В то время они раз в год проводили в Москве митинги, которые назывались «Русскими маршами». Эти акции, как правило, разрешали проводить только на окраине города, и даже там на них собиралось несколько тысяч человек. Их нещадно разгоняла полиция, и вообще, первые массовые задержания происходили именно там, а не на акциях либералов или демократов, как можно было бы предположить. И я решил, что раз я со своими демократическими ценностями поддерживаю принцип свободы собраний, то надо проявить последовательность. Я начал им помогать организовывать эти митинги и из солидарности несколько раз сходил на них сам, поэтому теперь в интернете можно найти фотографии меня на фоне чёрно-бело-жёлтого флага, которыми часто украшают мои интервью с вопросом: «Националист ли вы?»
Само собой, на «Русских маршах» присутствовали и малоприятные, и вовсе отталкивающие личности, но восемьдесят процентов участников были обычными людьми с консервативными, иногда немного экзотическими и порой узкими взглядами. Тем не менее они были совершенно нормальными. Однако человеческая психика устроена так, что, видя группу обычных людей, ты концентрируешься на самых радикальных из них, потому что они самые интересные. И медиа отлично улавливают эту человеческую особенность, поэтому после каждого «Русского марша» обязательно появлялась пара фотографий с фашистами или просто хулиганами, которые мне очень любят показывать журналисты, спрашивая с хитренькой улыбкой, не против ли я был участвовать с ними в одних акциях.
Я объяснял это так много раз, что, мне кажется, можно разбудить меня посреди ночи, и я с ходу выдам ответ, но раз люди продолжают спрашивать — значит, я должен продолжать разъяснять.
Суть моей политической стратегии в том, что я не боюсь людей и открыт к диалогу с каждым. Я могу разговаривать с правыми, и они готовы меня выслушать. Могу разговаривать с левыми, и они тоже готовы меня выслушать. Я могу разговаривать с демократами, потому что я сам один из них. Настоящий политический лидер не может просто взять и отказаться от огромной части своих сограждан, потому что лично ему не симпатичны их взгляды. Поэтому нужно сначала добиться, чтобы любой человек — и правый, и левый — мог на равных условиях участвовать в выборах и чтобы эти выборы были честными, а потом уже конкурировать между собой.
В нормальной развитой политической системе я бы вряд ли оказался в одной партии с националистами. Но при этом попытки дискредитировать националистическое движение я считаю глупыми и бесперспективными. Без сомнения, людей, которые устраивают погромы, нужно привлекать к ответственности, но остальным нужно дать возможность действовать легально и высказывать свое мнение, даже если оно вам не нравится. Эти люди уже существуют, как и их сторонники, и никуда не денутся, даже если вы будете их игнорировать. Их ослабление в конечном счёте приведёт только к усилению Путина. Что в итоге и произошло. Пока мы были заняты мелкими разборками и решали, кого к какому лагерю приписать и с кем нам корректно находиться на одной фотографии, мы оказались в стране, где людей сажают в тюрьмы ни за что или даже убивают.
В авторитарной стране политика устроена очень примитивно: либо ты за власть, либо против. Это единственный критерий системы «свой — чужой», который доступен российскому обществу, — все прочие политические координаты начисто сбиты. Я постоянно сталкиваюсь с непониманием западной аудитории в ответ на мои рассуждения о российских партиях. Они привыкли иметь дело с очень чётким политическим спектром: правые, левые, социал-демократы, либералы. Но к России это всё не относится. Наши коммунисты — это не «левые» в классическом понимании, они не поддерживают меньшинства и не особо агитируют за повышение минимальной зарплаты. Российские коммунисты гораздо консервативнее даже американских правых. В нашей стране совершенно другой политический ландшафт. Легализация оружия, запрет абортов (темы, которые в западном мире вызывают ожесточённые споры) российских избирателей трогают гораздо меньше. Нам бы для начала сделать так, чтобы у нас была свобода слова, честные выборы и соблюдались права человека.
