Конечно, брак — это работа (ещё одно клише, но в него я тоже верю). Постоянно приходится идти на множество компромиссов. Мы с Юлей — обычные люди, мы спорим и ругаемся, но всё равно где-то внутри всегда есть чувство, что это твой самый близкий человек на земле. Ты любишь её, а она любит тебя. Ты поддерживаешь её, а она поддерживает тебя. Все твои лучшие моменты — с ней.

В России, если ты занимаешься политикой, да ещё и не поддерживаешь власть, тебя в любой момент могут арестовать. В твоём доме будут проводить обыски, твои вещи будут конфисковывать. Заберут телефоны у твоих детей и ноутбук у твоей жены. Однажды у нас на обыске чуть было не изъяли телевизор. Но я ни разу не слышал от Юли ни одного упрёка. Мало того, из нас двоих она придерживается даже более радикальных взглядов. Юля всегда была очень погружена в политику, и она ненавидит людей, захвативших власть в нашей стране, наверное, даже сильнее, чем я. И я думаю, что она никогда не жаловалась не потому, что держала всё в себе, а потому что думает так же, как я. И это мотивирует меня делать то, что я делаю.

В 1999 году, когда Путин только пришёл к власти, многие были от него в восторге: потому что молодой, потому что не пьёт, как Ельцин, потому что говорит вроде правильные вещи. Это укрепляло надежду, что всё наконец-то будет как надо. Меня эти разговоры очень раздражали. Мне категорически не нравилась концепция «преемника» — я хотел настоящих конкурентных выборов. Если представить, например, что Путин — коммунист, вёл избирательную кампанию и честно победил, я бы хоть и очень расстроился, но согласился бы с результатами. Однако тут ситуация была ещё хуже: это был не просто преемник, а человек, которому вручили страну в подарок за лояльность и готовность обеспечить безопасность бывшему президенту и его семье. Я сразу понял, что не верю ни одному его слову. Назначение Путина вызвало у меня не просто разочарование, а желание ему противостоять. Я не хотел, чтобы такой человек был лидером моей страны.

Теперь я иногда думаю, что моё решение вступить в партию выглядело странно, но тогда я прямо что-то почувствовал. Я хотел зафиксировать себя на противоположной стороне политического поля, как можно дальше от Путина. Чтобы потом, когда я уже буду дедушкой, я мог бы говорить своим внукам: «Я был против с самого начала!»

Оставалось только выбрать, куда вступать.

Коммунисты по-прежнему были крупнейшей организацией и очевидным решением для человека, который хотел заявить о своей оппозиции преемнику Ельцина, но один намёк на советское прошлое действовал на меня как красная тряпка на быка. Даже гипотетический разговор о том, чтобы присоединиться к коммунистам, был невозможен. ЛДПР (Либерально-демократическая партия России) тоже отпадала. Хоть она и была заметна и вроде как тоже в оппозиции, я просто не верил, что её лидер, Владимир Жириновский, намерен в самом деле противостоять действующей власти.

На демократическом фланге были «Союз правых сил» и «Яблоко», но если в СПС входили крупные и вполне состоявшиеся чиновники типа Чубайса и Немцова (как мне тогда казалось — какие-то комсомольцы), то в «Яблоко» скорее милые ботаники. Они на тот момент были единственной по-настоящему демократической партией и открыто выступали против Путина.

Может быть, я колебался бы дольше, но тут пошли первые разговоры о том, что проходной барьер в Думу поднимут с пяти до семи процентов, и возникли сомнения, что демократы смогут этот новый барьер преодолеть. Это мне и помогло определиться. Я хотел ясно обозначить свою позицию — из принципа пойти и вступить. И я отправился в офис «Яблока» на Новом Арбате.

Не так я себе представлял штаб-квартиру парламентской партии! Я ожидал, что окажусь в солидной организации, поэтому даже надел костюм и приехал на машине. Подготовил речь о том, что я юрист, увлекаюсь политикой и хотел бы найти какую-то возможность на волонтёрских началах им помогать. Но в офисе «Яблока» царил страшный бардак, никто явно не знал, что со мной делать. На меня просто посмотрели как на сумасшедшего и отправили в отделение партии по месту жительства.

Там дела обстояли ненамного лучше. На первом этаже жилого дома, в маленькой квартире, переделанной в общественную приёмную, у входа я обнаружил тётеньку, которая мне очень удивилась и, пока мы общались, рассматривала меня недоверчиво. Оказалось, что она по совместительству была то ли старшей по дому, то ли старшей по подъезду и, даже не подумав поначалу, что я пришёл вступать в партию, решила, что я новый сосед, который специально пришёл знакомиться. Она, кстати, потом ушла из «Яблока». Куда бы вы думали — к коммунистам.

