У меня есть правило: перед началом работы над переводом стихов любого поэта перечитать его историю жизни. Мне это правило помогает понять, в какие периоды своей жизни поэт сложил то или иное произведение, какое у него могло быть в этот момент настроение, возможно, даже какие-то скрытые аллюзии, важны и отсылки к происходившим событиям, в таком случае становятся более понятными вложенные в произведение эмоции, хотя, скорее всего, они и не будут очень сильно проявляться в самом тексте. Но перевод – это не совсем авторское сочинение стихов, это процесс комплексный и многосоставной.

Однако, дорогие друзья любознательные читатели, в русскоязычной литературе, посвященной этому человеку, в открытом доступе нашлось буквально несколько однотипных упоминаний: два в публикациях и переводах у Максима Васильевича Грачева, одно у Александра Николаевича Мещерякова, одно у Надежды Николаевны Трубниковой, одно у Андрея Григорьевича Фесюна и одно эксклюзивное упоминание, не как о поэте, музыканте, составителе антологий, а в связи с внедрением новых технологий орошения полей в «Очерках по истории науки, техники и ремесла в Японии» Михаила Васильевича Воробьева и Галины Александровны Соколовой.

Во многом помогли японские интернет-ресурсы, хорошо, что теперь не приходится терять время на технический перевод подстрочника.

Скорее всего, профессиональные переводчики, историки-японисты знают гораздо больше и более подробно о жизни и творчестве этого исторического персонажа, но позволю себе надеяться, что моя история «филологического детектива» будет интересна и другим любознательным читателям, которые могут оказаться в похожей ситуации.

Поэтому пришлось работать параллельно и с переводом, и с поиском более подробной информации о самом авторе. Доступнее всего оказался перевод, который не требовал перевода, – это годы жизни. Родился в 785 году, умер в 830 году. Да-да, разумеется, попалась парочка ресурсов, где все равно были другие даты, поэтому приходилось постоянно сверяться с японскими ресурсами, в конце концов, хоть кто-то должен нести ответственность за достоверность публикуемых данных.

По уже давно сложившейся традиции, начнем с детства и отрочества.

Итак, наступил 785 год, или четвертый год Энряку, правления императора Камму. В англоязычном сегменте информационных ресурсов те, кто не знаком с японскими правилами чтения, с удивлением встретят написание «император Канму». Ничего страшного, это один и тот же человек, пусть вас это не смущает, уважаемые любознательные читатели.

Новый, 785-й, год императорский двор, ранее располагавшийся в Наре, уже встречал в новой столице – Нагаока-кё. Перенос столицы из Нары в Нагаоку был вызван многими причинами, но, кроме природных (излишне влажный климат и заболоченность почв), я бы без колебаний сделал ставку на конфликт между властью буддийских монастырей древней Нары и властью императорского двора. Этот конфликт исследован достаточно подробно, и есть многочисленные работы, посвященные подробному анализу происходивших событий, склонявших чашу властных весов то в одну, то в другую сторону. В конечном итоге император Камму покидает Нару (в христианской традиции этому есть название «се, оставляется вам дом ваш пуст») и переселяется в ещё не до конца достроенное поселение Нагаоку. Было ли это победой? Время показало, что нет.

Можно было бы подумать, что место выбрано по принципу «за неимением лучшего», но, разумеется, это не так. К выбору места для столиц подходили со всей тщательностью: выезд на место, консультации с геомантами, астрологами, жрецами, оракулами, буддийскими наставниками, наблюдения за природными явлениями и благоприятными знамениями.

Однако если сравнивать условия нахождения императорского двора в Наре и в Нагаоке в бытовом плане, можно было бы сказать, что император ухудшил свои жилищные условия. Да, можно так сказать, если не знать одной существенной детали. В Нагаока-кё императорский двор расположился в месте, где ранее находилась резиденция вождя корейского клана Хадзи, который являлся близким родственником императора Камму.

