Семья у меня к этому моменту как раз образовалась. В Новый 2000-й год, который мы с Юлей отмечали вдвоём, я сделал ей предложение. Когда решил, что пора, встал на одно колено, произнёс целую речь и протянул ей кольцо. Судя по выражению лица моей предполагаемой будущей невесты, она ничего такого не ожидала, но сразу сказала «да». Потом, правда, она, смеясь, признавалась мне, что, конечно, прокручивала в голове эту сцену много раз и думала, как отреагировать. Заранее решила: когда я сделаю предложение, она не скажет ничего сразу, а помучает меня парочку недель, но я так ошарашил её своими словами, что она немедленно передумала меня мучить.
Мы решили не торопиться и пожениться в августе. Подать документы в ЗАГС надо было за два месяца до свадьбы. Лето — горячая пора, все хотят расписаться летом. Если вы решили пожениться, например, 26 августа, то надо прийти к ЗАГСу 26 июня, причём заранее, ночью, и занять очередь. Накануне Юля отравилась. Ей было так плохо, что она никуда не могла идти, тем более стоять в какой-то очереди в четыре часа утра. Я осторожно предложил подать документы в другой день. Бледная Юля сказала твёрдое «нет»: раз уж решили — поехали, и мы отправились к ЗАГСу в ночи, как и запланировали. К счастью, ей к тому моменту магическим образом полегчало. Видимо, мечты о будущей свадьбе обладают целительными свойствами.
В 2001 году родилась наша дочка Даша. Рождение ребёнка стало менять мою жизнь неожиданным образом. Мы с Юлей хотели детей, и я очень обрадовался, когда стал отцом, но произошло кое-что ещё. Как и многие люди, выросшие в Советском Союзе, я никогда не верил в Бога, но теперь, глядя на Дашу, на то, как она развивается, просто не мог принять мысль, что дело только в биологии. Это не отменяло того, что я был и остаюсь большим фанатом науки, но тогда я твёрдо решил, что одной эволюции недостаточно. Должно быть что-то ещё. Так из закоренелого атеиста я постепенно стал религиозным человеком.
Но вернёмся к моей политической карьере в «Яблоке».
Первые крупные выборы, на которых я работал, были думские, в 2003 году. На них я возглавил московский штаб и начал организовывать разные мероприятия совместно с молодёжным крылом «Яблока», которым руководил Илья Яшин (с тех пор прошло почти двадцать лет, и мы по-прежнему остаёмся товарищами). Раньше считалось, что политические акции нужно проводить только под конкретные события, но мы решили, что акции сами по себе могут быть полноценными событиями, на которые обратит внимание пресса. В рамках предвыборной кампании мы стали устраивать митинги и одиночные пикеты. На них меня задерживали несколько десятков раз — правда, тогда ещё быстро отпускали.
Явлинский не верил в уличную политику. Он считал: чтобы тебя допустили до выборов, нужно действовать по старинке — пойти в кремлёвский кабинет, встретиться с кем-то из большого начальства и договориться. Больше этого он надеялся только на свою харизму. Что, в общем-то, было справедливо: люди голосовали за «Яблоко» не столько из-за действий партии, сколько из-за конкретного Явлинского, который отлично выступал по телевидению.
Несмотря на разговоры, пропускной барьер в Думу пока не изменился — пять процентов. И, хотя я скептически относился ко многому в «Яблоке», я не сомневался, что мы его пройдём. Мы просто не могли получить меньше.
И вот наступил день выборов. Вечером, когда избирательные участки закрылись и начался подсчёт голосов, мы сидели в офисе и следили за результатами. Количество голосов дошло до 4,3 %, но больше не увеличивалось. Оставалось совсем немного, а впереди были ещё Питер и Москва, где «Яблоко» традиционно пользовалось популярностью. Я ложился спать с твёрдой уверенностью, что пятипроцентный барьер будет пройден, но утром ничего не изменилось — у нас по-прежнему было 4,3 %.
