– Я с тобой почитаю.

Василий широко развернул газету, Люба обняла правую руку отца, положила свою русую голову ему на плечо и присоединилась к чтению.

Тихоня в жизнь бы не сказала, что отец и мать любят друг друга. Родители могли подолгу друг с другом разговаривать, что-то обсуждать или кого-то бранить. Разговоры эти были весьма мутными, тяжёлыми, и в них сложно было найти что-то доброе. Но нежиться и с любовью ухаживать друг за другом – никогда. Это не про супругов Поспеловых.

Для дочери тихий спокойный отец был человеком, который способен вытерпеть всё, и даже больше. Потому что жить бок о бок столько лет подряд со вспыльчивой спесивой Александрой Григорьевной и её тираническими замашками, на Любин взгляд, было каким-то жертвенным геройством.

Александра командовала на Солнечном 27 всем да вся, а Василий самолично отдал ей бразды правления, но не пустил в свою маленькую, без двери, каморку-комнату. Женщине запрещалось спать на кровати мужа, садиться на перину после того, как он аккуратно, с любовью, всё взбивал и заправлял. Для маминых вещей, которым было всё мало и мало места в огромном доме, отец отдал в своём гардеробе пару полок. Её одежда (как и во всех остальных шкафах в хате) лежала на выделенных нишах спутанным бесформенным комком. Григорьевна пару раз покушалась сложить свои сорочки на опрятно организованные полки мужа и тут же получала грубый отворот-поворот, что для главы семьи было весьма не свойственным. Василий так же запрещал загромождать свой комнатный стол посторонними вещами – на чистой поверхности лежали только его аккуратно уложенные стопкой газеты, книги да очки.

Убирался Василий Михайлович сам. Лишь Любе позволялось помыть у него полы и вытряхнуть половик. Не дай Бог отцу обнаружить в своём маленьком чистом уютном убежище постороннюю вещь, будь то мамина юбка или комбинация – ругани было не избежать. Мать тогда крепко обижалась, уходила дуться к дочери в комнату и там клеймила мужа бирюком и законченным эгоистом, хотя глухое, требовательное ворчание Василия рядом не стояло с оскорбительно-истеричными нападениями самой Александры.

За пятнадцать лет Люба видела только по телевизору, как искренне и чисто муж и жена могут любить друг друга. В её же родном доме родители так много и зло ругались, что девочка уверенно говорила: склоки и грызня есть суть семейных отношений на Солнечном 27. Если матери нужно было чего-то добиться от папы, то она поступала с ним так же, как и с остальными домочадцами: унижая, оскорбляя, манипулируя. Григорьевна, не контролируя свой грубый, жестокий язык, могла обидеть мужа очень больно, а потом удивлялась, что Василий не желает разговаривать неделями, и считала искренне, что пострадавшая сторона – она.

– Так и знала, что Светка падкая на деньги! – доносился возмущённый материн голос из-за занавески. – Сынок, надо искать бездетную! А то клуши отпрысков непонятно от кого рожают, расходятся и ждут, на чью бы шею нахлебниками пристроиться. А ты у меня добрый, доверчивый, всех жалеешь! Нужна молодая, свежая и, самое главное, без лишних ртов!

– Да где же я такую откопаю, ма? – ворчал брат. – Все, кто моего возраста, уже как минимум одного ребёнка имеют. А у молодых девок лет по двадцать и младше одни гульки на уме, а не семья. Мозгов совсем нет ещё!

– Никогда, сынок, не слушаешься! – посетовала Александра. – Я же сразу сказала, что Светке ты нужен, пока есть, что высосать! Когда её хату ремонтировал, крышу менял, мебель новую покупал – был к столу. А едва о прописке заикнулся, так она мигом заверещала: «Дом я отпишу старшей дочке! Никого не прописываю!»

– Ну так и я глотать не стал, вещи сразу собрал и ушёл! Она целый квартал пробежала, вернуться умоляла!

– Ещё бы не умоляла! – всплеснула руками женщина. – Кормушка из лап утекла! Присмотрелся бы ты к дочери моих знакомых, Шурик! Она состоятельная, одна у родителей. Знакомые пасеку держат, мёдом торгуют, денег куры не клюют! Всё нажитое ей достанется.

