Я яростно ругался и риторически недоуменно восклицал — эффект был ровно такой, как у Кафки. «Публика», насупившись, сидела абсолютно молча, уставившись в пол или в телефоны. Адвокаты сыпали ссылками на закон, который никого не интересовал. За окном всё громче скандировали, судья продолжала настаивать, что желающих попасть на процесс нет.

Больше всего меня поразила девушка-лейтенантик. Кто-то должен был формально представлять начальника ОВД, требующего меня арестовать. Очевидно, желающих позориться не было, вот её и отправили. Молоденькая и застенчивая девушка, явно перепуганная происходящим поначалу. На её примере тоже можно было в реальном времени наблюдать поразительную кафкианскую трансформацию.

Сначала она страшно стеснялась и на все вопросы тихонько отвечала: «На усмотрение суда». Потом, окончательно поняв, что суд и она — одна сторона и никто не наругает и не засмеётся, если она скажет что-то не так, она начала поддакивать судье и более матёрой и циничной тётке, представлявшей прокуратуру. Потом, очень быстро осознав, что мы — те, кто орёт, ругается, чего-то требует и тычет пальцем в закон — обречены и вообще-то мы — враги, а она — государство, всё более горячо начала включаться, эмоционально вовлекаться в процесс, который только что её саму пугал своим безумием. Чувство стаи. Свой — чужой.

Несколько часов безумия — и: «Именем Российской Федерации арестован». Мы начали гадать, куда меня отправят. Это Московская область — значит, в один из дальних СИЗО, Волоколамский или Можайский. Гадали мы недолго. В зал вошла та смешливая девица, которую я упоминал выше.

— Я из Симоновского суда, распишитесь в получении повестки.

Михайлова берёт повестку, читает, поворачивается ко мне: «Матросская тишина».

На повестке стоят имена тех, кому она отправлена:

— Навальный;

— адвокат Михайлова;

— адвокат Кобзев;

— начальник СИЗО № 1 «Матросская тишина».

Я прикинул: мы в Химках, рядом с аэропортом. Симоновский суд почти в центре Москвы, оттуда часа полтора езды. Выходит, мы тут ещё вовсю спорили, а в Симоновском суде уже знали, где я буду сидеть. Наверное, ещё самолёт мой не успел приземлиться в Москве, а мне уже приготовили номер в «Матроске».

Оставалась пара минут, пока была суматоха и все подписывали бумажки, — их я решил потратить на тикток. Меня сажают, значит, завтра наши выпустят расследование про дворец Путина. Мне надо как-то призвать всех его распространять. Но как? Вокруг полно полиции, меня снимают несколько камер — не запишешь же видео: «Распространяйте наше расследование о дворце Путина!» Пока это строжайший секрет.

— Оля, запиши, пожалуйста, несколько секунд, как я просто сижу и молчу.

Полицейский секунд через пять заметил, что она меня снимает, и начал вырывать телефон: не положено.

Этого достаточно. Я записал на бумажке текст к этому ролику: «Мы выпустили видео про дворец Путина, но вокруг меня полиция, и я не могу об этом сказать. Поэтому просто молчу. Помогайте распространять».

Пришёл конвой. Меня увели. Снова обыск.

— Кольцо.

— Не снимается.

— Там, куда мы едем, вам его с пальцем оторвут, но снимут. Советуем взять мыло и снять.

Пришлось снять.

Обычно, когда ты уже в наручниках, тебя выводят через какой-то задний выход, и ты сразу оказываешься в машине. Но тут не суд и такого выхода нет, поэтому меня повели на глазах у всех.

«Только бы не упасть и не скорчиться от боли, вставая. Только бы нормально влезть в машину с этой чёртовой спиной на глазах у всех: кадры потом явно будут везде! Давай, Алексей, постарайся. Иначе твою больную спину все примут за испуг и страдание».

Вывели на улицу — люди заорали. Я, неожиданно для самого себя, заорал в ответ: «Ничего не бойтесь!» Это был важный момент: именно в такой чувствуешь настоящее единение со своими сторонниками. Они думают о тебе и хотят поддержать. Ты думаешь о них, о том, что этот арест нужен, чтобы боялись они, и делаешь всё, чтобы помочь им не бояться. Идёшь с ровной спиной и кричишь: «Ничего не бойтесь!»

