— Прошу прощения, сударь мой! Я тебя не заметил — прислушивался к птичьему пению. По правде говоря, ты застал меня в унынии. Увы! Здесь у меня появился один чернокрылый плут и наглец, распевающий песни, дотоле неведомые мне, на языке, который чужд моему слуху. Это невыносимо, сударь мой, это невыносимо, ибо я считал, что знаю речи всех птиц, хотя бы простейшие. Я думаю спровадить его к Мандосу за нахальство!

Тут Эриол рассмеялся от всего сердца, но привратник продолжал:

— Да, да, сударь, да раздерет его Тэвильдо Князь Котов за то, что он осмелился устроиться на насесте в саду, что на попечении Румиля! Знай, что мы, нолдоли, не стареем удивительно долго, но я поседел, изучая все языки валар и все языки эльдар. Задолго до падения Гондолина, сударь мой, я скрашивал свою долю раба Мэлько, разбирая рычание всех его тварей и гоблинов. Не внятен ли был мне язык зверей до самого тонкого мышиного писка? Не различал ли я оттенков даже в бездумном гудении бессловесного жука? Случалось мне изучать даже языки людей, но, Мэлько их побери! они плывут и меняются, меняются и плывут, и не найти в них той прочной основы, из которой сплетают песни или сказания. Для чего я этим утром чувствовал себя подобно Омару из валар, знающему все языки? Я внимал согласию птичьих голосов, постигая каждый, узнавая каждую любимую мелодию, и тут, тирипти лирилла, является какая — то пичуга, мэлько во отродье… Но я утомил тебя своими причитаниями о песнях и словах.

— Отнюдь нет, — сказал Эриол, — но я умоляю тебя не принимать столь близко к сердцу какого-то наглеца из дроздов. Если глаза меня не обманывают, ты ухаживал за этим садом много лет. Тогда тебе должно быть ведомо множество песен и языков — достаточно, чтобы успокоить сердце величайшего из мудрецов, если это действительно первый голос, что ты здесь услышал, но не смог изъяснить. Не правду ли говорят, что в каждой роще — если не в каждом гнезде! — птицы щебечут по — своему?

— Да, так говорят, и говорят истинно, — ответил Румиль, — и все песни Тол Эрэссэа временами можно слышать в этом саду.

— Сердце мое исполнилось радости, — сказал Эриол, — когда я стал понимать дивный язык эльдар Тол Эрэссэа, — но чудно мне было слушать тебя, когда ты говорил так, как если бы у эльдар было много наречий; так ли я понял?

— Так, — отвечал Румиль, — ибо еще существует язык, которому хранят верность нолдоли. Но встарь у тэлэри, солосимпи и Инвир были свои языки, отличные от него. Эти языки оказались не столь стойкими, и сейчас они слились в тот язык островных эльфов, которому ты научился. Есть также затерявшиеся племена, что скитаются в печали по Великим Землям, и они, может быть, говорят теперь совсем чуждо, ибо эпохи прошли со времени ухода из Кора; и, как я полагаю, именно долгие странствия нолдоли по Земле и черные века их рабства стали причиной глубокого расхождения их языка с языком их родичей, живших все это время в Валиноре. Тем не менее, родство между речью гномов и эльфийским эльдар, на мой искушенный взгляд, несомненно… но я опять утомляю тебя! Я не встретил еще ни одного слушателя в мире, который не устал бы задолго до конца таких рассуждений. «Языки и наречия, — хмыкают они, — нам и одного хватает». Это слова Сердечка, Хранителя Гонга. «Языка гномов, — сказал он однажды, — мне достаточно, ибо не он ли, и никакой иной, звучал в устах Эарэндэля, и Туора, и отца моего Бронвэга, которого вы, ошибочно смягчая звуки, называете Воронвэ». Однако в конце концов ему пришлось научиться эльфийскому, ибо иначе он был обречен молчанию или расставанию с Мар Ванва Тьялиэва — а сердце его не вынесло бы ни того, ни другого. И вот — ныне он щебечет на языке эльдар, как дева из Инвир, не хуже самой Мэриль-и-Туринкви, нашей королевы, да хранит ее Манвэ! Но и это не всё — существует, помимо того, сокровенный язык, которым написано множество стихов эльдар, и книги мудрости, и история древности и начала начал, но на котором не говорят. Язык этот обычно звучит только на высоком совете валар, и мало кто из нынешних эльдар может прочесть его знаки или хотя бы распознать их. Многому из этого я выучился в Коре, целую жизнь тому назад, спасибо благоволению Аулэ, и потому многое мне ведомо, очень многое…

— Тогда, — воскликнул Эриол, — ты, может быть, поведаешь мне о тех вещах, что я сгораю желанием постичь после вчерашних бесед у Огня Сказаний? Кто такие Манвэ, Аулэ, и кого из валар ты еще называл, и ради чего народ эльдар покинул свой дивный дом в Валиноре?