– Мам, не хочу! – оборвал Григорьевну сын. – Сколько говорить?! Да и не по душе мне она. У неё двое отпрысков от предыдущих браков.

– Чужих детей баба с дедом пусть воспитают, а вы своего родите! Молодые.

В семье Поспеловых не было друг от друга секретов. Родители обсуждали с сыном его и свою личную жизнь, прошлое, настоящее, будущее, окружение, работу. Сын приезжал, чтобы делиться со старшими всем, что случилось интересного в его буднях, жаловаться на своих женщин.

Люба, лёжа на отцовской кровати, глазея в текст газеты, прислушивалась к разглагольствованиям матери да брата и понимала, что не будет никогда рассказывать Григорьевне о будущих отношениях с противоположным полом, чтобы не получать непрошеных советов и не позволять копаться в своих чувствах.

Школьница подняла вверх указательный левый пальчик, чтобы рассмотреть ранку. Точка прокола была совершенно не видна. Рана даже не болела, когда на неё нажимали.

«Какой же ты ловкий!» – с уважением подумала Люба, вспомнив беседу с повесой на пути домой.

– В прошлый раз менты прижали, а если придётся делить добычу с хулиганьём, да к тому же и вооружённым?

Сэро быстро и незаметно достал из-за пазухи выкидной нож.

– Не придётся. Я никому ничего просто так не отдаю.

Лезвие ловко выскочило из паза, прокрутилось в натренированных пальцах перед Любиными изумлёнными глазами и также ловко исчезло.

– Ух ты! А покажи ещё раз! Можно потрогать?

– Потрогать нельзя. – Ибрагимов опять из ниоткуда вытащил оружие. – Это моя вещь, сделанная строго под меня. Я умею им управляться. И он очень острый: сам точил!

– Так я не буду за лезвие трогать, – клянчила ровесница.

– Это не имеет значения. Говорю же, вещь – моя. Всё равно порежешься. Вот, смотри!

Повеса взял подружку за руку, оттопырил её указательный пальчик и слегка коснулся кончиком финки. Люба ничего не почувствовала, да и, собственно говоря, не успела почувствовать, – на поверхности подушечки мгновенно взбугрилась, заалела насыщенно-алым цветом крупная капелька крови.

– Ой! – удивилась она. – Но мне не больно!

Сэро усмехнулся.

– Больно быть и не должно. Нож рассчитан на скорость, ловкость и быстрое нанесение увечий противнику. Чтобы можно было его вывести из строя аккуратно и неожиданно.

Люба, зачарованно глядя, как капля, не удержавшись под напором новой крови, потекла по пальцу вниз, к ладони, вдруг осмыслила то, что ей только что было сказано.

– Часто им пользуешься?

– Тебя не касается, – ответил брюнет, поднёс девичий пальчик к своим губам и быстро слизнул бегущую каплю. – У тебя вкусная кровь! Не бойся: сейчас пустит ещё несколько капель, а потом заживёт. Даже не заметишь.

– Даже не заметила я, как родственнички из нашего сарая инструмент спёрли! – жаловалась мать Саше на неприятную ситуацию из далёкого прошлого, уж больно ей полюбившуюся и смакуемую из года в год при удобном случае. – Сколько бы не делала я добра родне, сколько б не помогала – делом или деньгами – равно обязательно в ответ гадость сделают! Правильно в народе говорят, что доброта наказуема.

– Нечего помогать! Сколько говорил, а мам?!.. Вот ты просила, чтобы я Ленку на работу взял. Послушался, и уже что ни день, то жалею!

– Сыночек, ну кто её пригреет, кроме нас?! Она же сирота! – жалостливо запричитала Александра.

– Престарелая сирота, чёрт бы её побрал, разбазарила коришу, что я акцизную водку в ящиках на палёную заменил! Он теперь с меня бабки требует!

– Сынуля, она не со зла, а по глупости! Со временем работать научится.

– Не научится, потому что не хочет. И работать не будет: полы моет отвратительно, сплетни обо мне всем подряд разносит, постоянно что-то по работе не тем людям выбалтывает, из кассы приворовывает! Можно подумать, я её хоть раз зарплатой обидел! Нахрен такие помощники не нужны, тем более родственники! Уволю.

– Ну потерпи, Шурик! Пожалей двоюродную сестрёнку, пусть приноровится.