А я думаю о Страже. Он решил, что может получить меня так. Но теперь для него я неприкосновенна, как все невесты и жены Дагора. И я знаю, мысль о недостижимом прочно засядет в его голове.

Только увидеть глаза воина не удается. В самый разгар празднества, когда Дима уводит меня поздороваться с его мамой и старшими сестрами, происходит то, чего боится каждый горожанин.

В небе, над Дагором, раздается оглушительный хлопок. Он собирается в маленькую точку и разлетается волной по улицам так, что стены дрожат. За ним следует вспышка и новый взрыв. Я вскидываю голову к небу, а Дима подхватывает меня под руку, утаскивая в сторону моего дома. Ровно напротив нас, с другой стороны площади нарастает шум. Голоса возвышаются, полнятся перезвонами ужаса и страха. Я слышу крики, мольбы о помощи, имена и поминание ТВАРЕЙ.

– Они взорвали стену, – шепчет Хаманов, – Нам надо уходить.

– Нет! Я не могу, там же Катя.

– И моя мама с сестрами, – крепкий мужчина удерживает меня, заставляет посмотреть в его глаза, – Маша, стой. Да стой ты! Не рвись на смерть.

– Пусти!

– Я домой тебя отведу. И остальных заберу. Поняла? Если ты пойдешь в толпу, я не смогу помочь ни тебе, ни им!

Дима встряхивает меня, отрезвляя. Из-за криков и бегущих людей плохо соображаю. Но киваю, собрав волю в кулак.

– Я буду в подъезде. Помогу тут, и жду тебя. Приведи их.

– Мигом.

– Стой! – Хватаю его за ворот, встаю на носочки и целую в мягкие полуоткрытые губы, – Вот так. На удачу.

Беглый взгляд. От адреналина зрачки Хаманова стали почти черными. Он кивает и растворяется в толпе.

Над городом дым. Взрывы больше не повторяются, но к площади стягиваются военные. Все вооружены до зубов, в масках. Через мгновение включают сирену. Всем по домам и в укрытие. Срочно!

Кажется, вечность прошла, а Димы все нет. Я не стою на месте. Сама, как могу, помогаю людям спрятаться в подъезде. Даю ключи Вике, чтобы пустила ко мне детей и стариков. Так поступают все, кто успел добраться до квартир. Остальные квартиры остаются закрытыми.

– Вот сюда, идите к нам, – протягиваю руки очередной женщине, которая бегает из стороны в сторону, не зная куда податься, – Сюда, здесь безопасно.

– Спасибо, дочка, – бросает обеспокоенно незнакомка. Она хватается за мою руку костлявыми острыми пальцами. Взгляд обезумевший, все озирается. Я догадываюсь.

– Потеряли своих?

– Дочь с сыном и внук. Я не видела их…

– Свет поможет, – втягиваю ее внутрь за спину. Рядом еще люди. Все подзывают растерянных блуждающих. Из-за дыма в ночи почти ничего не видно. Часть уличных фонарей погасли, – Идите на восьмой этаж в шестьдесят шестую. Так будет лучше. Я уверена, ваши дети в безопасности.

– А вдруг твари…

– И у меня сестренка в городе. Я тоже не знаю где она, но знаю, что она волнуется. Нам нельзя разбегаться, помните о безопасности.

Откуда во мне столько ответственности? Сама поражаюсь. Но я убеждаю людей старшего поколения вести себя разумно. Их глаза задурманены страхом и горем, а сердце рвется бродить по улицам в поисках родных или смерти…

– Машка! – Кричит Вера откуда-то сверху. Я протискиваюсь к лестничной площадке и вижу лицо девушки между пролетами, она наклонилась через перилла четвертого этажа.

– Что стряслось?

– Пусть двери закрывают. Дело плохо, с окон видны огни в стороне от центральной улицы.

– Там же мост!

– Да. Военные не пускают тварей. Может кто-то прорвался. А это не к добру, уж точно. Надо закрывать, мы тут набились под завязку.

– Она права, – поддерживает мужчина, стоящий рядом, – Хватит держать двери открытыми. Нам надо стащить сюда шкафы, чтобы заблокировать двери, иначе все погибнем, как крысе в капкане.

– И то верно, – вторит ему еще один горожанин. Поднимается гул, начинаются споры и у меня в голове будто кто-то включил на полную громкость сломанный телевизор. Я едва держусь, чтобы не закричать. Как можно закрыть двери, когда снаружи люди?

