То время принято называть периодом обнищания населения, но по сути это было скорее осознание своей нищеты в сравнении с теми, кто из неё вырвался. Оказалось, что можно быть бедным, когда все остальные так же бедны, но совершенно невыносимо быть бедным, когда сосед гораздо богаче тебя.

Часто приходится слышать рассуждения о зависти русских или советских людей к первым предпринимателям. Мол, именно поэтому конец восьмидесятых стал таким ненавистным временем. Но я считаю, что причина была именно в неравенстве возможностей. Если бы Горбачёв сделал предпринимательство лёгким и доступным, если бы в него хлынули миллионы, а не только десятки тысяч самых умных, самых хитрых или оказавшихся в правильном месте, всё было бы совершенно иначе. Но создание кооперативов, а затем и первых предприятий было чудовищно осложнено и полностью контролировалось советской бюрократией. Для того чтобы запустить бизнес, нужно было платить взятки, иметь связи, ну или обладать харизмой, способной сокрушить стены. Это на долгие годы определило образ бизнесменов как ушлых, хитроумных людей, начавших своё дело не совсем законным путём.

В армии, милиции и КГБ особенно остро чувствовалось снижение статуса офицера. Что-то явно назревало.

19 августа 1991 года я, очень недовольный, вышел из дома. Родители заставили меня идти на «дачу». Одно из веяний перемен заключалось в том, что многим раздали небольшие участки: шестьсот квадратных метров, «шесть соток» — в России это выражение стало синонимом дачи. Собственно, никакой дачи, то есть загородного дома, у нас, конечно, не было, а был сарай с какими-то лопатами, и вот мне нужно было идти туда, что-то копать и пилить — самое ненавистное занятие из всех возможных. Пройдя метров четыреста, я вышел через КПП нашего городка, чтобы, перейдя дорогу, отправиться в соседнюю деревню, где был наш участок. Но перейти дорогу оказалось не так легко: по ней ехали танки.

Вообще-то танками у нас было никого не удивить. Все приезжающие обожали фотографироваться с фирменным дорожным знаком нашего городка: «Осторожно, танки». Но сейчас всё выглядело предельно странно. Во-первых, танки ехали по обычной асфальтовой дороге, чего они никогда не делают, ведь от дороги в таком случае может ничего не остаться. Во-вторых, это реально выглядело так, будто они едут на войну или какую-то спецоперацию, а не на учения. Всё казалось каким-то хаотичным, что ли. Ну и главное: они ехали по направлению к Москве.

Обрадовавшись, что у меня есть какой-то, хоть и притянутый за уши, повод не идти на дачу, я вернулся домой, чтобы включить телевизор и узнать, что происходит. По телевизору шёл балет «Лебединое озеро». По этому признаку любой советский человек безошибочно понимал: случилось что-то серьёзное. С детства я знал, что, если вместо мультфильмов показывают какой-то дурацкий концерт классической музыки, значит, умер какой-то вождь. Это было сигналом к кампании общественной скорби. Было непонятно, кто мог умереть сейчас: Горбачёв был молодой, а ни из-за кого другого не стали бы менять нормальные передачи на балерин.

Довольно скоро всё выяснилось. В стране было объявлено чрезвычайное положение, а самопровозглашённый ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению) заявил, что к нему переходит вся полнота власти. Михаил Горбачёв, в то время уже не только генеральный секретарь КПСС, а президент СССР, то ли арестован, то ли просто удерживается на своей даче в Форосе. По радио зачитывали заявления ГКЧП как «заявления советского руководства» — как будто они уже всех собой заменили. Из заявлений я понял, что власть пытаются захватить какие-то чокнутые деды. Это было ясно не столько из сути обращений, сколько из их стиля. Там было полно абсолютно советских штампов и оборотов вроде «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса», «необходимость принятия самых решительных мер по предотвращению сползания общества к катастрофе», «хаос и анархия, угрожающие жизни и безопасности граждан Советского Союза». От имени «советского руководства» обращение подписали премьер-министр Павлов, председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго и ещё какие-то люди, чьих имён я не знал, — включение их в «советское руководство» вызывало недоумение.