Но если мне даже спустя столько лет приходится объяснять, почему я решил вести диалог с националистами (впрочем, справедливости ради, сейчас — гораздо реже), то в середине нулевых это и вовсе был скандал. В «Яблоке» этим быстро воспользовались и в 2006-м решили исключить меня из партии под предлогом участия в «Русском марше», хотя всем уже тогда было очевидно: настоящая причина в том, что я слишком уж злостно критиковал Явлинского и ответственность за неудачи «Яблока» публично возлагал именно на него. Если бы я его хвалил, всё бы наверняка сложилось иначе. В Красноярске у нас был председатель отделения партии по фамилии Абросимов (я хорошо её запомнил, потому что девичья фамилии Юли такая же), который на своё здание повесил большую растяжку с надписью: «Россия для русских!» В «Яблоке» все схватились за сердце, но изгонять его тогда не стали, потому что он-то как раз Явлинского очень хвалил.
Иронично, что моё исключение длилось целый год — столько же, сколько я ждал, чтобы вступить в «Яблоко». Мне говорили: «Уходи сам», а я говорил: «Не уйду, вам надо — вы и исключайте». Но они, видимо, не хотели привлекать внимания, и наше противостояние тянулось месяцами, постепенно приобретая всё более фантастические формы. Его апогеем стал «Оруэлл в „Яблоке“», как окрестил ситуацию Яшин.
С последним выпуском партийной газеты, выходившей, между прочим, тиражом в миллион сто одиннадцать тысяч экземпляров, произошла удивительная вещь. На первой странице была фотография: «яблочная» первомайская демонстрация, люди под белыми флагами. Если приглядеться, можно было обнаружить, что один флаг плывёт по воздуху вопреки всем законам физики. Древко у него есть, а руки, которая бы его держала, — нет. Секрет был в том, что рука, как и все остальные части тела, была моей — это я шёл и нёс тот флаг. Как рассказали Яшину, Явлинский лично позвонил дизайнеру и велел меня заретушировать.
После этого я уже принципиально наотрез отказался уходить из партии сам. Наоборот, я написал пост, в котором обратился к Явлинскому и потребовал от него уйти в отставку. Потом этот пост, как и другие с критикой «яблочного» руководства, распечатали на нескольких листах и раздали на заседании политбюро партии, чтобы обосновать моё исключение. Про национализм там не было ни слова.
На это заседание меня пригласили телеграммой (напомню, что мы все сидели в одном офисе). Когда я пришёл на заседание, внутрь меня не пустила охрана. Мне сказали, что я могу присутствовать только на обсуждении «своего вопроса». Из всех, кто был тогда в зале, против моего исключения проголосовал один Яшин. Явлинский предусмотрительно вообще не пришёл.
Напоследок я произнёс пылкую речь, и на этом с моей работой в «Яблоке» было покончено.
Как оказалось, это была судьбоносная перемена в моей жизни. До этого я был просто политическим активистом, работал на кого-то и вообще-то был этому даже рад: мне хотелось работать именно с кем-то и добиваться всего вместе с дружной командой единомышленников. В «Яблоке», несмотря на все минусы, была партийная структура, были люди, с которыми можно было делить ответственность. Теперь же я остался один, и впереди была неопределённость. Я понимал, что отныне всё придётся делать самому и отвечать за всё самому. Любая неудача будет не общей, а моей.
Однако о годах, проведённых в партии «Яблоко», я не жалею. Я познакомился там с разными хорошими людьми — например, с Петром Офицеровым, с которым нам придётся многое пройти вместе, но тогда мы об этом не подозревали. Я многому там научился. Я и Григорию Явлинскому благодарен за какие-то жизненные уроки. Но я не мог смириться с тем, что «Яблоко» добровольно загоняет себя в гетто общественной жизни. Я грезил «политическим большинством». Я хотел, чтобы появился такой политик, который будет делать всякие правильные и интересные проекты, будет работать с людьми напрямую. Если бы такой человек пришёл, я бы тут же начал всё делать вместе с ним. Но он всё не шёл и не шёл, и я вдруг понял, что сам могу быть этим человеком.