Я вообще сентиментальный человек — покажите мне фильм про одинокую собачку, и я буду рыдать в три ручья. А тут, понятное дело, такой эмоциональный момент. Меня запихнули в крохотный металлический «пенал» автозака. Колени упираются в дверь. Глаза полны слёз благодарности к тем, кто меня поддерживает. Хочу вытереть их рукой и вдруг вижу камеру. Она слева, на уровне моих глаз, сантиметрах в пятидесяти от меня.

«Ну уж нет, — думаю, — хрен вам, а не кадры „Навальный плачет в автозаке после ареста“». Просто шмыгаю носом и концентрирую внимание на собаке. Она была на улице на поводке у полицейского, и сейчас они зашли внутрь. Мне её видно через решётку двери. Это не овчарка и не другая собака того типа, что используют для охраны арестантов, а стаффордширский терьер. Пёс сильный и зубастый, но совсем без шерсти. «Ему же страшно холодно, — думаю я, — сначала на снегу, теперь на железном полу».

Поехали, скандирование затихло. Слышу, как у сопровождающих машин завыли сирены, вижу всполохи мигалок. Самодовольно думаю о том, что не только Путина возят по Москве кортежем с мигалками.

Остановились. Одни ворота. Вторые ворота. Третьи.

— Выходите.

Невзрачное крылечко. Стоят несколько человек.

— Фамилия?

— Навальный.

— Статья?

— У меня нет статьи. Я пока задержанный. Меня сюда незаконно привезли.

— Проходите.

Когда-то мой адвокат Вадим Кобзев, рассказывая об одном из своих клиентов — руководителе банды киллеров, сказал, что тот сидит в спецблоке «Матросской тишины». Это было в 2012 году, но я очень хорошо запомнил этот разговор, потому что на вопрос: «Что за спецблок?» — Вадим без улыбки ответил: «Когда тебя посадят, Алексей, не сомневайся, ты будешь сидеть в этом спецблоке».

Мы зашли в комнатку. Шесть или семь офицеров охраны. У каждого на груди видеорегистратор. В миллионный раз за последние два дня записывают мои анкетные данные.

— Ну чего, — спрашиваю, — когда вы меня поведёте в ваш знаменитый спецблок?

Охранники весело переглядываются:

— А вы уже в нём.

Раздеваешься догола. Каждый предмет пропускают через рентген. Шучу про напильник в носке. Молчат. Им тоже запретили разговаривать.

Матрас. Подушка. Миска. Ложка. В 2013 году меня сажали на пять лет, и, хоть и выпустили на следующий день, процедура мне знакома.

Камера небольшая и чистая, но в ней совсем пусто.

— Дайте, пожалуйста, книжку.

— Завтра напишите заявление в библиотеку.

— А сейчас? Делать-то нечего. Скучно.

— Сейчас нельзя.

— А газету можно?

— Газету нельзя.

«Что же я буду делать остаток вечера?» — думаю я. Знаю, что лечь спать по правилам нельзя.

— Ну хотя бы бумагу и ручку дать можете?

— Это пожалуйста.

Так я эту главу и написал.

Кто бы мог предположить, что эти шестьсот долларов станут лучшей инвестицией в моей жизни! А тогда я был просто в ярости, что придётся их потратить. С ужасом думаю о том, что мог бы отказаться их платить. А такая мысль была — не из-за размера суммы (хотя это была половина моей месячной зарплаты), а из гордости: почему я должен платить, а остальные нет? Это унизительно.

Я — юрист в компании крупного московского девелопера. Ну вы понимаете, что такое девелоперы в лужковской Москве девяностых. Неси деньги Лужкову, его заместителю — легендарному Владимиру Ресину, посадить которого за взятки уже тогда требовал каждый нормальный человек, так откровенно и цинично он действовал (и снова ирония: так много я боролся с Ресиным и расследовал его делишки на всех стадиях своей карьеры, но пишу это в тюрьме, а 85-летний Ресин сидит в Госдуме, он старейший депутат и представляет путинскую «Единую Россию»), — и будешь строить. В наш холдинг входило несколько компаний, сидевших в разных офисах в Москве, но головной находился по адресу: Никитский переулок, дом 4, строение 1. И этот адрес полностью совпадал с адресом Департамента строительства Москвы, возглавляемого тем самым Ресиным. У лужковской жены тоже был там офис, кстати. В общем, тёплая компания бизнесменов, обладающих «уникальными деловыми связями».