Не помню точно, что именно я обсуждал тогда с родителями, помню только, что мне всё-таки пришлось идти на дачу перекладывать какие-то доски. Я шёл, бормотал про себя проклятья в адрес новоявленной хунты, но при этом у меня с первого момента было чёткое ощущение, что всё это полная ерунда, ничего у них не получится. Несмотря на танки, «Лебединое озеро», КГБ, армию и МВД во главе путча, его сопровождало ощущение какого-то комизма, пародии. ГКЧП пытался нагнать жути, но вызывал только смех. По крайней мере, такие ощущения были у меня. Может быть, в Москве, куда въехали танки, дело выглядело иначе, но мой опыт жизни в семье военного и в военном городке не говорил мне, что армия, хоть, очевидно, и недовольная положением дел, прямо мечтает вернуться назад, в точку, где нужно класть подушку на телефон, прежде чем рассказать анекдот друзьям.

Впрочем, в Москве тоже никто не испугался. К Белому дому — Дому Советов Российской Федерации — начало стягиваться огромное количество защитников. Защитить они хотели Ельцина, президента РСФСР, и законодательную власть РСФСР, Верховный Совет. Грубо говоря, это было противостояние России, где к власти пришли противники КПСС, и СССР.

Позже по радио было зачитано обращение к советскому народу. Оно было невыносимо длинным, каждая фраза в нём напоминала передовицу газеты «Правда», а в 1991 году передовицы «Правды» были неким смешным понятием, означавшим набор штампов, глупостей и вранья. Из обращения я запомнил только, что в нём всячески осуждался расцвет спекуляции (это было явное покушение на нашу будущую богатую жизнь при капитализме и рыночной экономике), и фразу: «Никогда в истории страны не получали такого размаха пропаганда секса и насилия, ставящих под угрозу жизнь и здоровье будущих поколений». Это уже вообще было покушение на лучшие достижения современности — только, значит, в газетах и журналах появились голые женщины, а их хотят отменить под предлогом угрозы здоровью. Уж не говоря о том, что это была стопроцентная калька с тех самых передач, где осуждалась рок-музыка, потому что она содержит «разнузданную пропаганду секса и насилия». Очевидно, что авторы обращения пытались затронуть тайные душевные струны советских людей — мол, услышат они о запрете секса, о спекуляции и о необходимости выделения горюче-смазочных материалов сельчанам (такой пункт тоже был), стукнут по столу и скажут: «А ведь правильно всё делают товарищи из ГКЧП! Давно пора и сельчанам помочь, и секс запретить!»

Но по столу, конечно, никто не стукнул. Выражение Владимира Ленина «страшно далеки они от народа» в российской политике используется постоянно, к месту и не к месту, но здесь было стопроцентное попадание. Пожилые генералы были уверены, что они отлично знают и чувствуют «настоящий глубинный народ», а на самом деле, как это очень часто бывает, все их представления о народе сводились к беседам с водителями и охранниками, которые им поддакивали и сообщали, что все вокруг терпеть не могут Ельцина, демократов и спекулянтов.

Вечером того же дня ГКЧП прикончил себя сам, потеряв любые шансы на захват власти. Они провели пресс-конференцию и зачем-то решили это сделать в прямом эфире. Главным хитом стали трясущиеся руки Геннадия Янаева, вице-президента СССР. Он был главным участником и как бы лицом заговора. Это выглядело в буквальном смысле полной противоположностью тому, что хотели сказать эти странные мужчины в серых костюмах: «Мы взяли власть твёрдой руки и сейчас наведём порядок». Рядом с Янаевым сидел министр МВД Пуго, человек с самой странной причёской на свете (такую я позже видел в фильме «Дракула мёртвый, но довольный» у главного героя в исполнении Лесли Нильсена), и ещё четыре непонятных человека, включая совсем экзотических, вроде председателя крестьянского союза СССР. На вопрос «Где Горбачёв?» звучал странный ответ, что Горбачёв находится на лечении и после того, как он вылечится, курс на преобразования будет продолжен. Было ясно, что заговорщики немного опасаются даже несчастного Горбачёва, чьи нерешительность и слабость, по логике, и были причиной их действий. Журналисты откровенно издевались над участниками пресс-конференции, прямо называли случившееся военным переворотом и задавали вопросы типа: «Советовались ли вы с Пиночетом?» Вся страна прильнула к экранам, пытаясь понять, что происходит, и увидела она вовсе не железных генералов, перед которыми трепещет публика, а неуверенных в себе и даже, похоже, немного испуганных людей, над которыми потешаются журналисты. Повторюсь, мне ситуация с самого начала не показалась очень серьёзной, а после пресс-конференции стало окончательно ясно, что никакого захвата власти не будет. Комедия какая-то, а не путч. Даже само слово «путчисты», намертво привязавшееся к ГКЧП (в российской историографии эти события называются «августовский путч»), добавляло карикатурности происходящему.