Когда я сообщил, что хочу вступить, мне показалось, что местные «яблочники» меня сейчас станут переубеждать. Они глядели на меня с подозрением и всё спрашивали: «Зачем вам это? У вас ведь есть работа? Вы настоящий юрист?» Меня это быстро начало бесить. Невооружённым глазом было видно, что кругом полнейшая дезорганизация, никто ничего не делает. А я как раз очень хотел что-нибудь делать, причём желательно немедленно. Мне говорят: сначала надо отбор пройти. Стать сторонником, потом кандидатом в члены партии, потом собрать рекомендации, год подождать — и вот тогда мы вас примем. Ну что поделать. Я стал ждать.

Большинство людей вступало в «Яблоко» из личной симпатии к Григорию Явлинскому. Я всей глубины этого чувства не разделял, но если во время моего прежнего увлечения Ельциным я Явлинского терпеть не мог и считал «спойлером», который отбирает у него голоса, то теперь моё отношение выровнялось и я начал испытывать к нему уважение. Я считал Явлинского порядочным и честным политиком. Бывшая номенклатура, незаметно перекочевавшая из советских кабинетов в российские, всё разворовала, а у него была система ценностей, была идеология, которую он отстаивал, и в целом «Яблоко» действовало последовательно. Да, они явно побаивались делать какие-то решительные шаги и больше хотели заседать и вести умные разговоры, но они действительно верили в то, что говорили.

Постепенно я стал замечать, что единодушная симпатия к Явлинскому была так сильна, что порой перерастала в «вождизм». Мнение руководства партии и лично Григория Алексеевича было непререкаемо, и партийная иерархия строго соблюдалась. По этой причине к новеньким и относились с опаской: вдруг придёт кто-то дерзкий и попытается захватить нашу партию! На меня же смотрели особенно косо ещё и потому, что на политического активиста в их представлении я не был похож. По утрам я принимал душ, у меня была работа. Это и дальше меня всё время сопровождало в «Яблоке»: я сто раз слышал, что денег совсем нет или почти нет — почему я остаюсь с ними, почему не займусь чем-нибудь нормальным? Меня до сих пор это преследует: люди вечно ищут какой-то подвох. Ведь у тебя есть хорошее образование и хорошая работа — зачем ты борешься с Путиным? Зачем делаешь расследования? А может, их тебе сливают конкурирующие башни Кремля? Или ты сам — кремлёвский проект? Или ты проект Запада? Всю мою жизнь про меня выдумывают конспирологические теории, чтобы как-то объяснить мой интерес к политике.

Но если сейчас это меня скорее забавляет, то в «Яблоке» очень раздражало. Это их недоумение на мой счёт означало, что сами они в свои силы не верят.

Я же шёл в политику для того, чтобы бороться с людьми, которые, как я считал и считаю, вредят моей стране, неспособны улучшить нашу жизнь и действуют только в своих личных интересах, и я хотел победить.

Меня интересовали избирательные кампании. Начав ими заниматься и поработав наблюдателем на выборах, я сразу понял две вещи: во-первых, мой юридический опыт тут очень пригодится, а во-вторых, я разбираюсь в них гораздо лучше среднего партийного юриста. А главное — это и была настоящая юридическая работа, как в кино. Когда я только шёл учиться, я так себе и представлял: зал суда, строгий судья призывает всех к порядку, ты отстаиваешь свою позицию, размахиваешь бумажками, споришь, доказываешь и в этот момент особенно остро осознаёшь, что по-настоящему борешься с плохими парнями. Звучит банально, но это правда: я хотел своей работой делать мир лучше. Ничем подобным в фирме, занимавшейся строительством офисов в Москве, и не пахло. В то время как в партии мне советовали заняться чем-нибудь «нормальным», я содрогался от мысли, что вся моя жизнь пройдёт, пока я буду ходить в офис и помогать каким-то людям заработать лишнюю пару миллионов долларов. И так постепенно, шаг за шагом я стал отходить от корпоративной работы. Я не мог бросить её сразу: даже когда меня приняли в «Яблоко», я долго оставался волонтёром и никакой зарплаты не получал, а потом хоть и получал, но триста долларов, да и то с перебоями. Нам в офис даже факса не выдали, и я принёс собственный из дома. А мне ещё надо было содержать семью, поэтому я продолжал работать юристом (правда, теперь уже в частном порядке).