась полнотелая, дородная купчиха, розовощекая и круглолицая. Несмотря на полноту, она легкой походкой подошла к столу и низко поклонилась гостям:
– Добро пожаловать, гости дорогие, – ласково пропела она. – Как ваше здоровье, как дела?
Старший Воронов степенно поблагодарил, ответив, что все – слава Богу. Ее миловидное полное лицо осветилось улыбкой, вызвав у Петра острую тоску по Лениным губам. На некоторое время воцарилась гнетущая тишина. Все вдруг почувствовали себя неловко, и никто никак не мог начать разговор: хозяева не желали предвосхищать события, а гости не могли собраться с духом. Наконец Воронов старший, крякнув для собственной острастки, прервал затянувшееся молчание:
– Значит так, у вас товар, у нас купец. Вот хотим…
Но хозяин не дал ему договорить:
– Чего здесь из пустого в порожнее переливать. Нам известна причина вашего прихода. Ваша сваха – мастер своего дела. Мы тут с матерью обсудили и решили, что женихов хороших не так уж много, люди вы состоятельные, уважаемые. Да и дочь наша слишком долго выбирала, принца все своего ждала. В общем, спросим Леночку. Как она решит, так и будет, мы перечить не будем. И тут же, без всякой паузы крикнул:
– Ленушка!
Дочь, в отличие от матери, появилась не в раз. Прошло достаточно времени, прежде чем она вышла к гостям из той же двери, что и мать. Гости и родители все это время ожидания сидели в крайне напряженных позах и теперь дружно облегченно вздохнули. Елена, невысокая, но очень стройная, была одета в строгое, с высоким глухим воротом платье, на плечи накинут кружевной, вязаный платок. Как ни странно, но в этом строгом одеянии она выглядела гораздо моложе своих двадцати трех лет, словно девочка подросток, нарядившаяся в мамины наряды. У нее были отцовские, ясные глаза и прямой нос, от матери ей достались красиво вычерченные губы и пышные светло-русые волосы. Она была вызывающе красива. Такой ее очарованный Петр еще не видел. С гордостью собственника он посмотрел на родителей. Отец смотрел на Лену с откровенным восторгом, у матери был вид приговоренной к смерти и смирившейся со своей участью. Петру это стало неприятно, но любовь и желание, как известно, сильнее разума. Захлестнувшая его волна нежности была куда сильнее недовольства матери. Он вдруг обнаружил, что сидит с открытым от восхищения ртом, и понял, что выглядит откровенно глупо, но бороться со своими чувствами было выше его сил. Между тем хозяин ласково, но твердо взял дочь за руку.
– Вот, дочь, пришли тебя сватать. Сколько женихов-то отвадила, пора остепениться. Не век же в невестах куковать. Чем Петр не жених. Люди они уважаемые, состоятельные, недостатка ни в чем испытывать не будешь. Не понравится жить с ними под одной крышей, мы со сватом вам отдельный домик справим. Так ли? – вопросительно посмотрел он на Воронова старшего. Тот, не задумываясь, утвердительно кивнул головой, хотел подтвердить, но из пересохшего горла звук не шел, и он смущенно откашлялся. – Ну, так как, согласна выйти за Петра, или нет?
На какое-то время воцарилась гнетущая тишина, а потом прозвучало спокойное и почти равнодушное:
– Да.
Петр сначала был неприятно удивлен этим равнодушием, но потом понял, что девушке не подобает радоваться в подобных случаях, и успокоился. Произнеся это единственное за весь вечер короткое слово, Елена степенно удалилась, унося с собой всю прелесть обаяния. Старший Воронов удовлетворенно крякнул и хлопнул себя ладонями по коленям. Петр тонул в волне нахлынувшего счастья, и только мать, сидя на краешке непривычного для нее стула, пригорюнилась. Ее обычно плотно сжатые губы сейчас едва заметно шевелились, высказывая свое мнение насчет происходящего, но вслух сказать все это она не имела права. Все, кроме нее, оживились, Вороновы выставили на стол выпивку и сладости, хозяин подал знак жене. Та подняла со стула свое пышное, но далеко не безобразное тело, и вскоре стол был накрыт богаче, чем в ином доме на пасху. По всему было видно, что гостей ждали и готовились к встрече. Но поняла это только старуха мать.
Дальнейшее Петра уже не интересовало, он выпил водки, и теперь за столом сидела только его оболочка, душе же парила в непостижимых высотах. Сваты обсуждали, каким будет приданое, кто что должен оплачивать и на какое число назначить свадьбу. Все решалось легко и просто, не было подобающих ситуации трений, не было противоречий. Греков сразу согласился в качестве приданого купить молодым дом. Воронов, в свою очередь, обязался взять на себя все свадебные расходы, включая и наряд невесты. Свадьбу Греков предложил сыграть после уборки урожая. Дескать, чего ждать мясоеда, и в конце сентября свадьба получится не хуже. Такая спешка старшего Воронова не смутила почему-то, а младшему было чем раньше, тем лучше. Когда сваты ушли, в комнату вошла Елена.
– Ну что, зря переживали, все гладко прошло?
Отец промолчал, отвернулся, на его полном лице четко обозначились желваки. Мать тихо заплакала:
– Что ты с нами творишь?
– Я такая, какой вы меня воспитали, – довольно жестко парировала Елена, взяла материну рюмку, поколебавшись в выборе между водкой и вином, налила водки и выпила ее одним глотком. – Я же задала конкретный вопрос.
– Да все получилось. Только уж больно гладко, – ответила мать. – Этот Петр, видать, не блещет умом. Квелый, как теленок.
– Ошибаешься, он не дурачок. Любит он меня, по-настоящему любит. От того и тошно на душе.
– Доченька, так как же еще позор наш скрыть? Ведь это хорошо, что любит. Вот отец меня одну всю нашу совместную жизнь любит, так это же огромное счастье. Такое нечасто в жизни встречается. Ему седьмой десяток, а я все еще люба, он все еще мужчина. И у вас все будет хорошо. Парень он видный. Стерпится, слюбится. Знаешь, я иногда думаю, что быть любимой лучше, чем самой любить. Правда, я сама этого не испытала.