Меня это ужасно разозлило. Я-то знал, что наш штаб работал хорошо. Москва тогда оказалась единственным регионом, где результат «Яблока» увеличился по сравнению с предыдущими выборами. Пока я боялся провести плохую кампанию и соревновался с другими, со мной никто не соревновался. Везде просто палец о палец не ударили. А проигрыш поспешили объяснить чем угодно, но не истинной причиной: позорно проваленной избирательной кампанией.
В 2016 году, когда «Яблоко» в очередной раз избиралось в Думу, вышла реклама с Явлинским. В ней он сидел на стуле в тёмной комнате с белыми плакатами в руках. На них были написаны фразы, и в течение минуты он под заунывную музыку менял эти плакаты, как бы складывая длинную фразу по кусочкам. В какой-то момент у Явлинского в руках оказалась табличка с надписью: «Можно ВООБЩЕ ничего не делать». Этот кадр стал мемом. Именно это правило партия «Яблоко» и он сам свято блюли долгие годы. Результат был предсказуем: тогда, в 2016 году, на выборах в Думу партия «Яблоко» набрала 1,99 %.
Можно себе представить, что где-то в параллельной вселенной все худшие опасения «яблочного» руководства сбылись и в начале нулевых я стал лидером их партии. «Яблоко» тогда бы превратилось совсем в другую организацию. Она по-прежнему состояла бы из милых ботаников, только ещё и из очень храбрых, потому что я глубоко убеждён, что все лучшие вещи на земле были созданы храбрыми ботаниками. (У меня в кабинете висит фотография Сольвеевского конгресса физиков. Если меня спросят: «Кто твои настоящие герои?» — я скажу: вот эти храбрые ботаники, которые совершили революцию и обеспечили прогресс всего человечества. Они так меня вдохновляют, что я каждому из своих детей повесил в комнату их фотографию.)
Но ботаники из партии «Яблоко» были немного трусоваты. Они боялись экспериментировать. Мир менялся, а они стояли на месте. Когда-то у «Яблока» была фракция в Государственной думе, и в партии не представляли, что может быть по-другому. Потом они перестали проходить пятипроцентный барьер и начали жаловаться на произвол и фальсификации. Результаты выборов и правда уже тогда вовсю фабриковались, но всё-таки и само «Яблоко» не делало ничего, чтобы бороться за голоса избирателей. Они возмущались, что у них украли победу и на самом деле они набрали намного больше, но это было не так. Постепенно они окончательно смирились с мыслью, что им никогда не победить. Они поверили, что они маленькие, а перед ними — огромная враждебная Россия, где ботаников недолюбливают. Они стали побаиваться собственных избирателей, а страх этот маскировали подчёркнутой элитарностью, в первую очередь интеллектуальной. Конечно, это никому не нравилось, и они теряли последнюю поддержку.
Это абсолютно не сочеталось с моими представлениями о том, как нужно вести политическую деятельность. Я считал, что общий язык нужно находить со всеми. Я чувствую себя комфортно и со своими бывшими одноклассниками (почти все — военные или полицейские), и с хулиганами и наркоманами всех мастей в спецприёмнике. Что далеко ходить: сейчас я в тюрьме, а один такой бедолага сидит на соседних нарах. Рассказывает, как сломал себе жизнь и что его ВИЧ-препараты очень дорогие и не работают. И мы с ним обсуждаем вопросы метадоновой терапии.
Я уверен, что люди в России хорошие, а руководство в России ужасное. Поэтому, когда я понял, что «Яблоко» намеренно отталкивает от себя сторонников, мне разонравилось быть политическим меньшинством. Я не сомневался, что как минимум тридцать процентов населения страны разделяет демократические взгляды, а значит, у нас есть все шансы со временем стать политическим большинством.
Из партии «Яблоко» меня в итоге исключили. Предлогом стал мой «национализм».
Слово «национализм» вообще звучит устрашающе. Для всех иностранных журналистов это любимая тема, потому что стоит только его произнести, как воображение большинства западных зрителей рисует каких-то агрессивных скинхедов. Но никакими скинхедами эти люди в большинстве своём не были. Сами они называли себя «европейскими националистами»; их, точно так же как и либералов, выдавили из политической системы страны, лишили всякого представительства в парламенте, да и шанса его получить, не допуская к выборам. А я был уверен, что для борьбы с Путиным нужна широкая коалиция.