Тем временем солнце поднялось уже высоко и стало пригревать, и усыпало лужайки золотом, и птицы грянули мощным хором. Они зашли в увитую зеленью беседку, и Румиль сел на скамью резного камня, обросшую мхом. И ответил он так:

— Безмерно то, о чем ты спрашиваешь, и истинный ответ требует простереть изыскания за те пределы бездны времен, которых не достигает даже взгляд Румиля, старейшего из нолдоли.

Все предания валар и эльфов сплетены так тесно, что редкое из них можно изложить, избежав необходимости воскрешать всю их великую историю.

— И все же, — вновь воскликнул Эриол, — прошу тебя, Румиль, расскажи мне о том, что ведомо тебе о самом начале начал, чтобы я, наконец, стал понимать то, что мне рассказывают на этом острове!

Но Румиль сказал только:

— Илуватар был в начале начал, и далее не простирается мудрость валар, ниже эльдар или людей.

— А кто есть Илуватар? — вопросил Эриол. — Кто-то из богов?

— Нет, — сказал Румиль, — он не из богов, ибо создал их. Илуватар — Предвечный Владетель из-за пределов мира. Мир сотворен им, но он не от мира и не в мире, однако он любит мир.

— Об этом я нигде и никогда не слыхал, — сказал Эриол.

— Вполне возможно, — отозвался Румиль, — ибо люди молодой народ, и еще нечасто среди них рассказывают о Музыке Айнур.

— Просвети меня, — попросил Эриол, — ибо я жажду ведать, что есть Музыка Айнур?

Итак, Айнулиндалэ впервые достигла слуха смертного, когда Эриол сидел в залитом солнцем саду на Тол Эрэссэа. Даже после того, как Эриол (Эльфвине) выпал из числа персонажей, Румиль, великий нолдорский мудрец из Тириона, «который первый придумал знаки, подходящие для запечатления речей и песен» (Сильмариллион, с. 63), сохранился, и Музыка Айнур по-прежнему приписывалась ему, хотя его образ приобрел монументальность, сообщаемую ароматом древности, и далеко ушел от болтливого и чудаковатого филолога из Кортириона. Следует отметить, что в данной версии Румиль побывал рабом у Мэлько.

Здесь же возникает тема изгнания нолдор из Валинора, ибо слова Румиля об исходе из Кора, без сомнения, относятся именно к этому событию, а не к возглавленному Инвэ «походу в мир» (с. 16, 26, 129); кое-что сообщается также о языках и их носителях.

В Связующем Звене Румиль утверждает:

(1) что между тэлэри, солосимпи и Инвир имелись языковые различия в прошлом;

(2) но эти диалекты «сейчас слились в язык островных эльфов»;

(3) что язык нолдоли (гномов) сильно изменился за время их скитаний по Великим Землям и плена у Мэлько;

(4) что нолдоли, живущие ныне на Тол Эрэссэа, приняли язык островных эльфов; однако иные остались в Великих Землях. (Когда Румиль говорит о «затерявшихся племенах, что скитаются в печали по Великим Землям», которые, «может быть, говорят теперь совсем чуждо», он, похоже, имеет в виду те остатки нолдорских изгнанников из Кора, которые, в отличие от него, не попали на Тол Эрэссэа, но не тех эльфов, которые никогда не бывали в Валиноре[30].)

В Утраченных Сказаниях Морские эльфы, названные впоследствии тэлэри, именуются солосимпи («Прибрежные Флейтисты»). Тогда требуется объяснить то смущающее обстоятельство, что тэлэри называлось первое из эльфийских колен во главе с королем Инвэ (ваньяр Сильмариллиона). Кем тогда считать Инвир? Мэриль-и-Туринкви позже говорит Эриолу (с. 115), что тэлэри — это те, кто последовал за Инвэ, «родичи же его и потомки — королевский род Инвир, чья кровь течет во мне». Тогда следует рассматривать Инвир как королевский клан среди тэлэри, а соотношение между старой концепцией и тем, что говорится в Сильмариллионе, можно проиллюстрировать следующим образом: