Я отшучиваюсь в ответ, говорю, что ожидаю, что они приедут меня спасать, высадившись с вертолёта на крышу тюрьмы. И снова думаю о том, насколько же все не разбираются в политике. А иностранцы так вообще ничего не смыслят в происходящем у нас. Ну какая, блин, тюрьма? Прямо с самолёта?

Мы заезжаем на лётное поле через специальные ворота. Полиция уносит наши паспорта, через некоторое время приходит пограничник — сличить их с нашими лицами. Улыбаемся ему из машины, он улыбается нам. Всё, к вылету готовы.

Первое, что я увидел, зайдя в самолёт, — огромный ёж.

Кира мне сказала, что ей позвонило около десяти журналистов, предупредивших, что они взяли билет на наш самолёт. Значит, в реальности будет человек пятнадцать, прикинул я.

Их было человек пятьдесят или даже больше, и сейчас все они сгрудились в центре салона, стоя друг на друге и нависая над обычными пассажирами, смотревшими на происходящее с изумлением.

Это был шар, из которого иголками торчали палки с телефонами на конце, камеры, руки и немного голов. Настоящий медиаёж. Я сразу почувствовал полное спокойствие. «Бабочки в животе» улетели. У меня всегда так. Ненавижу ожидание события — митинга или выступления — и ощущаю это противное беспокойство, но, когда событие начинается, всё проходит. Видимо, организм понимает, что беспокоиться больше не о чем — надо работать.

Пришло время моей «любимой» части. Журналистам надо что-то снять или записать. Это их работа, и их за этим прислала редакция. Со мной же в ближайшее время не произойдёт ничего — я просто буду сидеть в кресле.

Никаких комментариев и интервью на борту я давать не собирался. Все главные слова я приберегал для Москвы. Выговоришься сейчас — потом, в действительно важный момент, будет нечего сказать. Опытные политики обладают уникальным навыком повторять одно и то же с таким видом, как будто это откровение, произносимое впервые. Я такого мастерства ещё не достиг, поэтому отшучивался и уговаривал «ежа» разомкнуть свои иголки и пропустить нас к нашим местам.

Ёж не пускал, следуя правилу: «Непрерывно снимай, вдруг он что-нибудь сделает!» А что я мог сделать-то? Сальто? Спеть комические куплеты? Разорвать портрет Путина и съесть его обрывки? Вот это были бы классные кадры. Все медиа мира были бы мной страшно довольны.

Сзади слышался умоляющий голос стюардессы, просившей всех сесть на свои места. Продолжая шутить дурацкие шутки вроде «Странно, почему здесь так много журналистов?» и здороваясь со знакомыми, я решительно наступал на ежа до тех пор, пока он не смилостивился и не пропустил нас к нашим местам.

Легче не стало. Теперь вся эта человеческая масса нависала над нами, снимая, светя фонариками, записывая микрофонами. В глазах у каждого журналиста было написано: «Ну давай! Делай что-нибудь».

Я и сделал. Достал ноутбук, включил «Рика и Морти» и начал смотреть, засунув в уши наушники. Может, это было не очень вежливо, но зато естественно: я всегда так делаю.

Глянул на Юлю, у неё в глазах мольба: «Ты же не бросишь меня одну вот так, уткнувшись в свой мультик?»

Я не люблю такие неловкие моменты с журналистами, а она их просто НЕНАВИДИТ. Отдаю ей один наушник, и она шепчет в освободившееся ухо: «Спасибо».

Потешаюсь над ней внутренне. Она не любит все эти мультики, которые я обожаю, от «Симпсонов» и «Футурамы» до «Рика и Морти», но сейчас будет делать вид, что смотрит их с увлечением.

К усилиям стюардессы по наведению порядка присоединился капитан корабля: он через громкоговоритель призвал всех рассесться по местам, это сработало. Мы полетели. Впервые я радовался турбулентности и загорающимся сигналам «Пристегните ремни» — только в эти моменты над нами не нависал кто-нибудь, повторяя: «Алексей, как вы думаете, вас не арестуют в аэропорту?»

Высокий лысый мужчина был настроен решительнее всех. Он просто встал рядом, приказал своему оператору нацелить на меня камеру и кричал на весь салон: «Алексей, скажите несколько слов для телевидения Израиля!»

Не было слышно ни Рика, ни Морти.

Поняв, что железная воля этого человека преодолеет любые преграды, я придумал шутку: «Я хочу заверить всех в Израиле, что со мной всё будет так же хорошо, как с ситуацией на Ближнем Востоке» — и, повернувшись, уже открыл рот, но в последний момент остановился, напомнив себе важнейшее правило любого политика на планете Земля: никогда ничего не говори об Израиле и ситуации на Ближнем Востоке без особой нужды. Что бы ты ни сказал, все будут очень недовольны. Поэтому сказал я что-то вроде: «Большой привет всем, кто смотрит телевидение Израиля. Всё будет хорошо».

Лысый мужчина просиял и, повернувшись к своей камере, начал растолковывать зрителям мой многозначительный комментарий.

Объявили посадку. Все расселись.

— Уважаемые пассажиры, в связи со сложной погодной обстановкой и большим трафиком службы аэропорта Внуково не могут принять нас прямо сейчас, и нам придётся сделать несколько кругов вокруг аэропорта. Топлива у нас достаточно.

По самолёту пролетел вздох. Это была комбинация из разочарованного «Вот чёрт!» от нормальных пассажиров, радостного «Наконец-то началось что-то интересное» от журналистов и общего «Ну, всё понятно».

— Приношу всем свои извинения! — крикнул я на весь салон. Все засмеялись, и кто-то даже захлопал.

Мне правда было очень неудобно. Через ряд от нас сидела молодая женщина в одном из самых ужасных положений, в которых может оказаться пассажир, — люди с детьми это понимают. На руках она держала спящего младенца, уже довольно большого и тяжёлого, а рядом сидел ребёнок лет семи. Она была одна, с детьми и багажом. Дурацкие правила авиакомпании «Победа» запрещают пассажирам менять места, и женщину эту, несмотря на все её мольбы, не пересадили из журналистской гущи вокруг нас. Она держалась стоически, да ещё и нам постоянно показывала большие пальцы, выражая поддержку.

— Вот бедолага, — заметила мне в ухо Юля, — лететь одной с двумя маленькими детьми — и так повесишься, а если нас сейчас ещё в другой аэропорт завернут и её никто не встретит? Не позавидуешь.

— Да здесь всё-таки полсамолёта обычных пассажиров. Вот они разозлятся на нас, если уведут самолёт! Я бы на их месте был в бешенстве. Но непохоже, что уведут. Просто будут мурыжить в воздухе, пока встречающим не надоест ждать.

«Бииим» — новое сообщение капитана корабля.

— Уважаемые пассажиры, — мне показалось, что в этот раз пилот даже не скрывал иронии, — наземные службы аэропорта Внуково сообщают, что в связи с погодными условиями они не могут нас принять. Наше судно направляется в сторону аэропорта Шереметьево.

Я снова извинился на весь салон. Все снова засмеялись. Журналисты не скрывали ликования: не зря летели, будет что включить в репортаж. Обычные пассажиры озабоченно тёрли лбы, прикидывая, что делать со встречающими и стыковочными рейсами.

Медиаёж снова подобрался и начал концентрироваться вокруг наших сидений, игнорируя требования стюардессы занять места: всё-таки мы идём на посадку. Действительно, я же могу открыть иллюминатор и выпрыгнуть с парашютом, чтобы обмануть погранслужбу. Как можно пропустить такие кадры!

Чтобы от нас отстали, мы с Юлей взялись за руки и уткнулись друг в друга лбами, перешёптываясь. Ёж довольно заурчал щелчками фотокамер. Мол, ладно: не хотите давать интервью и прыгать с парашютом — тогда изображайте любовь. Такие кадры тоже дают хороший интернет-трафик.

Самолёт сел. Мы вышли. Телефоны у всех заработали. В автобусе, везущем нас от самолёта, журналисты рассказывали нам последние новости. Во Внуково, где нас встречают несколько тысяч человек, идут задержания. Мало того, когда все через сервисы трекинга самолётов увидели, что мы летим в другой аэропорт, полиция перекрыла дорогу, ведущую из Внуково, чтобы встречающие не смогли на такси и своих машинах ехать в Шереметьево.

Рассказывая это всё, журналисты держали перед нами телескопические палки с телефонами, ведя прямую трансляцию происходящего.