Все дело в том, что мать Камму, Такано-но Ниигаса, была потомком корейского короля Пэкче Мурёна, ещё ее называют «последней принцессой Пэкче», а в самой Нагаоке жило много представителей иммигрантских корейских родов. Иными словами, новый год был для императора Камму полон надежд на полное освобождение благодаря поддержке корейского «землячества» от власти буддийского диктата древней Нары. На самом деле история ещё более запутанная, потому что изначально буддизм пришел в Японию именно через древние корейские государства Силла, Когурё и Пэкче, где буддизм стал официальной религией с 384 года и постепенно теснил местные синтоистские верования.

Но многим ли надеждам на светлое будущее суждено сбыться? История полна как раз обратными примерами, в их число попал и переезд императорского двора из Нары в Нагаоку. Рассчитывать, что власть отдадут без всякого сопротивления, по меньшей мере наивно, по большей – абсолютно непрофессионально для опытного политика, которым, возможно, считал себя император Камму, да разве он был такой один.

Вечером двадцать третьего дня девятого лунного месяца четвертого года Энряку произошло умышленное убийство, и младшему брату императора Камму, наследному принцу Савару, было предъявлено обвинение в том, что именно по его приказу застрелен из лука Фудзивара Танэцугу – один из тех, кто разрабатывал план переноса столицы из Нары в Нагаоку. За это Савара-синно (титул «синно» носили принцы крови, возможные наследники престола) был отправлен в ссылку, но так как виновным себя не признал, заявил, что был оклеветан завистниками, то по дороге отказался принимать пищу и умер в храме Отокуни-дэра.

Результатом этой драматической акции протеста против выдвинутого обвинения в отношении одного наследного принца, который тут же был лишен этого звания, стало назначение наследным принцем старшего сына императора Камму – принца Атэ-синно. В дальнейшем время ещё раз покажет, что на примере наследного принца Савары наследный принц Атэ ничему не научился.

В этот же самый год нёдзю Внутреннего дворца императора Кудара-но Эйцугу (Нагацугу, встречаются даже чтения как Ёсицугу) родила сына – принца, которому при рождении присвоен старший второй ранг (Шони).

Наверняка у мальчика было детское имя, которое ему присвоили на седьмой день от рождения, но об этом история пока умалчивает, так же как и о том, где именно родился ребенок. В отличие от его сводного брата, императора Саги, день рождения известен (7 сентября/3 октября 786 года), точная дата рождения маленького Ансея (назову его так) не установлена, так же, как и место рождения. Но позволю себе сделать предположение, что если даты рождения приходятся на январь – март, то он мог с матерью оставаться ещё какое-то время в Наре и появиться в Нагаока-кё несколько позже. Если кому-то из профессиональных исследователей истории средневековой Японии известно точное место рождения, то обнародуйте опровержение моей гипотезы. С удовольствием с вами соглашусь. Наверняка в три-четыре года ему надели первые хакама – интересно, завязывал ли ему пояс отец-император? Какие из знатных родственников прислали ему хакама именно для этой церемонии?

Какой же рассказ о детстве без упоминания о родительской семье. Здесь тоже не без нюансов.

История его отца, императора Камму, вошла во все учебники японской истории, но не история матери, что неудивительно, хотя она не менее интересна. Мать господина Ансея (по-другому я пока его и не называю) Кудара-но Эйцугу (Юкицуги) была дочерью Асукабэ Настопаро, по некоторым свидетельствам, род которого, возможно, ведет основание от двадцать четвертого короля Пэкче Тодзу (Тонсон) (годы правления 479-501).

Наверное, в этом моменте не было бы ничего особо примечательного, но вот тут есть одно «но». До 875 года Кудара-но Эйцугу была первой женой Фудзивары Утимаро и родила ему двух сыновей – Манацу и Фуюцугу. В этом факте опять нет ничего примечательного. Род Фудзивара в борьбе за выживание роднился со многими кланами, как бы сейчас сказали, присутствующими на территории влияния и представляющими интерес с точки зрения политической и военной поддержки. Так, на территории провинции Муцу представители рода Фудзивара заключали политические браки (замирения) с наиболее влиятельными вождями эмиси, с которыми же систематически велись боевые действия по оттеснению с занимаемых племенами эмиси территорий.