«Боженька, спасибо!!!.. А если бы девчонки пошли другим путём? Что бы сейчас со мной было? Почему улица пустая, как будто эпидемия чумы приключилась?! Какого чёрта он вообще ко мне прицепился снова? Ходил же пару месяцев как неприкаянный!» – тихоня, отчаянно радуясь, что всё внимание Степанченко переключилось на сверстниц, не собиравшихся его ни с кем делить, поражалась, как моментом парень, едва увидев одноклассниц, преобразился из злобного козла в обаятельного обходительного дон жуана.

На краю манжета проступила кровь из порезов. Люба, морщась от жжения, потихоньку замедлялась, чтобы незаметно отстать от беспечно щебетавшей компашки, и, пока Тим отвлекался на Камиллу, быстро, не помня себя от волнения, нырнула в первый попавшийся извилистый проулок.

Она сначала шла очень быстрым шагом, боясь обернуться, затем побежала, пока не почувствовала, что более-менее находится в безопасности.

Остановившись отдышаться, десятиклассница на мгновение обернулась. Ей показалось, что за поворотом мелькнул пугающе знакомый силуэт, и девочка по мановению ока спряталась за буйной лысой порослью кустов шиповника у близлежащего забора.

«Фух, пронесло, вроде! Я не смогла дать отпор. В который раз! Никто в моей никчёмной жизни не был хуже и злее Тимона. Ни Илютина, ни Жваник с Сысоевым, ни Картавцев никогда не смогут перепрыгнуть его в гадостях и жестокости, зацепить больнее! – Люба, дав волю слезам, прикрыла лицо дрожащими руками. – Почему он так меня ненавидит?! Ведь не лез же в садике и в началке! Почему его переклинило в средней школе? Почему именно я стала грушей для битья и изгоем?! Разве я самая некрасивая? Или дурная, подлая, жадная? В чём моя проблема?»

Девушка, сидя на корточках, вспоминала, как каждый раз, когда Степанченко её высмеивал, цепляясь по ерунде, а остальные задорно подхватывали, она молча недоумевала, не понимая, что происходит. «Это мерзкое, неприятное чувство, когда все пялятся и ржут, а ты не знаешь, что не так сделал, чем не угодил! Почему я всегда терялась, когда сволочь нападала, натравливала своих обезьян? Почему впадала в ступор? Имир проверяет творческие работы моего класса. Сказал, что в письменной речи мне равных нет. А Тимону я с пятого класса уступаю без боя! Словно немая псина, таращусь, моргая. Вечно пережидаю, когда он прекратит, надеюсь на помилование».

Люба вытерла чистым рукавом слёзы, отвернула другой рукав и посмотрела на кривые вертикальные царапины. Ранки затянулись свежей коркой, но успели хорошенько испачкать кровью кремовый манжет блузы.

«Весь класс уважает Гончаренко, Уварову и Таран. Их любят учителя. С их мнением считается Илютина. Все навязываются к ним в друзья. Что в них такого?! Ни разу не видела, чтобы командирши пресекли травлю или решили конфликт. Вечно держатся в стороне и мило улыбаются. Ржут со всеми. Почему к ним относятся хорошо, а ко мне плохо? Тоже хочу быть любимой другими! Я устала бояться и осторожничать. Это несправедливость или я обыкновенная неудачница, приманка для неприятностей? Как я умудрилась перейти Тимону дорогу?»

Люба вспомнила, что рядом с семейством Степанченко живёт бывшая мамина коллега, вышедшая на пенсию, – тётя Тоня, начинавшая негодовать при одном упоминании о соседях. Было от чего: драки, ругань, ссоры, пьянки, битьё посуды и окон – для интеллигентной коллеги семья Тимофея была образцом безобразия и полного бескультурья. Александра Григорьевна на откровения пенсионерки цокала языком и праведно возмущалась.

«Если честно, то я считаю, что твоя семья, Тимофей, похожа на мою. В моём доме тоже вечно гремят отборная брань да оскорбления. Только мои родители умело маскируются, притворяясь на публике благополучными, а твои нутра не скрывают»

На самом деле Люба догадывалась, почему всегда терпела злые выходки Тимона, хоть и не хотела себе в этом признаваться. Когда-то Тим был и её кумиром тоже. Тихоня думала, что в чём-то вечно виновата перед ним. Надеялась, что шатен изменит отношение, предложит дружить. Но потом ей стало всё равно после знакомства с близнецами. Люба поняла, что Степанченко не бог, а обыкновенный склочный низкосортный гавнюк. Потому что Сэро и Коробкин, несмотря на домыслы вокруг, оказались приветливее и человечнее. Тим в глазах Поспеловой махом упал с Олимпа и вернуться обратно на пьедестал уже никак не мог.

