— Что, — говорю, — вы транслируете-то? Ничего не происходит. Мы стоим в автобусе, и у меня в руке чемодан. Кому это интересно?

— Ну как, — отозвался один из снимающих, — прямую трансляцию только на «Дожде» сейчас смотрит полмиллиона человек.

Ни хрена себе, мне бы столько зрителей на моих четверговых эфирах! Очевидно, саспенс — «арестуют Навального или нет» — людям интереснее, чем мои политические речи.

Я сразу вспомнил сенсационно популярный прямой эфир, который устроили журналисты одного из изданий несколько лет назад. Они в прямом эфире надевали на арбуз резинки. Такие тонкие резиновые колечки, которые продаются для непонятных нужд. В кино их используют, чтобы обвязывать пачки наличных.

Одна резинка, две… Тысяча. Арбуз сжимался в центре, превращаясь в подобие восьмёрки, но не лопался и не взрывался. За этим процессом следило несколько миллионов человек, и я в их числе. Смотреть было невыносимо: глупость же полная, что я, не видел треснувшего арбуза? Но перестать смотреть было ещё невыносимее: я уже потратил целый час, не могу же я пропустить тот самый момент, когда арбуз лопнет.

Наверное, и здесь происходит нечто подобное: всем интересно узнать, лопнет ли арбуз, и они хотят видеть тот самый момент.

Из автобуса в здание аэропорта мы так и шли странной суматошной толпой и, конечно, пошли не в ту сторону. Хорошо, что сотрудники аэропорта нас остановили. «Надо всё-таки что-то сказать», — подумал я. Будет неудобно перед журналистами, если меня сейчас заберут, а я так и не дам им никаких комментариев. Уж не говоря о том, что вот я наконец в Москве, сошёл с самолёта. Чувствую, что хочется что-то сказать, — вот и вперёд.

Мы как раз проходили мимо большого светящегося постера с Москвой. Ну, так её рекламируют для иностранцев: Красная площадь, собор Василия Блаженного, ещё что-то в этом роде. Взяв Юлю за руку, я решительно направился к постеру. Вот отличное место для брифинга.

Как это часто у меня бывает, я моментально забыл всё, что намеревался сказать. Не смысл, конечно, но структуру и последовательность. Сказалось всё само. Я начал с извинений перед пассажирами — не только моего рейса, но и всего московского аэроузла: к тому моменту выяснилось, что власти вообще остановили работу Внуково «из-за погоды». Дальше сказал, что вне зависимости от того, как будут развиваться события, я очень рад, что оказался в Москве, на родине. Я знаю, что правда на моей стороне.

В общем, что чувствовал, то и сказал.

Пошли на погранконтроль.

Как и договаривались, адвокат Михайлова прошла первой, чтобы её не отсекли пограничники, если меня начнут задерживать «с той стороны».

Потом я, потом Юля.

Пограничник весело посмотрел на меня и протянул руку за паспортом.

— Что, — говорю, — ждали меня?

— Ну конечно.

Он произвёл совершенно типичные манипуляции. Полистал паспорт, посмотрел в него, потом на меня, потом набрал что-то на клавиатуре. Внезапно из-за матового стекла смежной комнаты вылезла голова его коллеги.

«Ага, старший по званию. Это капитан».

Капитан протянул руку и с деловым видом начал листать мой паспорт.

Юля ухмыльнулась, глядя на меня, во взгляде её было написано: «Ну началось».

— Алексей Анатольевич, пройдите, пожалуйста, со мной.

На лице адвоката Михайловой отразилось всё, что она думала по поводу провала нашего хитрого плана. Она стояла рядом, буквально в пятидесяти сантиметрах, но уже за заборчиком, символизирующим государственную границу. Она пыталась открыть этот заборчик и зайти обратно, но он, очевидно, был заблокирован и открывался только по нажатию кнопки из будки пограничника.

— Зачем мне идти с вами?

— Надо установить некоторые детали.

— Ну устанавливайте здесь, какие проблемы?

— Вы должны пройти со мной.

Ага, нашли дурака, думаю. Решили задерживать — тащите своих ментов, которых у вас тут взвод наготове. Хотят избежать картинки с полицией, которая меня уводит.

— Я не обязан никуда идти. Вот у меня адвокат, я настаиваю, чтобы вы в её присутствии устанавливали свои детали или что там у вас.

