А для тех, кто продолжит упорствовать в своем заблуждении, приведу рассуждения одного из самых уважаемых мною русских писателей Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина: «Значение второстепенных деятелей науки и литературы немаловажно. <…> Каждая школа имеет своего мастера, и своих подмастерьев, и своих чернорабочих, но критика, конечно, была бы не права, если одних мастеров признавала подлежащими ее суду, а писателей, идущих по их стопам, оставляла в забвении. <…> …пренебрежение к подражателям может сделать ущерб самому критическому исследованию в том отношении, что оставит без разъяснения те характерные черты школы, для изучения которых подражатели предоставляют материал гораздо более разнообразный, нежели сами образцы». (Собрание сочинений в 20 тт. Т. 9. М., 1970. С. 343-344).

Так что считаю, что критика незаслуженно пренебрегла тремя императорскими антологиями канси и без внимательного исследования, разбора и сравнения удачных, а порой, наверно, и не совсем удачных, подражаний китайским оригиналам лишила рядовых любознательных читателей возможности проследить без пробелов и изъятий весь путь трансформации китайской поэзии при формировании японской поэтической традиции. Надеюсь, что новые исследования в этой области не заставят себя долго ждать.

Тем более, что буквально недавние, 2017 года и позже, публикации Артема Игоревича Кобзева и Наталии Александровной Орловой позволяют этой надежде иметь под собой объективные основания, это я сейчас говорю о критическом переосмыслении и уточнении позиций в отношении научного и переводческого наследия уважаемого Льва Залмановича Эйдлина.

Почему всегда неизменно пишу «уважаемый» – потому что, в отличие от значительного числа «переводчиков с китайского», Лев Эйдлин знал язык и мог читать произведения в подлиннике. Это был его принципиальный выбор – отказаться от использования рифмованного перевода. Поэтому меня не может не радовать стремление современных исследователей поэзии Китая перевести заново все уже имеющиеся переводы, но зарифмовав их при этом.

Пожалуй, единственное пожелание: переводите тексты самостоятельно, не пользуйтесь переводами Эйдлина, лукаво называя их «подстрочниками», сделайте собственный подстрочник, уважайте чужой труд.

Для интересующихся отмечу, что все переводы, личные прочтения стихов китайских и японских авторов, о которых говорю в этом эссе, выполнены мною лично, на каждый стих имеется файл, где подробно изложено, какой филологический, лингвистический и культурологический материал использовался. Переводы других авторов использовались и используются только в целях наглядности при обсуждении вариантов прочтений и интерпретаций.

Луна всегда выше облаков, поэтому будем вместе смотреть на чистый лунный свет в наших сердцах, какие бы хмурые облака его ни закрывали или какие бы расстояния нас ни разделяли, для поэтов в сердце – нет непогоды, в сердце – нет расстояний.

Первые два стихотворения, открывающие антологию, принадлежат императору в отставке, бывшему экс-мятежнику, экс-подкаблучнику своей любовницы, которая приходилась матерью его же супруге, или наложнице, если не вдаваться в детали.

Мне не удалось найти даты рождения «любви, чуть не стоившей жизни» императору Хэйдзэю, Фудзивары Кусуко, хотя их отцы, Фудзивара Танэцугу и император Камму, были одногодками – 737 года рождения. Удалось найти одно упоминание о том, что Наканари, родившийся в 764 году, назывался «старшим сыном», причем Фудзивара Кусуко не упоминается в числе детей от «законных» супруг, поэтому я не буду извиняться за такую характеристику личности императора Хэйдзэя, как «зять-подкаблучник, любовник своей же собственной свекрови». Ничего личного. Только описание светской хроники императорского двора за 810 год, Хэйан-кё и ранее, так как есть записи о том, что в этом случае наследный принц Атэ взял пример с отца, у которого в гареме также были мать и дочь. Если императору Камму это позволено, то позволено и императору Хэйдзэю, и после своего восшествия на престол Хэйдзэй снова призывает в свои Внутренние покои Кусуко, которая ранее, по приказу уже почившего императора Камму, была отправлена обратно собственному мужу – Фудзиваре Тадануси. Возможно, очень любопытные читатели зададутся вопросом: «А что муж?» Мой ответ – точно так же, как и Фудзивара Утимаро, получил повышение по службе и даже не был привлечен к ответственности по результатам расследования инцидента с императором в отставке.