Более-менее успокоившись, Поспелова встала с корточек, отряхнулась и, не забывая оглядываться, побрела домой. Её, кроме испытанного шока и горькой обиды, волновала ещё одна мысль: дошли ли до тайного поклонника гадости Тимона. «Поверил ли мальчик в то, что я потаскуха? Разочаровался ли? Какой бы мне совет дал Сэро? А знаю! Это будет его выбор. Так что живём дальше и не грузимся».

Степанченко обернулся проверить, на месте ли Люба, и едва не выругался вслух, увидев, что она сбежала. «Если б эти куры не вылезли, как дерьмо из забитого унитаза, я б сучке уйти не дал! Узнать ни хрена не успел. Выгодная тварь! Решила найти крышу? В седьмом классе Фарафанцева склеила, еле идиота отвадил! Теперь для цыгана наряжается. Что у того, что у этого предки барыжат на рынке. Ищешь, где повыгоднее, потеплее, да? Почему ты падкая на тех, кто при бабле, а? Своего мало?»

– Поспелова приоделась, и ты поплыл, Тимоша?

Парень очнулся и вопросительно взглянул на Виноградову.

– Наша мышка похорошела. Влюбилась, может, в кого? Она такая закомплексованная, прям жалко! Надо по-дружески ей помочь.

– Чем?

– Посвятить избранника в её чувства!

– Ну посвящай.

– Я не знаю, кто это, – наигранно пожала плечами Камилла. – Вы её фальшивой валентинкой обрадовали?

– Нет, нахрена?.. Не знаешь, так выясни! Тебе же интересно – вот и наводи суету.

– А вдруг это ты! – коварно намекнула она. – О чём вы болтали?

– О том, что Ибрагимов без тебя гуляет.

Виноградова мгновенно перестала жеманничать, поменявшись в лице.

– Дурак!

– Дура! – парировал Тимон. – Если это буду я, случится конец света. Бывай! Пока, девчонки! Завтра увидимся.

Степанченко повернул направо. Камилла недоумевающе посмотрела ему вслед, многозначительно хмыкнула, переглянулась с Ирой Уваровой да продолжила приятную беседу с ровесницами как ни в чём не бывало.

Поздоровавшись с мамой и братом, шумно беседовавшими за обеденным столом, Люба прошла мимо, отодвинула занавеску и аккуратно пронырнула в комнату к Василию Михайловичу.

– Возвращаю, пап.

Отец приподнялся на кровати, поправил на носу очки и отложил газету в сторону.

– Прочитала? Понравилось? Клади в стопку на краю.

Девочка присмотрелась к скудному содержимому стола.

– Можно я у тебя эту книгу возьму? Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия». Любопытное название! Интересная?

– Конечно. Английская классика. Но ты можешь её не осилить.

– Почему, пап?

– Не по возрасту. Там много острой утончённой сатиры. «Ярмарку тщеславия» нужно читать медленно, смакуя, чтоб ничего ценного не упустить. Это тебе не фантастику и американские страшилки страницами глотать!

– Хорошо, постараюсь быть внимательной. – Люба потопталась на месте. – Пап?.. Можно к тебе?

Василий Михайлович ласково улыбнулся.

– Залазь.

Дочка взгромоздилась на односпальную железную кровать, перекатилась через отца и умостилась полежать сбоку, у стены, на которой висел на гвоздях тонкий ковёр с пёстрым орнаментом.

Ещё будучи совсем ребёнком, Люба обожала приходить к отцу в его маленькую опрятную комнату, где еле вмещались, толком не оставляя между собой свободного места, кровать, тяжёлый небольшой стол с тремя ящиками да низкий трёхдверный гардероб. Она залазила к родителю под тёплый бочок и читала вместе с ним какую-нибудь газету или разглядывала картинки. Становясь взрослее, девочка забегала всё реже и реже, но даже эти редкие приходы были для неё по-прежнему уютными и согревающими.

– Что там пишут? – тихо поинтересовалась подросток.

– Всякое разное, – мягко ответил родитель.