– Нет, нельзя! Еще не все пришли! Там наши близкие!

– Некогда, – выдыхает мне в лицо бородач, – Ты не мешайся, девчонка. Иди наверх к бабам.

Я резко толкаю его в грудь, преградив путь к дверям. На что мужчина сухопарый, но высокий и возбужденный сжимает зубы в оскале.

– Неприятностей захотела?

– Отойди. Дай ему закрыть двери.

– Я же сказала, еще не все пришли! Я тут живу.

– И я, – цедит бородач, – Отойди или придется оттаскивать тебя силой.

Пара секунд на раздумья. Люди смотрят. Десятки глаз, испуганных и не желающих увидеться с тварями. Столько же выше. Им нужна защита.

– Хочешь, закрывай! Но я выйду.

– Что? Куда? Ты там погибнешь.

– Нельзя!

Меня пытаются удержать, хватают за руки, отговаривают. Тщетно. Я не останусь среди горожан без Димы и Катерины.

Кто-то сильно дергает меня за пальто, и оно рвется, я падаю вперед, поднимаюсь и вырываюсь на задымленную улицу. Лица и голоса остаются за спиной.

Горожане поступили правильно. Они выбирают жизнь.

Гарь щиплет нос, глаза слезятся. Очень холодно. Скидываю с себя порванное пальто. Ноги сами ведут меня вперед, на голоса. Мимо то и дело пробегают люди. Звучат имена, доносится плач.

– Где же Катя… КААААТЯ! КАТЯ!

Кричу, срывая горло, иду по стеклу. Разбились стаканы для напитка из сухофруктов, горит сцена, на которой выступала Любиша, разбросана одежда и стулья… Былой праздник стал подобен миру извне. Миру, который горожане пытались забыть.

– Мэри! – Меня хватают за плечи, я разворачиваюсь и утыкаюсь лицом в грудь мужчины. Он крепко меня обнимает. Щека пачкается в чем-то влажном. Лишь после того, как Дима меня отпускает, я понимаю, что это кровь, – Почему ты тут? Я же просил оставаться в укрытии.

– Я не смогла. Они закрывают двери, заколачивают… А ты был тут и Катя.

– Осталась бы там. Тут опасно… Мэри, как же ты рискуешь.

Диме сильно досталось. Не знаю, что стряслось, но его одежда перепачкана кровью, правая ладонь перевязана наспех серой тряпкой. Как будто другу уже довелось отбиваться от зверя…

– Что с тобой?

Хаманов поджимает губы, осматривает и обхватывает руками мое лицо. Я замираю, безотрывно смотря в прекрасные зеленые глаза. Внутри что-то надрывается. За его спиной стоит его мама и старшая сестра.

– Где Тома и Катя?

Молчит. Почему?

– Дима?

– Дочка, они все побежали к мосту…, – чуть не рыдая отвечает мама Дмитрия, – Зверь погнал, а теперь оцепили военные… Я не знаю, что там. Не ходите за мост, не ходите… Томочка погибнет, я с трудом переживу, но все мои дети… Тогда не жить. Нет никакого смысла.

Эдуарда Николаевна женщина семидесяти лет. Ее старшей дочери тридцать Семь. Живница глухая от рождения и плохо говорит. Со мной она никогда не стеснялась пытаться произносить слова, но сейчас как будто бы замкнулась. Очень худая высокая женщина держит невысокую, дрожащую от каждого крика маму, под руку и смотрит по сторонам. На ее правом виске кровь, а руки перепачканы в саже.

– И Катя… Катя там?

– Да. Ее видели сокурсники с фабрики, где она занимается по вечерам, – подтверждает Хаманов. Он уже сжимает руки на моих плечах, – Переждем. Если там военные, они обеспечат безопасность.

– Мы оба знаем, что нет. Все, кто попадают в зону поражения, полежат карантину. А оттуда никто не возвращался.

Он знает, я уйду. Мне страшно, но я не могу оставить Катю. Она мой Свет.

Я оборачиваюсь к Эдуарде Николаевне, вижу в глазах седовласой хрупкой женщины боль и без слов прошу меня простить. Она понимает.

– Дима останься. Ты не остановишь ее, у Маши сестра.

– Спасибо вам, – шепчу и отнимаю от себя руки жениха, – А ты прости меня. Знаешь, я не могу иначе.