В принципе, интересен вообще сам факт, что младший брат, правящий император Сага, поступил в канонах почтения старшего брата младшим в вообще согласился оставить эти два стиха не просто в сборнике, но в самом начале. Хотя соответствие старшинству, а не мастерству в поэзии, единственно имеет в данном случае значение, и больше ничего. Но, нет, минуту, ещё соответствие сезону – начинается сезон поэтических антологий, как правило, весной. Вот и в этих двух начальных стихах цветут цветы персика и сакуры.

В принципе, внешне все выглядит совершенно достойно, и слова соответствуют важности момента, но, подозреваю, что провалами памяти никто в окружении царственных братьев не страдал, и ассоциации с «женским началом» в цветении, особенно персика, никто не отменял.

Также никто не отменял во все времена и у всех народов чтение смыслов между строк, которым в совершенстве обладали представители правящей семьи и примкнувшие к ним конкурирующие за влияние представители различных домов, кланов, военных союзов, торговых ассоциаций и религиозных организаций. Чем выше ранг, тем совершенней этот, такой необходимый в придворной службе, навык, а иначе наверху долго не продержишься, сразу подвинут более изощренные чтецы смыслов, различающие больше сотни оттенков серого.

Две последние строки на самом деле содержат дяньгу на чэнъюй.

В 史记 («Ши Цзи», «Исторических записях») историографа империи Хань Сыма Цяня, том 109, «Биография генерала Ли Тай-Ши гуна», говорится: «Пословица гласит: 桃李不言下自成蹊» (táo lǐ bù yán xià zì chéng xī), что означает: «Персиковые и сливовые деревья безмолвны, однако под ними всегда образуется тропа от тянущихся к ним людей» (в образном значении: «Высокие качества, ум, талант безо всяких слов привлекают сердца людей, за реальными достижениями приходит и слава»), что называется, вместо тысячи слов – цветок персика.

Мы можем только догадываться, о чем в действительности думал император в отставке, когда написал эти строки, да и вообще точно не известно, когда именно он их написал.

Известно, что традиция любования цветами тоже пришла из Китая, но там смотрели в основном на цветы сливы (мэй). В Японии тоже начали любоваться цветением сливы (умэ), а потом продолжили любованием цветущей сакуры, и это действительно стоит того, чтобы писать о нем на протяжении тысячи лет и не перестать восхищаться. Но об этом поговорим немного позже. А вот «цветы персика», хоть иногда и были заменой для сливы или сакуры, но все-таки в большей степени это не о цветах деревьев, это о «цветах наслаждений», или «цветах любви», смотря кто и что понимает под этими словами. Цветы персика в изобилии присутствуют в поэзии и Ли Бая, и Бо Цзюй-И, не говоря уже о более ранних китайских поэтах. Разумеется, везде есть некоторая аллюзия на женскую красоту. Что интересно, праздник цветения персика до сих пор отмечается в саду Синсэн-эн (написание взято непосредственно с сайта Sinsenen, но об этом чуть позже.

Однако для меня этот стих Хэйдзэя – сродни публичному покаянию, что было интересно прочесть и осмыслить. Однако это только мое прочтение, и есть ли в нем хоть что-то от истинного смысла, вложенного автором, никогда не будет известно, ведь ещё Лев Залманович Эйдлин писал в семидесятых годах прошлого века о том, что переводчик – точно такой же читатель, который переводит один из множества вариантов прочтений и именно этот вариант, выбранный им по каким-то особым и значимым для него причинам, предлагает всем читателям.