Однако прошу, избегайте и той крайности, когда вам дополнили оригинальный текст такими «цветастыми» деталями или такими мельчайшими подробностями, о которых в оригинале и не упоминается. Я являюсь ярым противником «разжевывания» каждой аллюзии в собственных стихах, но к комментариям переводчиков отношусь с особым пиететом – не просто с уважением, а с чувством глубокой признательности, которая тем сильнее, чем пространнее и подробнее такие комментарии.
Кто-то из переводчиков любил повторять, что переводчик прозы – раб, а переводчик поэзии – соавтор, но для меня это работает иначе: для того, чтобы стать соавтором, сначала стань соучастником в том же времени и месте, и лучше бы «не увлекаясь переводом с русского на русский» в попытке осовременить лексику оригинала VIII века Китая или Японии, используя словарь России XIX века, тогда, может быть, станешь и соавтором.
Да, переводчик, но в первую очередь – человек, обладающий не эксклюзивным правом на трактовку оригинала, а человек, понимающий смысл и позволяющий читателю интерпретировать текст самому, только помогая более полному восприятию произведения своими комментариями, а не навязывая только одно прочтение.
Очень порадовало, что есть и другие энтузиасты заочного изучения истории китайской и японской словесности ради собственного удовольствия, получаемого от познания разнообразия культур окружающего мира, безвозмездно делящиеся информацией, чаще всего публикациями Александра Николаевича Мещерякова (у его произведений самый высокий рейтинг «народного» цитирования в том смысле, что его работы чаще всего выкладывают для чтения на всевозможных неофициальных ресурсах).
С большим интересом прочел материалы к его докторской диссертации и узнал, что во всех трех антологиях канси больше всего стихов императора Саги.
Действительно, кто же будет с этим спорить, особенно с его рангом и статусом, но проверил на всякий случай: да, более девяноста стихов. Ещё мне понравилась фраза, приведу цитату дословно: «Из высших сановников лишь Фудзивара Фуюцугу (775-828) достойно представлен десятью стихотворениями» (см. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: культура и текст.-М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. – стр. 62-63).
Действительно, любой обладатель этой фамилии будет представлен достойно в любой императорской антологии, но если посмотреть на структуру «представленных десяти стихов», то получается несколько иная по настроению картина. Составители «Рёунсю» включили в сборник три стихотворения Фуюцугу. А ведущим составителем следующей антологии, «Бункасюрэйсю», выступил сам Фуюцугу, и включено им в сборник уже шесть своих собственных стихов – ровно столько же, сколько отобрано им в собрание стихов, принадлежащих кисти одному из первых составителей «Рёунсю» – Сугавара-но Киётомо, но меньше, чем у Оно-но Минэмори и государя Дзюнна (по восемь стихов). А вот в «Кэйкокусю» включено всего лишь только одно стихотворение Фуюцугу. С чем это связано, нам ещё предстоит выяснить. Хотя, возможно, в самом предисловии «Рёунсю» и содержится ответ.
Предисловие очень символично и мастерски выстраивает связь между правителем Вэнь-ди эпохи Троецарствия и императором Сагой, который практически так же, как и Вэнь-ди, проводил политику отдаления родственников от рычагов управления государством и проводил более-менее самостоятельную политику. В работе Александра Николаевича Мещерякова приведен классический перевод высказывания Вэнь-ди, взятого практически в качестве эпиграфа (если так можно выразиться) не только к первой императорской антологии, но и частично ко второй, а для меня ещё и позволило предложить свое прочтение названия третьей антологии.
Не могу отказать себе в удовольствии привести этот текст в своем прочтении:
Итак, в моем прочтении название «Кэйкокусю» будет звучать как «Собрание, управляющее государством», понимая под «собранием» не только коллектив авторов.
Поясню для тех любознательных читателей, которые знают японский, но не знают китайский. Для тех же, кто «в контексте», отдельных пояснений не требуется.
Для меня в этом одном знаке вэньян 經 «цзин» стоит «гиперссылка», открывающая портал во «весь вэньян» трактатов и канонов, начиная с прямой аллюзии на «Ши-цзин» (诗經, «Канон стихов»), а от него – ко всему «У-Цзин» (китайское «Пятикнижие»), куда входит и сам «Канон стихов», а ещё «И-цзин» (易經, «Книга перемен»), «Шу-цзин» (书經, «Книга преданий»), «Ли цзи» (礼记, «Книга церемоний», то есть «Записки о совершенном порядке вещей, правления и обрядов», регламентирующие общественные отношения, включая обряды и календарь), а так же «Чунь-цю» (春秋, летопись «Вёсны и осени», начал вести которую сам Конфуций).
Думаете, что это и все? На самом деле в каждом предложении, в каждом слове этих канонов содержатся отсылки к ещё более пространным комментариям, философским трактатам, насчитывающим сотни и тысячи внушительных по объему томов тысячелетней письменной культуры Китая, истории письменных знаков 文 «вэнь». Вот, к слову сказать, знак 文 встретился мне задолго до написания этих заметок в хайку Масаоки Сики, в Сети опубликовано много вариантов перевода, которые в основном сосредоточены на сезонном
слове (киго) «ёкан» – «задержавшиеся или вернувшиеся весенние холода» – и особого интереса для меня в этой части не представляют, потому что все внимание мое было сосредоточено только на одном знаке «вэнь», в японском чтении – «мон».
Хайку написано в 1893 году, и хотя Япония давно чеканила свою монету, но были и монеты, пришедшие из Китая (переход от «вэнь» к «цянь» оставим для историков-экономистов), которые длительное время были в ходу, и только в 1876 году их окончательно вывели из обращения, а Масаока Сики зафиксировал этот момент денежной реформы перехода от мон к йене в хайку.
Хотя скорее это был момент его личного перехода к профессиональному писательству и началу реформирования хайку и танка, что большого дохода не приносило, да, судя по обстановке его дома на окраине Токио, где я все время боялся стукнуться головой о притолоку или снести плечом перегородку между комнатами, именно так и было:
Если вернемся из эпохи Мэйдзи в Хэйан, то, возможно, на самом деле включение или нет стихов в собрание имело большее значение для управления страной, чем мы могли бы себе вообразить.
Изучая имеющиеся в доступе публикации, посвященные антологиям канси, а в данном случае всегда говорю именно об императорских антологиях «Рёунсю», «Бункасюрэйсю» и «Кэйкокусю», понимаю, что каждый из авторов, включенных в собрание, попал туда совершенно не случайно, и уровень поэтического мастерства – только одна из слагаемых успеха. На самом деле написание стихов на китайском языке в раннехэйанский период – это скорее рутина для аристократов и высокоранговых чиновников, чем что-либо из ряда вон выходящее. Скорее удивляет столь малое число избранных, наверно, этот момент ещё предстоит осмыслить: почему в первой антологии всего 23 автора (ещё один, скорее всего, более позднего добавления), во второй только 26 авторов (было 148 стихов, сохранилось 143), а в третьей уже 178 авторов (сохранилось до наших дней 210 стихов из 917). Возможно, с изменением критериев отбора разных составителей антологий менялась и поэтическая выборка, но, скорее всего, менялась политическая ситуация, которая имела гораздо более важное значение.
Несколько слов о структуре для тех, кто ранее не был знаком с китайскими поэтическими антологиями, тем более антологиями китайской поэзии канси. Структура «Рёунсю» – запись произведений в соответствии с рангом автора: от старшего к младшему, от высшего к низшему. «Бункасюрэйсю» в том виде, где размещена электронная текстовая версия оригинала, структурирована в трех частях: начало, середина и окончание.