Таким образом мы препирались ещё, в глазах капитана была боль. Ему дали указание, чтобы я просто ушёл в соседнюю дверь и больше не вышел. Без всякой полиции. Но стало понятно, что так не получится. Он пробормотал что-то в рацию. Неизвестно откуда появилось человек шесть полицейских.

Михайлова стала терзать заборчик ещё энергичнее, требуя пустить её обратно.

На всякий случай я передвинул Юлю, стоявшую между мной и полицейскими, себе за спину. Чёрт его знает, что они тут придумали.

Такие же традиционные препирательства с майором полиции, но их я вёл скорее на автомате. Вот этот рутинный диалог — «Пройдёмте! — Не пройду. — Пройдёмте! — Я не обязан, вот мой адвокат. — Нет, пройдёмте!» — я могу вести даже во сне, так часто это со мной бывало.

Важнее было сообразить. Так, «одноразовый» телефон в кармане — я его нащупал. Рюкзак с ноутбуком у Киры, я нашёл её взглядом — с ней всё окей. Чемодан отдаю Юле: непохоже, что её тоже задержат. Вроде всё, я готов.

Прощаюсь с Юлей, целуя её в щеку, я уже на стадии: «Если вы откажетесь выполнять требования сотрудников полиции, то к вам будет применена сила».

Отказываться идти, чтобы они тащили меня за руки за ноги, как на митингах, смысла не имело. Вдруг они мне просто в своей комнате вручат повестку о явке в суд или в уголовную инспекцию. Тогда вся эта драка через пятнадцать минут будет выглядеть глуповато.

Ещё раз поцеловав Юлю, я пошёл в сопровождении торжественного эскорта из полицейских.

Дверь была совсем рядом, метрах в десяти. За ней была комната со столом и стулом, там стояло ещё человек десять полицейских.

— А вы что, поджидали в засаде?

— Присаживайтесь.

Я сел. Полицейские стали полукругом возле меня. Они были в масках, руки за спиной. Выглядело это очень смешно, и моим первым порывом было достать телефон, снять это и отправить, чтоб выложили в твиттер. Я остановил себя. Непонятно было, есть ли вообще камера на моём телефоне: это явно была одна из самых дешёвых моделей. А главное, телефон запросто отнимут, и тогда я не смогу сообщить, куда меня повезут. Чаще всего это можно сделать из автозака. Что на свободу из этой двери я уже не выйду, было очевидно.

Все слышали выражение «театр для одного зрителя». Вот этот театр и начался несколько секунд спустя. Двое в гражданском включили камеры, а третий (главный — это было видно по пиджаку), достав какие-то бумажки, подошёл к майору и начал торжественным голосом докладывать:

— Товарищ, бла-бла-бла, сообщаю, что в производстве, бла-бла-бла, находится материал, бла-бла-бла, Навальный, бла-бла-бла, розыск, бла-бла-бла.

Выслушав это, майор повернулся к пограничнику. Тот тоже начал докладывать, что в ходе проверки документов (бла-бла-бла) обнаружен гражданин Навальный.

Тут я просто начал смеяться:

— Вы чего себя как сумасшедшие ведёте и для кого это шоу устраиваете? Я здесь один, расслабьтесь и говорите нормально.

Но расслабиться они не могли: две камеры снимали происходящее, и начальство, придумавшее эту процедуру, незримо присутствовало в лице этих камер. На мои слова никто не реагировал. Выслушав пограничников, майор снова повернулся к гражданскому в пиджаке и, только что не отдав честь, сообщил ему:

— Сообщаю, что в ходе, бла-бла-бла, был выявлен, бла-бла-бла, меры к задержанию, бла-бла-бла.

Я смеялся уже в голос. Менты, стоявшие вокруг, тоже явно чувствовали неловкость от комизма ситуации, но камеры снимали, и они должны были делать что сказано.

Я попытался прервать парад взаимных докладов:

— Так, друзья мои, вы мне скажите: я задержан? Если нет, то я пошёл.

Полицейские, стоявшие полукругом, напряглись, но другой реакции на мои слова не было. Им явно вообще запретили со мной разговаривать.

Внезапно торжественная часть закончилась, и пиджак повернулся ко мне:

— Пройдёмте.